Советник президента США по национальной безопасности Кондолизза Райс на одной встрече в Белом доме заботливо спросила Егора Гайдара, бывшего и.о. премьер-министра России и главного конструктора той машины, которая увела эту страну от коммунистической системы централизованного планирования: что же Америка может сделать для того, чтобы дать возможность российским либеральным демократам хоть на сколько-нибудь поднять свое поникшее знамя. Гайдар ответил просто: ничего. По крайней мере, на настоящий момент, по его словам, игра проиграна.
Уже более десяти лет Вашингтон со московские товарищи эксплуатируют весьма соблазнительную теорию: свободный рынок является корнем возникновения свободной демократической политики, так как создает класс успешных людей — владельцев средств производства. Сейчас капитализм наголову разбил коммунизм на всех просторах советской империи, устранил с мировой арены марксизм как соперника американской доктрине свободного рынка и обеспечил России быстрый рост после многих лет потрясений. Однако вера российского народа в западную демократию существенно поколебалась. Либеральная экономика и либеральная политика, казавшиеся друзьями «не разлей вода», разошлись по разные стороны общественного мнения, и большинству русских представляется, что они вообще противоречат друг другу.
— Все, что мы предполагали, на практике произошло совсем не так, — говорит Майкл МакФол, эксперт Стэнфордского университета по России, который в последние несколько месяцев существования Советского Союза разрабатывал программу развития демократии в родном городе президента Владимира Путина Санкт-Петербурге, который тогда еще назывался Ленинградом, — все мы предполагали, что когда начнет работать экономика, большинство народа поддержит либеральную политику. Но люди этого не сделали.
Это серьезный удар, тем более что Соединенные Штаты часто приводят Россию в пример, отвечая на вопросы про оккупацию Ирака в том ключе, что демократия может победить, если ей помочь. Через несколько месяцев после начала вторжения в Ирак американская оккупационная администрация даже приглашала господина Гайдара и других экономистов, участвовавших в преобразованиях в Восточной Европе, для консультаций по возможным механизмам, которые можно было бы применить в Ираке, чтобы помочь ему преодолеть наследие диктатуры. Господин Гайдар сказал тогда, что иракцам необходимо самим найти способ сделать это, и Россию принимать в качестве модели не рекомендовал.
В течение нескольких последних лет российская экономика, которую большей частью передали в частные руки и развитие которой поддерживается высокими ценами на нефть, стабильно росла, а за последний год ее объем подскочил на 7,2 процента. Если за грубый показатель экономического состояния принимать количество мобильных телефонов в стране, то в России за последний год этот показатель вырос в два раза и составил 36 миллионов. Сейчас уже 48 процентов русских называют себя средним классом, в то время как в 1999 году таких было всего 28 процентов.
Но также быстро и стабильно растет и поддержка президента Путина и его политики, направленной на то, чтобы погасить какофонию плюралистической политики и превратить ее в спокойную мелодию «управляемой демократии». Бывший офицер КГБ, который однажды сказал, что сильное государство — это часть «генетического кода» России, в марте одержал полную победу на выборах и был переизбран на второй срок. Конечно, этому в какой-то мере поспособствовало неуемное восхваление президента в средствах массовой информации, однако и без того ясно, что Путин действительно нашел общий язык с народом.
Когда он впервые стал лидером России, то сказал, что она «не скоро станет, если когда-нибудь вообще станет, страной, похожей на Соединенные Штаты или Англию, где либеральные ценности имеют глубокие исторические традиции». И нефтяной магнат Михаил Ходорковский, посаженный прошлой осенью за решетку по обвинению в мошенничестве и уклонении от уплаты налогов, писал в своей статье, написанной в тюрьме, что хотя «Путин и не либерал, и не демократ», он все же «более демократичен, чем 70 процентов населения страны».
