Сегодня мы находимся в периоде неопределенности, считает политтехнолог и имиджмейкер Виктор Небоженко. Периоды в политике, по словам собеседника «Дня», начинаются с решительных шагов, а не сменяют друг друга, как времена года, — хотя «украинская политика связана с ритмами избирательных кампаний». Кто-кто, а Виктор Небоженко знает «сезоны», периоды отечественной политики. В его биографии — работа в Администрации первого Президента независимой Украины Леонида Кравчука, активное участие в предвыборной кампании Леонида Кучмы в 1994 году и деятельность в должности начальника информационно-аналитического управления в АП. Сегодня Виктор Небоженко, по его собственным словам, «знаком со всей прогрессивной политтусовкой в Украине», и если работает с кем-либо, например, с «главным регионом», то «принципиально без посредников».
— Вы знакомы с украинской политической «кухней». Какую периодизацию новейшей отечественной политической истории вы могли бы предложить? Выборы — это рубеж развития?
— Любые выборы, как правило, представляются политологами и политиками как некий рубеж. И это действительно так. Хотим мы этого или нет, наша новейшая история берет отсчет с 1991 года. Резкий надрыв и перелом произошел в 94- м. Процесс реализации модели «традиционно усталой» Украины, которая должна была тихо появиться и тихо себе как-то развиваться, был прерван. И только где-то в 97-м мы опять вернулись на «круги своя». Несмотря на появление нового президента, элита, в принципе, осталась та же, и задачи, которые она перед собой ставила, были не слишком-то тяжелы: реформа ради реформы, неспешная приватизация и т.д. То есть элита особо не надрывалась. В результате мы имеем усталую элиту, усталое население и так называемый «негативный общественный консенсус», когда политэлита просит общество ее не трогать, а общество элиту — ему не мешать. Когда начинается война, прерываются связи, изменяются порядки. Если война длится долго, люди начинают к ней привыкать. Если она длится слишком долго, появляются группы, которых война вполне устраивает. Я не хочу сравнивать наше теперешнее положение с военным, но некие неустойчивость, неопределенность стали составляющими нашего образа жизни, нашей политической экзистенции. Это, подчеркиваю, касается и населения, и власти. Поэтому любые изменения воспринимаются, с одной стороны, как бы с пониманием — мол, надо бы что-то изменить, с другой — неизвестно, в какую сторону менять.
— А кто должен менять?
— В том-то и дело, что у нас не до конца сформировалась элита. Что такое элита? Это группа людей, обладающая властными, интеллектуальными, эмоциональными, харизматическими, если хотите, ресурсами, для которой внутренние конфликты играют гораздо меньшую роль, чем внешние. К примеру, элитные слои Англии ненавидят друг друга с XII века, но это не мешает им прекрасно править страной. Франция после французской буржуазной революции до сих пор не может выяснить, во вред это было или во благо, но французскую элиту это тоже не смущает. Я уже не говорю о немецкой, американской и других элитах. В Украине же одна группа влияния к выяснению отношений с другой группой подключает внешние источники — те же средства массовой информации. Это, кстати, началось где-то со времен Лазаренко. Он первый ввел алгоритм, согласно которому в борьбе с политическим противником надо апеллировать к народу, к общественному мнению. С тех пор это широко применяется.
Но проблема, в конце концов, несколько в другом. У нас политика, в силу слабости проективного мышления самой элиты, держится не на внутренних закономерностях и не на мощных проектах. То есть у украинской элиты — как у власти, так и у оппозиции — сегодня нет своих проектов обустройства страны.
— Что и при каких условиях может стать этим «украинским проектом»?
— Украина на 80 процентов — геополитическое образование: это связано, в частности, с «врожденной травмой» — суверенитет мы получили в результате развала СССР, а не завоевали, допустим, в длительной борьбе населения и элит. А «неоплаченная» победа всегда в итоге обходится очень дорого. Когда человеку или политическому субъекту дается все как бы бесплатно, он не ценит полученного, что, собственно, и произошло. Но в те годы, с 91-го по 95-й, все, в общем-то, понимали, что нужны изменения, нужна Конституция, нужна демократия, нужно двигаться к Западу, создавать свое государство. Тут практически не было разногласий; политики выясняли отношения только между собой. И вот это «разделение труда» было очень важным. А после 1996 года, когда основные цели были достигнуты, двигаться дальше оказалось очень трудно. Гораздо проще было использовать власть в своих интересах, решать какие-то мелкие проблемы, не обращаясь к большим серьезным проектам. Сейчас такой проект может возникнуть только в случае либо резкого ухудшения социально-политической, экономической ситуации в стране, либо, как в 90-м году, — в ответ на требования «великих держав» в лице Соединенных Штатов или России, грубо говоря, вести себя прогнозируемо. Но это должны делать не они, а наша элита.
— Как-то вы назвали 2000-й год рубежом начатого в 91-м большого политического цикла и переходом в некую «мертвую зону», в состояние «фальстартной модернизации»: чтобы получить возможность двигаться вперед, нужно возвратиться назад. Этот период, по вашему мнению, уже позади?
