После открытия для себя профессора философии С.Б. Крымского мы в «Дне» поняли, что государство просто обязано двумя руками схватиться за этого человека, дать ему возможность выступать в прямом эфире как минимум дважды в неделю, потому что он — редчайший в Украине носитель фронезиса — мудрости, переплавленной совестью, не оторванной от действительности. Вот почему мы и наши читатели испытываем постоянную необходимость общения с Сергеем Крымским.
«МЕРИЛО ИСТОРИЧЕСКИХ ДЕЯНИЙ — ВЕЧНОСТЬ»
— В период празднования 12 летия независимости Украинского государства с высоких трибун неоднократно цитировалась фраза Владимира Винниченко о том, что «украинскую историю нельзя читать без брома», ибо это исключительно история поражений и утерянных возможностей. Как в этом контексте Вы оцениваете исторический опыт и будущее Украины?
— История Украины действительно драматична. Она озарена молниями губительных ситуаций. И хотя, с точки зрения привычных исторических стандартов, можно оплакивать (на манер библейских пророков) бедствия страны, оказавшейся «Марсовым полем» между Османской и Российской империями, Польским и Шведским королевствами, все же Украина — не жертва, а субъект нетривиального утверждения больших исторических надежд и национальных ценностей . К числу этих ценностей относится не только стационарное национальное государство, которое страна выстрадала своей тысячелетней историей, но и тот национальный менталитет, который позволяет рассматривать эту историю в контексте смыслов более значимых, нежели цена поражений.
Так, в менталитете русичей Киевской Руси успех в борьбе за власть (в том числе подкрепленный военными действиями) не имел безусловной моральной легитимации. В «Повести временных лет» действующие персонажи украинской истории (князья и воеводы), обычно сравнивались с персонажами библейской истории, а иногда и обозначались их именами. Иначе говоря, мерилом исторических деяний была вечность. И потому то, что с позиций своего времени было поражением, могло в исторической перспективе приобретать моральное достоинство духовного подвига . Этим, например, объясняется провозглашение киевских князей Бориса и Глеба, убитых в конкурентной борьбе за Киевский престол, первыми русскими святыми. Ведь они не совершали христианских подвигов, но сам факт их отречения от права на власть приобрел сакральное значение.
Для оценки украинской истории важно то, что при возникновении греко-славянской православной цивилизации Украина-Русь воспринимает у Византии не идею «третьего Рима» (то есть имперской государственности), а парадигму «второго Иерусалима», то есть идею «святой земли», софийной (исполненной бытийной мудрости) жизни этноса .
Сказанное, разумеется, не означает, что идея сильной государственности не была магистралью исторического развития Украины. Речь идет о том, что в ментальной области при соревновании идеологии монархической государственности и сакральной духовности, освящающей домостроительство страны (в том числе правовое), на первый план выдвигалась идея святости родной земли (как говорили впоследствии — «неньки України»). Как утверждал Илларион (первый писатель Руси), «Закон» предполагает почитание «Благодати».
Более того, в XVII столетии украинский мыслитель и церковный деятель Лазарь Баранович издает сборник своих проповедей — «Меч духовный», в котором убеждает, что оружие духа сильнее казацкой сабли. Фактически, в истории Украины духовный подвиг рассматривался как сопричастный подвигу воинскому. Тем более, если утверждение духа было связано со святой миссией защиты родной земли. Этим сочетанием объясняются, например, странные обстоятельства финала «Слова о полку Игореве». Новгород-сиверский князь предпринял военную авантюру в борьбе с половцами, потерпел сокрушительное поражение, был взят в плен и спровоцировал разбойное нападение степняков на Русь. Но его возвращение в Киев празднуют все славянские земли, да еще с таким размахом, который не вкладывается в радость освобождения из плена соотечественника (тем более, что радуются и готские девы за Дунаем). «Страны ради, гради весели» — констатирует автор «Слова».