Россия — это уже далеко не тоталитарное советское государство. Если не говорить о Чечне, где убиты десятки тысяч людей, то Путин не сокрушал политическую оппозицию, а просто затыкал ей рот. Кремль не пропускает критику на телевидение, но дает ей свободу в печатной прессе, которая не оказывает такого сильного влияния на население. Хотя парламент и заполнен безотказными исполнителями, которые всегда готовы немедленно завизировать любое предложение Путина, он все же избран демократическим путем.
В некоторой степени политика по усилению российского государства не противоречит интересам Соединенных Штатов. По крайней мере, рассеялся один старый кошмар: что из разрушенной и неуправляемой России начнут просачиваться в мир специалисты по оружию массового поражения, а может, и само оружие. Кроме того, господин Путин иногда своей властью даже помогает Америке, например, когда он сразу и твердо встал на сторону США после захватов авиалайнеров 11 сентября 2001 года, а затем, вопреки советам своих приближенных, согласился, пусть и скрепя сердце, на военное присутствие Соединенных Штатов в Центральной Азии.
Однако эти выгоды могут таить и опасность для США в том, что Россия, скрывшись за каменной стеной успешной экономики, останется в стороне от других западных ценностей. Получившие новый импульс российские спецслужбы снова разминают затекшие мускулы, преследуя правозащитников, защитников окружающей среды и инакомыслящих. Кроме того, Россия, как Китай и другие страны, развитые экономически, но закрытые политически, может предложить миру сценарий успешного государственного строительства, отличный от демократической доктрины, которую проповедует Америка. «Если оглянуться назад, — замечает Майкл МакФол, — то получается, что самым лучшим в Советском Союзе было то, что его экономика так плохо работала». А теперь, по его словам, «действительно пугающий сценарий» развития ситуации заключается в том, что в один прекрасный день развитая капиталистическая экономика может встать на службу агрессивному авторитарному режиму.
После десятилетия стабильного распространения по миру демократия показывает «усталостные трещины», даже в тех регионах, где с ее помощью были достигнуты самые обнадеживающие результаты. Например, сейчас, согласно исследованию, проведенному ООН в Латинской Америке, 56,3 процента населения латиноамериканских стран считают, что экономическое развитие важнее демократического, а 54,7 процента поддержали бы авторитарный режим, если бы он решил их проблемы. С 2000 года в результате государственных переворотов были смещены четыре демократически избранных лидера латиноамериканских государств.
Тающая на глазах решимость российского общества строить либеральное демократическое общество, как и некоторые другие риски, которым подвергаются в настоящее время США, была в свое время создана ими самими. В первые годы после падения Советского Союза все надежды Вашингтона были возложены на Бориса Ельцина, отличавшегося непредсказуемостью и постоянной жаждой. (По словам Строуба Тэлбота, главного эксперта по России при президенте Клинтоне, его шеф как-то в неофициальной беседе сказал, что «Ельцин в пьяном состоянии лучше, чем большинство других (российских политиков. — Пер. ) в трезвом».) Однако и у господина Ельцина иногда проявлялись инстинкты, далекие от демократических — например, когда в 1993 году он расстреливал из танков враждебный ему парламент.
Именно Соединенные Штаты инспирировали в России проведение шоковой терапии свободных цен на товары и быструю распродажу государственных активов. Конечно, приватизация хороша уже тем, что она сделала невозможным возвращение коммунистического правления, но при этом она погрязла в коррупции и именно из нее вышла та горстка богачей-«олигархов», которые дискредитировали западные ценности в глазах русских.
Российские либералы, которых поддерживала Америка, дискредитировали свой демократический путь развития тем, что поддержали жульническую приватизацию, и в том, что для многих слово «демократия» теперь считается эвфемизмом для слова «обман», есть и их вина. Сегодня в России, как пишет господин Ходорковский, «слова «либерализм» и «демократия» — почти ругательства».