— Нет. То есть мы все сделали как бы правильно, но не дошли до такого уровня, когда процессы начинают развиваться по определенной логической схеме. И сейчас нам нужно вернуться немножко назад. Да, это трудно. И для того, чтобы заявить о намерении сделать это, лидеру необходимо мужество.
Беда в том, что нам одновременно приходится решать проблемы смены элиты, смены поколения (а это разные вещи) и смены формы правления. Кстати, те, кто должен заниматься, так сказать, интеллектуальным обеспечением процесса политического реформирования, не заметили самого главного: у населения нет ярко выраженных доказательств ценности реформы. Необходимо искать очень серьезную ее мотивацию. Имею в виду не просто политическую легитимацию: вот, мол, реформа — это важно, она приведет нас в Европу и т.п. Это для элиты или вообще для перевода на английский, немецкий и русский языки. А для населения нужны либо другие аргументы (как, скажем, реформа отразится непосредственно на жизни «маленьких украинцев»), либо пропагандисты реформы с интересными открытыми лицами, которые заставят в нее поверить… Всего этого до сих пор не было сделано. Но надо отдать должное средствам массовой информации: по нашим данным, свыше 30 процентов граждан что-то где-то слышали о реформе. Для общественной дискуссии этого достаточно, — не дай Бог, 100 процентов населения вдруг озаботятся одним вопросом! Это было бы ненормально для страны. К слову, получится политическая реформа или нет, ее в любом случае надо проводить. Но как бы противоречиво ни оценивалась президентская власть, мы должны увидеть, что парламентская власть — тоже не панацея.
— Вы хотите сказать, что идея о парламентской республике не только не своевременна, но и не нужна вообще?
— Думаю, это не необходимость. Просто маятник качнулся в другую сторону — в отсутствие целенаправленного, проектного развития мы вынуждены пользоваться более примитивными механизмами. Но, повторяю, это надо пройти. Мало сесть за руль, надо еще знать, куда ехать. Отсутствие маршрута существенно ослабляет политико-моральные основания реформы.
— Со «сбросом», как оказалось, «балласта» (положений о двухпалатности, прямом действии референдумов и сокращении количества народных избранников) камнем преткновения остается тезис о проведении всех выборов в один год. Как вы считаете, политреформа сможет развиваться как компромисс?
— Ну, во-первых, думаю, стратеги и технологи реформы сделали ошибку. Такую тонкую вещь, как одновременность выборов, нужно было прятать в переходное положение и «вбрасывать» где-то к Новому году. Вместо этого они выставили ее на обсуждение с самого начала, тем самым лишившись козырей. Как следствие, противникам инициатив Леонида Кучмы кажется, что это у Президента самое слабое место. Поэтому задача лично Президента и его администрации — показать, что это не так. Но проблема в другом. Президент предлагает новые, более выигрышные правила парламенту, оставаясь в старых рамках. Это тоже несправедливо. Выходит, он остается в старой системе неэффективной власти с прежними возможностями, а парламентарии получают на будущее карт-бланш. В жизни так редко бывает. Президент, не исключено, рассчитывал, что именно это заставит депутатов быть более благородными, но не сумел, видимо, им этого объяснить. Иными словами, если уж менять правила игры, то менять их для всех: и для Президента, и для Кабинета Министров, и для ВР, и для АП. Видимо, вот это предложение синхронизировать выборы диктовалось желанием не столько продлить полномочия самого Кучмы (потому что, между прочим, существует много других способов решения данной проблемы), сколько делать одинаковую для всех реформу. Но депутаты, похоже, ничего не поняли... Нельзя забывать, что настоящая история и настоящая политика делаются на тонком балансе властных отношений, изменяющихся буквально каждый день по многим причинам. Существуют, например, страны, где вообще нет никакой Конституции, но это не мешает им иметь достаточно жесткую политическую культуру. Внутреннее элитное общественное мнение «давит» не меньше, чем конституционная норма. В тех же Соединенных Штатах президент может лишать зарплаты Сенат, но никому в голову не придет это сделать...
— И все-таки какой сценарий выглядит наиболее вероятным в нашей ситуации? Пролонгация полномочий нынешнего Президента или досрочные парламентские выборы?
— Наиболее вероятны, по- моему, два варианта. Первый предполагает выборы «временного» президента сроком на два года. При этом либо новые группы успеют «закрепиться», сняв тем самым проблему «временный — не временный», либо старые группы успеют показать, что избранный глава государства не справляется со своей ролью и его необходимо переизбрать. Беда политических реформ в том, что единожды изменив конституционные нормы, мы рискуем погрязнуть в их перманентной трансформации. То есть нет никакой гарантии, что через полтора-два года не возникнет искушения снова переделать Конституцию. Впрочем, это естественно, поскольку победившая группа захочет тут же конституционным образом закрепить свое преимущество.