Откуда этот праздник? Дело в том, что Игорь и его войско прославились военной доблестью, а сам князь совершил и духовный подвиг. Он не поддался соблазну даров, которыми его прельщал враг, но силой клятвы иконе Богородицы и зова заговоренных стихий святой земли Отчизны обрел свободу. Для сравнения напомним, что Афанасий Никитин в своем «хождении за три моря» сменил веру и потому умер, не дойдя до родной Твери. Радость земли как матери своего верного сына, триумф стойкости духа, непереборимости свободы в трагических обстоятельствах плена и воспевает финал «Слова» в эпоху, которая стала героическим прологом украинской истории.
Вот и получается, что существуют большие смыслы (которые выше успеха или поражения) и есть исторические деяния, герой которых не станет, говоря словами Райнер-Мария Рильке, искать внешних побед: «он ждет, чтоб высшее начало его все чаще побеждало, чтобы расти ему в ответ». Этими высшими началами и исполнена история Украины, несмотря на ее потерянные шансы и просчеты .
Такие просчеты обнаруживаются при анализе военно-политического аспекта украинской истории. Но если взглянуть на нее с позиции украинского менталитета, с его архетипами свободы, духовности, боевой доблести и благодатного образа святости родной земли, то исторический опыт Украины и ее перспективы могут быть оценены оптимистически. Можно, конечно, сокрушаться и о потерянных шансах (типа беспримерных просчетов лидеров УНР), но и тогда (если оценивать успех как результат исправленных ошибок) можно надеяться на обретение нашей страной достойного будущего.
«ПОЛИТИКА — ФРОНЕЗИС, ПРАКТИЧЕСКАЯ МУДРОСТЬ»
— Не означает ли сказанное вами недооценки фактора политики, государственной деятельности, как таковой?
— Впечатление такой недооценки может возникать, если роль профессиональной политики путать с той непомерной политизацией жизни, которая наблюдается в украинском обществе. Ведь даже в средней школе имитируют парламентскую деятельность, не говоря уже о вузах, где создаются целые парламентские республики. При этом в центре внимания оказывается не политологическое образование, аналитическая работа в сфере политики, а обучение навыкам карьерного освоения выборных должностей, сама борьба за власть. Не воспитываем ли мы таким путем когорты честолюбцев и политических дилетантов?
Уже Герцен подчеркивал, что настоящей бедой Российской империи было то, что политикой занимались дилетанты, многочисленные разночинцы, принимавшие миссию «лекарей» общественных пороков. Между тем политика в современном обществе требует не только специальных знаний, но и выступает, по определению Аристотеля, как фронезис, то есть практическая мудрость, предполагающая наличие многолетнего опыта и ума, настоянного на совести.
В современном мире политика — не только форма переживания истории. Она уже не только искусство возможного, но и мастерство учета невозможного, границ, пределов. Ибо все разумное имеет пределы; безгранична только глупость. Подлинным политическим даром является искусство движения в коридоре разных голосов и мнений, то есть то состояние толерантности, которое Олдос Хаксли называл религией нашего времени. Политик — это личность, обрученная с опасностью, зондирующая пограничные, часто рискованные ситуации . В архаических обществах члены племени при выборе вождя сажали его на верхушку пальмы и трясли всем миром. Если кандидат в вожди не падал, то считалось, что он заслуживает должность предводителя. Если толковать эту ситуацию метафорически, то устойчивость и современного политика в штормовых ситуациях нашего времени должна отвечать высокой миссии государственного деятеля.
— Не кажется ли вам, что существует хроническая вторичность самосознания нашей элиты, так как она копирует чужие образцы (часто не лучшие) политического, социального, культурного поведения?