Построить новый политический и экономический порядок на развалинах страны, которая только что перестала быть империей, потеряла почву под ногами и собственную идентичность, было невероятно сложно. «У нас произошла революция, более или менее мирная, но все равно полномасштабная революция, — говорит господин Гайдар, который в 1992—1993 годах исполнял обязанности премьер-министра, а затем был министром экономики. — В Америке, где началом истории считается именно революция (в США война за независимость американских колоний от Великобритании 1776—1783 годов называется «Американской революцией». — Пер. ), революцию считают чем-то прекрасным и романтическим. Но революция — это страшная вещь: люди неизбежно устают от нее».
Русские поддерживают «сильную руку» господина Путина из самых простых соображений. Государство начало вовремя платить заработную плату и пенсии. Олигархи разбегаются в ужасе при виде посаженного в тюрьму самого богатого из них, Михаила Ходорковского. А Путин, в отличие от Ельцина, не напивается на людях и не играет на ложках по головам своих телохранителей.
Что более сложно — и одновременно более неприятно для либералов вроде господина Гайдара, — это стремление русского народа к жесткому порядку. Русские приветствуют приход свободного рынка, но сомневаются в ценности свободной политики. «России нужны не политические дебаты, а экономический рост, — сказал нам Константин Тублин, издатель из Санкт-Петербурга. — Нам необходимо ограничить пространство для политических дискуссий».
В советское время господин Тублин прославился как яростный критик режима, а сейчас он владеет процветающим бизнесом, и среди самых его популярных книг — «Дай!»: воспоминания взрослого человека о подростковых годах, полных секса и наркотиков, и жестокий роман под названием «Разбиватель голов». Свои прибыли он тратит на оплату уроков тенниса в частном клубе для своей молодой дочери и на универсал «Мерседес» для себя. Он может себе позволить заграничные поездки, подумывает о покупке квартиры в Лондоне и купается в свободах, которые дает посткоммунистическая эра. Но реальная демократия может подождать.
Такое отношение людей к демократии, о котором в эйфории начала 90-х годов прошлого века даже помыслить было невозможно, свидетельствует не об откате к советскому прошлому, а скорее о приверженности курсу российских реформ.
Когда в конце 80-х Советский Союз уже скатывался в неминуемую пропасть, либеральный политический обозреватель Андраник Мигранян выдвинул в одной из своих статей мысль, которая до смерти напугала западно-ориентированных демократов: Россия не может одним прыжком перебраться от тоталитаризма к демократии, но должна пройти через долгий период авторитарного правления. Только тогда Россия сможет что-то выгадать от политической и этической свободы и связанной с ней неуправляемости.
Тогда его обзывали реакционером, но теперь господин Мигранян злорадно танцует на костях российских либералов, которых называет «совершенно оторванными от реальности идиотами». По его мнению, правление Путина — «вторая возможность того, что установится ситуация, о которой я говорил». Хотя он и не близок к Кремлю, термин «управляемая демократия» принадлежит именно ему. Он говорит, что придумал его в 1993 году, когда у приближенных Ельцина сильное раздражение вызвала одна его статья, где он назвал новую конституцию авторитарной.
Идеальной моделью общества он считает Китай. Мигранян говорит, что Китай представляет собой лучшее доказательство того, что для модернизации рыночный авторитаризм лучше рыночной демократии — даже если для его продвижения иногда нужны жесткие методы. Резня на площади Тяньаньмэнь в 1989 году, говорит он, была «абсолютно правильной», потому что «миллиард людей — это более важно, чем несколько тысяч студентов, выкрикивающих дурацкие лозунги». Китайские коммунисты, большие поклонники теорий господина Миграняна, перевели на китайский две его книги и регулярно приглашают его в Пекин.
