Два взгляда на Россию ...

«Выйдя на международную арену, Россия с удивительной скоростью обеспечила себе доминирующую позицию»

Со страниц монографии Генри Киссинджера «Дипломатия», посвященных становлению внешней политики царской России в ХVII —ХVIII веках

Именно эти слова автор избрал эпиграфом к своим размышлениям на фоне статьи выдающегося американского дипломата, общественного деятеля и исследователя, который перепечатывается редакцией «Дня». И это не случайно. С моей точки зрения, на страницах своей классической монографии, где речь идет о XVII— XVIII вв., и в нынешней статье, написанной тогда, когда Россия, по словам ее предыдущего президента В. Путина, «поднялась с колен», Киссинджер, похоже, исходит из того, что в мире обязательно должны существовать сверхдержавы, которые самочинно будут определять особенности международной системы.

Но ведь исторический опыт показывает, что ни одна из предыдущих систем, базированных на таком принципе, не гарантировала ни стабильности, ни устоявшегося мира. Очевидно наступила пора сосредоточить интеллектуальные усилия на выработке такой концепции международной системы, которая бы позволила максимально избегать новых трагедий или предупреждать их усилиями именно мирового сообщества наций. К чему приводят односторонние решения руководителей сверхдержав, легко убедиться на основании американского втягивания в заведомо бесперспективную войну в Ираке.

Интеллектуалы и политики на Западе солидарны в выводе о том, что глобализация призвана сближать государства и консолидировать отношения между ними. Но этому бесспорно будет мешать очередной призыв к распределению мира на зоны влияния и ответственности сверхдержав. Если даже личность уровня Генри Киссинджера разочаровывается в целесообразности таких поисков и считает их бесперспективными, то это совсем не значит, что следует согласиться с его опосредствованной идеей еще одного отступления в прошлое. Очевидно, в этой статье известный американец не отстаивает и возврата к предыдущим международным системам, включительно с биполярной как основанием для холодной войны.

Ведь им были присущи горячие и холодные, идеологические и психологические войны, геноциды и голодоморы, большевизм и нацизм. Как следствие этого, погибали миллионы людей, которые часто отстаивали интересы именно империй и сверхдержав, заменить которые нам предлагают демократическими Соединенными Штатами и обновляемой Россией, которая, как утверждает сам Киссинджер, только формирует новую систему власти.

Детализированные рассуждения на тему ее нынешнего качества не входят в проблематику этой статьи. Ограничусь наиболее общей констатацией: нынешняя русская политическая система построена далеко не на европейских началах. Одно слово, «суверенная демократия»... Но находила бы она почти единодушную поддержку граждан России, если бы цена на нефть сегодня была бы в десять раз меньше нынешней? Вопрос далеко не риторический.

С другой стороны, за «доминирующими» государствами предлагаемый Киссинджером подход механически закрепляет функцию определения направлений и путей внутреннего развития средних и малых государств. К сожалению, этот момент в статье американского автора вообще не анализируется. Вместо этого, он де-факто предлагает рассматривать Россию в отрыве от ее социальной политики времен имперской и большевистской истории. Сосредоточившись на вопросе распределения (а не качества) полномочий в сфере внешней политики между президентом и премьер-министром России, уважаемый американский специалист отказывается ссылаться на историю народов. В этом случае для него больше значат слова представителей различных возрастных групп из деловых кругов и московской интеллигенции.

Между тем несколько веков русской истории после 1750 года, когда, по оценке Киссинджера 14- летней давности, «Россия стала активной участницей каждой значимой войны в Европе», обозначены не только этим. Не следует забывать двух других ключевых вопросов для большинства граждан новых независимых государств постсоветского пространства, а именно: изменится ли их жизнь к лучшему при условии вхождения в зону ответственности Москвы, и как будет неминуемо скорректирована система общественных отношений в смысле обеспечения базовых прав и свобод?