— Я согласен с тем, что самосознание нашей элиты имеет вторичный, я бы даже сказал — «экранный» характер, т.е. оно работает на афиширование, на пропаганду, на какие- то наглядные образцы убеждения других людей. Тут надо себе представить происхождение элиты, возникшей в советском и постсоветском обществе. Она возникала не из уровня, не из глубин профессиональной политики, а из выдвиженцев, то есть людей, которые служат конъюнктурным интересам. Интересам карьеры, интересам вышестоящих людей. Часто профессионализм затемнялся карьерными соображениями. Это с одной стороны. Скажем, в царской России уже в послереформенное время политика стала уделом профессионалов. Например, Александр III прекрасно знал, что он не профессиональный политик; и все его указы визировались главой кабинета министров Сергеем Витте — высокообразованным специалистом. Самое первое лицо государства понимало необходимость визирования его политических действий! В советское время такого не было, потому что мнение и положение верховного, вышестоящего начальства не обсуждалось, не критиковалось и не санкционировалось нижестоящим чиновником, даже если он был более профессионален. Это с одной стороны. А с другой — действовали и были сильны (особенно в советское время) законы выживания. Одним из правил поведения советской элиты (а в какой-то степени ситуация повторяется и сейчас) было следующее: нигде не обнаруживать свое стремление быть первым. Иначе говоря, формулировалось это требование таким образом: участвовать во всех интригах, но ни в одной не быть первым. В случае поражения — конец. Логика выживания давала понять — в конкурентной борьбе всегда срезается первый слой. И вот это стремление не выдвинуться, не показать даже свои способности, чтобы занять более высокое место, приводило к тому, что конкурентной борьбой «отбирались» не самые интеллектуальные и профессиональные кадры. И в советской, и в современной элите есть интеллектуалы и профессионалы, но, как правило, они держатся в задних рядах, потому что принцип «не высовываться» продолжает действовать...
— Да и сейчас по телевизору, в прессе мы видим засилье мнений людей второго и далее ряда, тех же «первых». Понятие элиты в Украине, как минимум, неправильно понимается...
— Получается, что другого рода элита выработалась во Франции и Англии. Карьера Уинстона Черчилля и Шарля де Голля — яркое свидетельство; они шли даже на конфликты с вышестоящими инстанциями, но выходили победителями, не боясь отставки, опалы, неодобрения «верхов». И, наконец, третья особенность. Она больше относится к советской элите. Думаю, что сейчас с этим борются, но все же вопрос остается актуальным. Особенность эту можно проследить в ламаизме. Скажем, далай-лама ассоциируется только с должностью далай-ламы. А кто ты такой — не имеют значения! Ты только «обозначаешь» место, и больше ничего. Что это означало в советской время? В советской элите — если ты занимаешь пост первого (не важно, первого секретаря райкома комсомола, секретаря профорганизации — я уже не говорю секретаря парторганизации всех уровней), то кто ты такой — не имело значения. Потому что работает второй секретарь, а первый только подписывает решения, и он даже не вырабатывает их. Он может быть глупым человеком (как в случае с нашим земляком Подгорным — ушел из Политбюро не по политическим мотивам; просто не успели подготовить материалы вовремя, и он опозорился). Если ты занял пост «первого», то можешь практически ничего не делать, и твои личные качества, как правило, имеют «десятистепенный» характер.
«НЕМОРАЛЬНЫЕ ПОСТУПКИ ДОЛЖНЫ ВЫЗЫВАТЬ ФИЗИОЛОГИЧЕСКОЕ ОТВРАЩЕНИЕ»
— Кто для вас является духовным авторитетом — и прошлого, и среди живущих сейчас мыслителей, политиков. К кому из этих духовных авторитетов вы часто обращаетесь, когда хотите понять суть событий, явлений? Чью книгу вы можете открыть и найти там ответы на свои вопросы?