Другие российские реформаторы в качестве примера приводят Чили, где в 1973 году генерал Аугусто Пиночет сверг социалистическое правительство и запустил радикальные рыночные реформы в тандеме со страшной диктатурой. Среди самых больших сторонников методов Пиночета — Виталий Найшул, математик, написавший в 80-х годах подпольный трактат «Другая жизнь». Будучи тогда сотрудником комиссии по государственному планированию, он видел все недостатки коммунизма собственными глазами и настолько пламенно выступал в защиту жесткой экономической теории «чикагской школы», что этим приводил в замешательство даже экономистов-диссидентов.
В 1990 году группа молодых российских экономистов под руководством господина Найшула вылетела в Сантьяго для обсуждения хода рыночных реформ и встречи с генералом Пиночетом, который тогда еще оставался во главе чилийской армии. Найшул называет его «политическим гением» и хвалит президента Путина за то, что Россия, выигрывая от проведения в жизнь экономических методов свободного рынка, «не может копировать западную демократию». Один из авторов экономической программы генерала Пиночета Хосе Пинера был недавно приглашен на конференцию, проходившую на родине господина Путина.
Виталий Найшул был в Чили пять раз. У него есть медаль, врученная одним из чилийских экономистов, и надпись на ней гласит: «Он выполнил свою миссию». Переворот в устоявшейся экономической системе, по словам Найшула, неизбежно предполагает сопротивление со стороны тех, кому не повезло, и чтобы продолжать движение, необходим либо политический консенсус, либо физическая сила. «Уровень давления зависит от уровня сопротивления», — утверждает он и добавляет, что с самого начала Россию затормозило глупое стремление копировать Запад.
«Вначале мы старались быть прилежными учениками. Мы пытались — очень примитивно — скопировать западные системы. Это не сработало», — говорит он. Вместо стабильной плюралистической системы страна получила «испорченную демократию» хаоса и коррупции. Люди, считает он, хотят от властей конкретных правил, памятуя старую советскую максиму: «Один плохой начальник лучше, чем два хороших».
Одним из лучших учеников, тренировавшихся на американских моделях, был Олег Румянцев, молодой адвокат, выросший на трудах Джефферсона и Мэдисона. Будучи еще депутатом первого российского законодательного органа, Верховного Совета, он возглавлял комиссию, занимавшуюся написанием новой Конституции. Американский Национальный фонд в поддержку демократии приглашал его на семинары в США; на деньги американских фондов был обустроен его офис, и на деньги американских фондов он летал в Венесуэлу обучаться процедуре проведения выборов на тамошних примерах.
Однако вера господина Румянцева в «демократию сдержек и противовесов» столкнулась с реальностью природы политической власти в России и американской «реальной политикой» (Realpolitik). В конце 1993 года президент Ельцин издал указ о роспуске парламента, избранного срезу после падения Советского Союза в 1991 году. Вашингтон поддержал его шаг, весьма двусмысленный с юридической точки зрения, а Румянцев сопротивлялся этому указу вместе со своими коллегами по парламенту, среди которых были и умеренные демократы, и даже неофашисты.
Конституционное противостояние очень скоро превратилось в противостояние физическое. Члены парламента забаррикадировались в здании Верховного Совета на берегу Москвы-реки, взяли в руки оружие и объявили о создании параллельного правительства. По приказу Ельцина им отключили воду и электричество. Когда парламентарии послали вооруженную толпу на штурм государственного телецентра, Кремль обстрелял здание парламента из танков. В то время господин Румянцев был внутри Белого дома.
— То, что случилось потом, — катастрофа для России, демократии и для меня лично, — говорит Румянцев, который больше не занимается политикой и работает в компании Royal Dutch/Shell, — корни всего, что происходит сейчас, уходят в то время.
Нынешняя политическая система страны — президент-царь и кастрированный парламент — обрела эту самую форму сразу после расстрела парламента в 1993 году, когда была принята новая Конституция — не та, которую проектировал Румянцев и в которой главная роль отводилась как раз парламенту. Соединенные Штаты аплодировали решительности президента Ельцина. «Это был конец романтического периода нашей истории», — сказал нам Румянцев.