Беспристрастный взгляд на историю больше всего сдерживает меня как гражданина Украины от согласия с принципиальными оценками Генри Киссинджера в этих вопросах. Почему? Потому что как историку мне не удалось найти в эпохах вхождения Украины в состав царской империи и СССР более-менее длительного периода высокого социального уровня жизни простых украинцев и русских: почти всегда большинству было плохо или очень плохо. Как исследователь внешней политики и международных отношений отмечу, что в войнах при участии России (или СССР) погибли, защищая интересы правящих в Москве кругов, десятки миллионов украинцев. А поэтому мне как сыну героического ветерана Великой Отечественной войны, который уже после войны прошел сталинскую тюрьму, в конечном итоге, как украинцу просто больно слышать, когда бывший президент РФ В. Путин называет самой большой трагедией ХХ века распад СССР, а не, скажем, большевистские и нацистские злодеяния или сталинские и гитлеровские концлагеря.

Оставляя другим детали идеологии этого подхода, отмечу только, что в нем приоритетом является государство, а не человек.

При таком подходе целиком второстепенными становятся поиски ответа на вопрос, почему Путин на пике популярности не изменил конституцию, чтобы баллотироваться на третий срок. Несколько более значимым кажется другой тезис Киссинджера, который подается через ссылку «не только на представителей государственных структур» в Москве: о невозможности предусмотреть последствия перераспределения власти между президентом и премьером.

На этом фоне абсолютно неожиданным воспринимаю вывод ветерана американской дипломатии и политической мысли о том, что недавние президентские выборы в России знаменовали собой переход от консолидации к модернизации. Ведь представитель сверхдержавы, которая взяла на себя миссию распространения демократии в мире, словом не обмолвился о качестве того, что он назвал консолидацией русского общества. Это странно хотя бы потому, что в вопросах внешней политики эта консолидация в значительной степени построена на искусственно насаждаемом и поддерживаемом антиамериканизме. Опять же, Киссинджер обошел своим вниманием замеченное многими исследователями намерение нового президента России противопоставлять Соединенные Штаты и Европейский Союз и даже вбить клин в отношения между ними.

Что касается модернизации, то в русской и советской истории аналогичные или близкие по содержанию планы каждый раз завершались особыми успехами в сфере военно-промышленного комплекса. То есть для осознания перспективы нынешней модернизации авторитетному исследователю по меньшей мере следовало бы остановиться на этом аспекте.

Не могу, безусловно, согласиться и с достаточно поспешным тезисом Генри Киссинджера о том, что в ближайшие месяцы Москва сосредоточится на разработке практических механизмов разграничения между определением и реализацией курса в сфере национальной безопасности. Дело в том, что на самом деле для российского руководства решающими выглядят механизмы распространения своего влияния на постсоветском пространстве или обеспечения как можно более мощного контроля в Восточной Европе вместе со сдерживанием процессов дальнейшего расширения на европейском континенте.

Лично меня больше бы заинтересовало рассмотрение очень популярным и действительно влиятельным исследователем другой очень важной для русских интеллектуальных и политических елит проблемы, что ею является содержание стратегии национальной безопасности России. Ведь секретом полишинеля является то, что соответствующие идеи и разработки уже планируются и практически реализуются.

Вполне согласен с тем, что построение демократии в России не может быть прерогативой американских администраций. Более того, своим появлением сомнительный термин «суверенная демократия» определенным образом связан с подходом и действиями Белого дома. Но ведь как быть с доминантным принципом американской внешней политики, который состоит в утверждении, что от государств с развитой общественной демократией идет меньше рисков для мировой стабильности и мира? В конечном итоге, почему Киссинджер «накладывает табу» на саму критику недостатков русской политической системы? Если она идеальна, то следовало бы привести адекватные аргументы в пользу такого вывода. Или критиковать можно только недостатки политических систем средних и малых стран? И только Соединенным Штатам и России?