— Может быть, мое убеждение носит характер самомнения или вообще сомнительно, но я достиг интеллектуальной или духовной зрелости (а согласно конфуцианству, к 70 годам человек становится духовно независим), мне кажется, что сейчас я остаюсь авторитетом для самого себя. Но, разумеется, это результат очень длительной духовной эволюции. В этой эволюции для меня (если брать исторически) первостепенное значение имели такие люди, как Платон, Герцен. На последнем хотел бы остановиться. Этот человек, может быть, один из самых умных людей в русской культуре, оказавший на меня очень сильное влияние. Человек, который поразил своей гуманностью. Его «Былое и думы» и до сих пор остается наиболее важным духовно-назидательным сочинением. Он говорил следующее: «Жесток ребенок в своей невинности. Жесток поп в своей святости, жесток ученый в своем доктринерстве и в своей науке. Все мы жестоки, и особенно жестоки, когда правы. А милосердие и сочувствие к другим людям приходит с обожженными крыльями. Когда просыпаясь в ночи от сознания того, какой ты плохой человек, ты не ищешь оправдания себе, и не находя его себе, находишь другим. С этого момента всякая жестокость становится отвратительной» .
Важно слово «отвратительной», потому что мораль должна действовать еще на нас и инстинктивно. Не только осознанно, но и инстинктивно, т.е. неморальные поступки должны вызывать физиологическое отвращение . Герцен сразу уловил это словом «отвратительно». Он был человеком в этом смысле высоконравственным. Жил на одной улице с Марксом в Лондоне; они встречались на одних и тех же социалистических митингах; прекрасно знали друг о друге. Но Герцен принципиально отказывался знакомиться с Марксом. Он говорил, что не понимает одного: как можно ради политики обругать своего друга. Маркс и Энгельс взяли «Красный катехизис» Гессе (не Германа Гессе, конечно, а его однофамильца), использовали его на 90%, обругали автора и потом издали как коммунистический «Манифест». Для Маркса и Энегльса ничего не стоило обругать (так же, как и для Ленина) самыми гнусными словами своего друга (вспомним отношения между Лениным и Мартовым). «Ничего страшного — я извинюсь», — говорил он.
Герцен же написал одну из лучших своих работ — «Письма к старому приятелю» (идет речь о Бакунине). Блестяще написанная статья. Ее очень хвалили, но друзья сказали Герцену: «Знаешь, Бакунин может обидеться». И Герцен не опубликовал работу, только после смерти ее издали. Вот мораль, которую не понимали представители коммунистической идеологии, которая была воплощена в деятельности и личности Герцена.
«ИСТОРИЯ — ЭТО ВОСХОЖДЕНИЕ, ДВИЖЕНИЕ К СВОБОДЕ»
Итак, Платон, Герцен... Безусловно, в научном отношении на меня очень сильно повлиял Гегель (в моем кабинете висит его портрет). Фигура противоречивая. Но Гегель (я всегда так говорил, хотя, может быть, это не очень приличное словосочетание) — это «мыслегонное» средство. Читая Гегеля, ты начинаешь «порождать» свои мысли. Вы можете быть с ним не согласны. Он может высказывать мысли, которые, допустим, враждебны вам. Но все-таки это человек, который первым показал, что история — это восхождение, это движение к свободе . Он впервые историю понимал как движение в осознании проблемы свободы. Гегель дал образцы диалектически гибкого мышления, которое просто необходимо в наше время. И я сейчас не беру его результаты. У Гегеля есть много того, что можно критиковать теперь. Но как пример мыслителя, как урок мысли, Гегель остается для меня силой до сих пор.
В этом отношении не только на меня, но и на все поколение «шестидесятников» имел влияние молодой Маркс. После ХХ съезда на обложке журнала «В защиту мира» (тогда единственный международный журнал, издававшийся и распространявшийся в СССР под редакцией Пьера Кота, погибшего в очень странной катастрофе на Кавказе) вышла фраза Маркса, которую процитирую, чтобы прочувствовать романтический образ мысли этого человека, при всех его недостатках: «Покровы спали и пред вами предстала голая фигура абсолютизма. Вам стыдно? Да, но стыд — уже революция». Молодой Маркс действительно нас вдохновлял; с одной стороны, это маскировало левые мысли перед официальной идеологией, а с другой стороны, действительно это были образцы романтического духа, взлета, романтического видения. Он, в общем-то, романтик — со всеми его недостатками.
Конечно же, очень большое влияние имела философия Киевской Руси; вышедшая из ее недр концепция «софийности», которую я исповедовал и исповедую всю жизнь. Она заимствована из памятников той эпохи, включая Софиевский собор в Киеве.