Второй вариант, собственно, — выборы в 2004 году. Конечно, в идеале, при смене президента справедливости ради должен смениться и депутатский корпус. Как бы нам ни было, новый президент в любом случае сделает все, чтобы действующий парламент не дотянул до 2006 года, — ему, очевидно, понадобится свое полноценное парламентское большинство. И то, что депутаты так наивны, подозревая Кучму в стремлении пролонгировать свои полномочия, но не осознавая, что новый президент (даже если им станет тот же Ющенко) непременно тут же их попробует разогнать, еще раз доказывает, что они больше бизнесмены, чем политики.
— Полагаете, операция «Ющенко-преемник» не так уж и фантастична?
— Да. Это расширяет поле для всех политиков, в том числе для самого Ющенко. Кстати, лидер «Нашей Украины» заинтересован в выборах 2004 года, поскольку это пик его рейтинга. Дальше он будет только снижаться. То, что у него нет динамики, мне кажется, понимают все: и на Западе, и в России, и, прежде всего, сам Ющенко и его окружение. Другое дело, что он уверен в легкой победе. А мой 15-летний опыт непосредственной практической политологии показывает, что такая уверенность — большая беда для любого политика.
— Можете оценить, какой имидж будет самым модным в 2004 году?
— Думаю, реальность — это некий сложившийся имидж Ющенко. И если кто-то все же постарается на чистом листе бумаги сформировать свой собственный имидж, ему, скорее всего, очень трудно будет попасть в большую политическую драматургию. Иными словами, у нас есть как бы главный сентиментальный, романтичный актер, патриот, человек, который в позапрошлом веке имел бы успех в венских, киевских, варшавских салонах. По отношению к нему и нужно вычерчивать основные имиджевые линии, типажи: хозяйственник, сильная рука, интегратор, темная лошадка, скандальный политик. Имиджевую линию последнего (по аналогии с Владимиром Жириновским) у нас пытались реализовать на женском образе, но с женщинами в Украине такие номера не проходят. Все-таки это должен быть мужчина, который бы немножко шокировал консервативного украинца, но не настолько, чтоб избиратель почувствовал некую угрозу. Думаю, «перебить» имидж Ющенко сможет политический имидж «сильной руки». Такой в Украине можно «сделать» буквально за 8-10 месяцев.
— Вы имеете в виду кого- то конкретно?
— Это профессиональная тайна. Конечно, работа ведется. Я не хочу сказать, что имею к ней прямое отношение, но как профессионал знаю, что поиск продолжается. Видимо, «сильного хозяйственника» будет «играть» Янукович, в данном случае не сильный, а «большой хозяйственник». Ему в жизни очень повезло — он крупный мужчина, что с точки зрения украинских архетипов весомо. Для населения все-таки будет важен не столько ум, сколько фактура, предполагающая некую «волевитость». И его «некрасноречивость» тоже оказывается позитивом, поскольку за 10 лет уже много наговорили. Мы видим сегодня, что его рейтинг растет, хотя и не так стремительно. Если откровенно, то Янукович, конечно же, заинтересован в двухлетней оттяжке выборов. Через два года у него с Ющенко были бы практически равные электораты. Но сейчас я не представляю, как Янукович может выиграть президентские выборы... Хотя как премьер-министр он должен играть в игру, которая называется «кандидат в президенты».
— Вы помогаете ему в этой игре?
— Я знаю его окружение, но с Януковичем лично незнаком. А я руководствуюсь очень жестким профессиональным правилом: работать с первым лицом, а не со вторыми…
— Еще три года назад вы очертили четыре возможных пути развития Украины: путь хаоса, путь демократии, путь олигархии и путь, условно, «политико-экономической монархии». Появились еще какие-то варианты? К чему мы наиболее близки сегодня?
— Ну, в хаос нам не дадут скатиться, поскольку мы очень активно включаемся в международное политическое разделение труда. К примеру, если бы у нас было неспокойно, то никто бы Украину к миротворчеству в Ираке в формате международных сил стабилизации не привлекал... О демократии тоже трудно говорить, потому что мы проскочили момент, когда можно было на основе национального государства формировать национальную демократию. После 11 сентября появился международный формат демократии, который, в общем-то, будет всеми приниматься. Мы тоже не можем отказаться от демократии, но какой-то национальной ее модели, очевидно, уже не будет. То есть выборы у нас всегда будут прозрачными, потому что на них всегда будут приезжать полторы тысячи наблюдателей. В этом смысле минимум демократии уже будет, а развивать ее дальше… Собственно, я думаю, что термин «демократия», как, впрочем, и «национальное государство», уже не имеет прежней актуальности. Международное сообщество в свою очередь тоже не допустит формирования в центре Европы сильного авторитарного национально ориентированного государства...
Даже если завтра, не дай Бог, начнется голод, здесь появится немецкое зерно, польская картошка и так далее, что на какое-то время снимет проблему. Так что ничего плохого, но ярких перспектив я тоже особо не вижу.