Вашингтон также отказался от романтизма в политике: сократил финансирование проектов по строительству «здания демократии», которое не продвинулось дальше фундамента, так как работавшие по этим проектам американцы часто совершенно не чувствовали, что такое российское общество, а некоторые из программ были встречены просто враждебно. В 2002 году на юге России одну из групп американцев из Национального демократического института даже побили.
Другие организации достигли не совсем тех результатов, что от них ожидали: проект «по продвижению демократии» в Сибири обернулся бизнесом по поставке за рубеж русских невест, а Гражданский корпус демократии, учрежденный первым президентом из семьи Бушей, поменял название на Гражданский корпус развития и свернул работу в России.
Американские политики и эксперты всегда впадали в прострацию от российских избирателей. В 1995 году они избрали себе парламент, полный националистов и других фигур, враждебных Соединенным Штатам и их планам в отношении России. Как рассказывает Строуб Тэлбот, президент Клинтон восклицал: «Ну сколько еще таких вещей там в России должно произойти, чтобы они перестали выбирать фашистов и коммунистов?»
А сегодня и фашисты, и коммунисты ушли в тень вместе с демократами, которые потерпели сокрушительное поражение на парламентских выборах в декабре прошлого года. На смену им приходит порода политиков, определяемая не своей идеологией, а лояльностью чужой идеологии. Бурные дебаты сменились серой тишиной.
И менеджеру строительной компании Виталию Вотолевскому эта тишина очень нравится. Продажи растут, цены на недвижимость — тоже. Один из проектов его фирмы — строительство жилого комплекса на берегу озера, который они назвали «Новой Скандинавией». На рекламных проспектах изображены высокие и голубоглазые русские — настоящие викинги — на тихом пикнике с шашлыком и фруктовым соком. Господин Вотолевский говорит, что «наш средний класс еще не созрел. У него есть деньги, но он еще сам не знает, чего хочет».
Когда незадолго до падения Советского Союза группа коммунистов затеяла государственный переворот, Вотолевский буквально прилетел к Мариинскому дворцу в Санкт-Петербурге, где проходила демонстрация протеста. Нет, он не хочет, чтобы политика выходила на улицы. Ему не нравятся китайская и чилийская модели — они слишком жесткие, по его мнению, — но нравится японская тем, что в Японии с 1955 года у власти остается неизменно Либерально-демократическая партия. «У них тоже «управляемая демократия», — говорит он.
В московском телецентре «Останкино» задиристый и очень популярный обозреватель Михаил Леонтьев готовится к своей программе на Первом канале под своей собственной версией русской иконы. Это фотография, где он сам изображен с Пиночетом — он брал у генерала интервью в 1997 году. Семьдесят лет коммунизма и десять лет демократии превратили Россию в труп, говорит он, и нужна сильная рука, чтобы отгонять от него мух. «Я надеялся на то, что вместо мух будут другие создания — бабочки, стрекозы, кузнечики. Но они все превратились в червей и навозных жуков».
Карьера Михаила Леонтьева — четкое отражение всего политического курса России за последние пятнадцать лет: инакомыслие при Советах, демократический идеализм в начале 90-х, а сейчас активнейшая поддержка господина Путина и его видения сильного российского государства: «Мы все выросли на диссидентской литературе и либеральных идеях. Мы считали, что Запад — наш союзник, — говорит он. — Теперь я понимаю: это полный идиотизм».
Бывший министр либерального правительства Гайдар вспоминает, как встречался с господином Леонтьевым на чьем-то дне рождения вскоре после того, как в 1985 году к власти пришел Горбачев. Они говорили о надеждах на реформы, которые подает перестройка. Тогда Леонтьев работал в одном маленьком музее, посвященном памяти Бориса Пастернака, автора «Доктора Живаго» и героя диссидентской интеллигенции. По словам Гайдара, став телевизионным обозревателем, «он изменился, и это очевидно. К сожалению, совершенно изменился».