Безусловно, мне были очень близки многие мысли Ивана Франко, который говорил (у нас на эту блестящую цитату как-то не обращают внимание): «Нужно быть человеком бессердечным, чтобы в молодости не стать революционером. И нужно быть человеком безрассудным, чтобы в старости не стать консерватором» . Мудрость, которая на нас, несомненно, имеет влияние.
Не в том смысле, как его понимают, для меня, безусловно, важен пример жизни Григория Сковороды. Это человек, в текстах которого вы не найдете много оригинального. Как правило, имеем дело с раскавыченными цитатами. Но Сковорода и не хотел издавать свои книги. При его жизни ничего не было издано. Считал своей философией свою же жизнь. Вот эту верность опыту жизни он пронес; каждый жизненный поступок Сковорода трактовал как утверждение некой философской истины. То есть каждый жизненный поступок рассматривался им как строка философского сочинения . И, более того, этот человек был открытый всем болям и страданиям человечества. Говорил: «В моей душе есть щели, сквозь которые проникает адский ветер» . И вот тогда его начинало носить, как осеннюю листву по степям Слобожанщины (у Сковороды есть цикл «Осенние листья»). Вот этот проникающий в щели его души адский ветер!
Конечно, на меня оказывал большое влияние Александр Пушкин. Иногда человек характеризуется одной фразой, которую он сказал. Вот, скажем, тот же Мартин Лютер сказал: «Я укусил Папу в сердце!» (римского Папу). Налицо яростность, неистовость, совершенно же непонятно, как можно укусить в сердце. Переходящая все пределы страстность этого человека. Вот и у Пушкина есть фраза; он в письме Вяземскому написал: «Я был опрокинут красотою псалмов». Понимаете: способность быть опрокинутым красотой, причем красотой духовной! Красотой большой духовной миссии, заложенной в Библии .
В наше время для меня, конечно же, примером интеллигентности был и остается Сергей Аверинцев. Примеры изощренной духовной обработки своих текстов, которые для меня всегда поучительны (по своей точности, выверенности, по своей духовной насыщенности и наполненности).
Еще интереснейшая личность. Я чувствую этого человека: он один из первых исследователей и издателей «Киево-Печерского Патерика», историк литературы Дмитрий Абрамович. Это человек сельского происхождения, украинец. Член-корреспондент Академии наук СССР — крупнейший специалист по дневнерусской литературе, который в период войны оказался в Минске на оккупированной нацистами территории. У него была огромная седая борода; прекрасно владел украинским народным языком, и он стал профессиональным нищим. Всю оккупацию пережил в этом качестве. Когда освободили Белоруссию от немцев, Абрамович приехал в Ленинград, и как члену-корреспонденту ему выдали зарплату за весь период войны. Это были фантастические деньги! И что же? Взял деньги, приехал в Минск и... раздал всем нищим. «Святой нашего времени»...
«ВЕТЕР ИСТОРИИ»
— Если говорить о духе нашего времени, то на слуху сейчас национальная идея. И в век всеохватывающей глобализации национальная идея оказалась все же востребованной, не правда ли?
— Есть в истории совершенно загадочные обстоятельства, когда что- то противоречит (и правилам морали, и правилам духовности, и, может быть, даже иногда и юридическому праву). А это явление таки является на какой-то период времени движущей силой. Вот сейчас единственная пассионарная идея — это национальная идея. Согласитесь, сейчас нет никакой другой идеи, которой можно увлечь массы . И с этим нужно считаться. Но считаться разумным образом, стараясь идею соотносить рамками общечеловеческого, гуманистического сознания, а не использовать ее как инструмент противовеса другим нациям. Это — дух времени. Причем есть понятие (оно принадлежит не мне), широко употребляемое с легкой руки академика Юрия Пахомова: «Ветер истории». Вы понимаете, что происходило: ветер истории иногда дует в спину не тех сил, которые осуществляют «светлое будущее». В России, в революционную эпоху 1917 года, самой разумной, самой благопристойной была партия конституционных демократов. Они не совершили ни одной политической ошибки.