К тому же, вряд ли есть основания сводить русскую реакцию на внешние события в конфронтационном и националистическом духе, а также проблемы с демократизацией общественных отношений почти исключительно к «бесцеремонному поведению Америки»? Думаем, это серьезное упрощение ситуации. Во всяком случае к такому выводу побуждает не только историческое знание, а и ознакомление с русскими политическими реалиями в начале ХХI века. Напомним хотя бы очевидность причины явно сомнительной для интересов Российского государства поддержки одного из кандидатов на пост Президента Украины в противовес другому. По существу она состояла в полном непринятии действительно демократических идей и целей, которые высказывались на Майдане в бурном 2004 году. (Убежден, что если бы они были реализованы, украинский народ чувствовал бы себя значительно лучше.) Если бы на месте Ющенко и Януковича были бы совсем другие деятели, суть русского официального подхода не изменилась бы. Он все равно базировался бы на идеях сохранения русского политического доминирования в Украине, навязывания путей развития политической системы и направлений внешней политики, инициирования иногда абсурдных обвинений в адрес Украины, спорадического нагнетания антиукраинской истерии в средствах массовой информации, оправданий откровенно провокационных заявлений отдельных российских политиков и государственных деятелей, которые опасно граничат с территориальными претензиями.

Можно было бы полностью согласиться с выводом Генри Киссинджера о многообещающем периоде в русской истории. Однако как же совместить с этим его упоминание о «скорбных репрессивных мероприятиях» при участии тех, кто сегодня стремится разделить полномочия во внешней политике?

Действительно, публичные нотации из официального Вашингтона вряд ли принесут пользу взаимодействию россиян с современными открытыми обществами. Но как же быть с правом независимых политиков, науки и журналистики предупреждать о негативных тенденциях и стремиться сдерживать их? Сводя почти все негативное реагирование руководства России на внешние события к раздражению американским поведением, Генри Киссинджер, с моей точки зрения, опосредованно унижает самостоятельность и продуманность решений Москвы.

Сомнительным кажется с позиций гуманизма и обоснования Киссинджером уникальной возможности для стратегического партнерства бывших соперников времен холодной войны тем, что на долю США и России приходится 90 % мировых арсеналов ядерного оружия. Ведь это еще один рецидив в попытках перенесения негативов прошлого в современную международную систему. Речь идет о непрямом подтверждении «права» этих двух великих государств на сохранение своего контроля в мире, разделенном на сферы и зоны интересов.

И, наконец, вопрос об Украине как таковой, который неразрывно связан с представлениями Москвы и Вашингтона о характере международных отношений. Здесь позиция Киссинджера выглядит по меньшей мере странной. Кажется так, что судьба Украины в общем передается на рассмотрение глобального государства (США) и серьезного претендента на такую роль (России). Что касается американской поддержки независимости Украины, стоит напомнить, что это состоялось вопреки позиции и действиям администрации Дж. Буша-старшего, который чуть не в последнюю секунду существования СССР видел его демократизированным и целостным. В такой ситуации достаточно сомнительным кажется предоставление Киссинджером своей оценки таким образом, будто бы собственно украинская позиция, независимо от географического и политического выбора интеграционной стратегии, вообще ничего не значит. Безопасность России и Запада для Киссинджера — это действительно проблема, а вот попытка провести ассоциативную связь между гипотетическим вхождением Украины в НАТО и продвижением западных структур безопасности едва ли не до пригорода Москвы, явно порождена разговорами Киссинджера в Москве.

В общем же, сложилось так, что позиция бывшего государственного секретаря США и выдающегося ученого Генри Киссинджера слишком уж напоминает посредственную лоббистскую акцию. Вряд ли Россия, как действительно великое государство нуждается в такой помощи.

Стратегический диалог между США и Россией действительно нужен. Но в этом процессе обеим сторонам важно избавиться от права на решающий голос, когда речь идет о судьбе других народов.

Это, прежде всего, важно для украинского общества, которое стремится жить в нормальном современном государстве, в котором решение о своем будущем не будет приниматься далекими и близкими соседями, несмотря на то, что оба отечественными политиками давно уже отнесены к категории стратегических партнеров. С другой стороны, почему бы каждому из них практически не подтвердить свою заинтересованность в независимости Украины? Скажем, предоставлением договорных начал Будапештскому меморандуму о гарантиях безопасности Украинского государства.

На прошлой неделе была опубликована статься Генри Киссинджера, в которой бывший госсекретарь США выражает свою точку зрения относительно формирующейся в Москве системе власти. Публикации влиятельного деятеля, корифея американской дипломатии всегда вызывают резонанс в мире. Редакция газеты предложила известному украинскому американисту Евгению Каминскому выразить свою точку зрения относительно темы, затронутой Киссинджером.

Формирующаяся в Москве система власти представляется более сложной, чем принято считать.

Согласно ортодоксальной точке зрения, вступление Дмитрия Медведева в должность президента Российской Федерации означает сохранение всевластия Кремля и напористой внешней политики, характерных для двух президентских сроков Владимира Путина.

Однако поездка в Москву, где я имел возможность встретиться с ведущими игроками на политической арене, а также представителями разных возрастных групп из деловых кругов и интеллигенции, убедила меня, что этот вывод следует признать упрощенным и преждевременным.

Во-первых, формирующаяся в Москве система власти представляется более сложной, чем принято считать. Например, у меня всегда вызывала сомнение такая вещь: если, как утверждается, главной целью Путина было сохранение власти, зачем президент, находившийся на пике популярности, позволявшей ему изменить конституцию и баллотироваться на новый срок, выбрал такой сложный и непредсказуемый путь, как перемещение на должность премьер-министра?

У меня складывается впечатление, что политический процесс в России вступил в новую фазу. Заявление о том, что президент определяет внешнюю политику и политику безопасности, а премьер реализует часть ее элементов, повторяют, словно заклинание, все российские чиновники — начиная от Медведева и Путина и далее по нисходящей. Никто из россиян, с которыми мне довелось беседовать — а это были не только представители государственных структур, — не сомневается, что происходит некое перераспределение власти, хотя с уверенностью предсказать его исход они не могут.

Путин сохраняет немалую власть и большое влияние. По-видимому, он взял на себя роль «наблюдателя» за действиями своего преемника; вероятно также, что он не исключает возможности баллотироваться на следующих президентских выборах.

Впрочем, какой бы ни был конечный итог, недавние президентские выборы знаменовали собой переход от этапа консолидации к периоду модернизации. Механизм российской экономики становится все сложнее, в связи с чем возникает потребность в предсказуемых правовых процедурах — об этом уже говорит Медведев. Наличие в структуре российского государства двух центров власти — по крайней мере, на первоначальном этапе — возможно, означает начало продвижения к отсутствовавшей до сих пор системе сдержек и противовесов.

Какие выводы можно сделать из всего вышесказанного с точки зрения внешней политики США?

В ближайшие несколько месяцев в России будут вырабатываться практические механизмы разграничения между «определением» и «реализацией» политического курса в сфере национальной безопасности. И администрация Буша, а также кандидаты в президенты, поступили бы разумно, если бы дали ей возможность спокойно сформировать эту систему, проявляя сдержанность в публичных заявлениях о происходящем в этой стране.

Что же касается долгосрочной перспективы, то для начала следует заметить: начиная с распада СССР в 1991 г. все американские администрации действовали так, будто главной задачей США является построение демократии в России. Мы часто становились свидетелями выступлений, в которых осуждались недостатки российской политической системы, и жестов, заимствованных из инструментария борьбы за преобладание во времена холодной войны.

Напористое вторжение в сферу, которую россияне считают исключительно своей прерогативой и важным элементом самоидентификации, может привести к тому, что мы не сумеем реализовать наши ни геополитические, ни моральные задачи. Несомненно, в России есть люди и группы людей, рассчитывающие, что Америка поможет ускорить демократическую эволюцию страны. Однако почти все наблюдатели согласны в том, что подавляющее большинство россиян считает: Америка ведет себя бесцеремонно и стремится воспрепятствовать возрождению их страны. В подобной ситуации наши демарши скорее вызовут реакцию в националистическом и конфронтационном духе, чем дадут новый импульс развитию демократии.

Жаль, если это настроение сохранится, поскольку во многих отношениях мы становимся свидетелями одного из самых многообещающих периодов в российской истории. Сегодня контакты и взаимодействие россиян с современными открытыми обществами по длительности и интенсивности не имеют прецедентов в прошлом, даже несмотря на прискорбные репрессивные меры. Мы можем воздействовать на ситуацию скорее за счет терпения и понимания исторических особенностей страны, а не становясь в позу оскорбленной добродетели и читая публичные нотации.

Это тем более важно в свете того факта, что нынешние геополитические реалии дают уникальную возможность для стратегического сотрудничества бывших противников времен холодной войны. На долю России и США приходится 90% общемирового ядерного арсенала. По размеру территории Россия не имеет равных в мире — она граничит и с Европой, и с Азией, и с Ближним Востоком. Для продвижения к стабильности в сфере ядерных вооружений на Ближнем Востоке и в Иране необходимо сотрудничество между Россией и Америкой — по крайней мере, оно будет в огромной мере способствовать этому процессу.

Несмотря на конфронтационную риторику, российские лидеры хорошо осознают пределы своих стратегических возможностей. Более того, политику Москвы при Путине я бы охарактеризовал как поиск надежного стратегического партнера — причем предпочтение здесь отдается Америке.

«Бурный» характер заявлений Москвы в последние годы отчасти связан с раздражением, которое вызывает у нее кажущаяся невосприимчивость США к идее такого партнерства. Кроме того, дважды проходившие парламентские и президентские выборы создавали у российских лидеров стимулы для апелляции к националистическим настроениям, распространенным в стране после десятка лет унижений, которым, как считают россияне, она подвергалась. Эти «отклонения», однако, не перечеркивают основополагающих реалий. В нашей двусторонней повестке дня первое место занимают три вопроса: безопасность, Иран и отношения России с бывшими «доминионами», особенно Украиной.

В силу своего преобладания в ядерной сфере Россия и Америка обязаны выступать в роли лидеров при решении международных проблем, связанных с ядерными вооружениями — например, в деле их нераспространения. Здесь необходимо найти ответы на четыре вопроса: придерживаются ли Россия и США единой точки зрения относительно угрозы, связанной с превращением Ирана в ядерную державу? Существует ли между ними согласие в отношении характера иранской ядерной программы? Занимают ли они одинаковую позицию в том, какие дипломатические методы необходимы для устранения этой опасности? И, наконец, насколько совпадает их мнение о мерах, которые следует принять, если любые согласованные дипломатические шаги не дадут результата?

На мой взгляд, по первым двум вопросам можно говорить о существенном сближении позиций России и США. Что же касается двух других, то обеим сторонам следует помнить: в одиночку справиться с этой проблемой каждой из них будет крайне трудно, а то и вовсе невозможно.

Вопрос об Украине неразрывно связан с общими представлениями Москвы и Вашингтона о характере международных отношений. Подлинная независимость Украины крайне важна для функционирования мирной международной системы, и Соединенным Штатам следует ее однозначно поддерживать. Однако продвижение западных структур безопасности от Эльбы чуть ли не к окрестностям Москвы будет означать ослабление влияния России, которое неизбежно вызовет там эмоциональную реакцию, препятствующую решению всех других проблем. Данный вопрос не следует снимать с повестки дня, но и форсировать его нельзя — только так сохранится шанс на продвижение вперед по другим пунктам двусторонней повестки дня.

Сочинская декларация президентов Буша и Путина, принятая в апреле этого года, содержит «дорожную карту» для развития стратегического диалога между двумя странами. Воплотить ее в жизнь — задача для новых администраций, как в Москве, так и в Вашингтоне.