Большевики же были непрофессиональны; они на каждом шагу совершали ошибки. На каждом шагу заимствовали то у эсеров свои лозунги, то у тех же кадетов (вспомним закон о земле, известна фраза: «Завтра поздно, только сегодня» — потому что должен был выйти эсеровский декрет о земле). Большевики совершали глупости на каждом шагу. Но ветер истории дул им в спину! Он даже Сиваш погнал в обратную сторону! И они таки прошли. Несколько десятилетий почти вся европейская интеллигенция поддерживала Сталина (это отдельная тема, и хотелось бы остановиться подробнее на феномене Сталина и сталинизма).
Сейчас ветер истории работает на национальную идею, которая воспринимается как противовес глобализации. Все, что должно погибнуть, оказывается наиболее ярко проявляемо. Оно должно «заблестеть» перед своей гибелью. История все же работает на общепланетарную солидарность. Но национальная идея сейчас наиболее пассионарная, и с этим, повторюсь, нужно считаться.
— А случай в истории, какие- либо катаклизмы могут повлиять на ее ход?
— Конечно же, это так. Вспомним гибель «Непобедимой Армады» под берегами Англии. Лютый мороз в конце осени 1941 года, когда были остановлены нацисты под Москвой. А «Божественный ветер» (камикадзе — по- японски), разметавший флот Хубилая у берегов Японии в ХIII веке?
«НАЦИЯ — СУБЪЕКТ МИРОВОЙ ИСТОРИИ, СПЕЦИФИЧЕСКИЙ АВТОПОРТРЕТ ЧЕЛОВЕЧЕСТВА»
— Социальная практика нашего времени выдвигает проблему национальной идентификации граждан. Как вы понимаете понятие идентификации?
— Будда говорил, что прекрасно созерцать вещи, но страшно стать вещью . Средством против превращения в бездушный предмет является самоопределение человека через приобщение к своему социуму, то есть такой исторической общности, которая обогащает личность вековым опытом традиций, языка, культуры. Генетически выработанной формой такого приобщения является нация, которая сама имеет неповторимые черты исторической личности. Эта личность обладает не только своими стереотипами поведения, участия в деяниях человечества, но и своим голосом, языком.
Александр Потебня доказывал, что в слове представлена вся мифология и мировоззрение народа. Скажем, в украинском языке со словом «люлько» ассоциируется и образ Ладо — бога веселья, и обозначение любимого человека — женщины, («лаланы»), или отца («лельки» у гуцулов), и указание на колыбель, и даже прибор для курения. Этимологический анализ выявляет следы картины мира почти в каждом народном слове. Вот почему язык является наиболее выразительным средством ответа на вопрос: кто я такой? А ответ на этот вопрос предполагает определение жизненной позиции, позволяющей человеку оставаться самим собою и не превращаться во флюгер конъюнктурных ситуаций.
Здесь обнаруживается, что человек — это не Робинзон в чужом мире. У него есть дом, семья, род, нация, страна, землячество. Самоопределение в этих общностях и составляет содержание идентификации. Человек может самоопределяться и по отношению к своей «малой родине» (землячеству), и по отношению к нации, и по отношению к своей стране, и по отношению к братским народам (славянским, тюркским или кавказским), и даже к большим макросоциальным общностям, охватывающим континенты (европейцы, африканцы, латиноамериканцы). Поэтому национальная самоидентификация многоступенчата; ее верхние этажи доводятся вплоть до планетарной общности людей. Повышение уровней самоидентификации людей в национальном мире и ведет к осознанию своей нации как субъекта мировой истории, а в конечном счете — к специфическому автопортрету человечества .
Общечеловеческое не существует за пределами нации; оно внутри нее, внутри той исторической деятельности, которая может приобретать универсальное значение без потери своей национальной идентификации. Это значит, что национальная идентификация не ведет к хуторянству (если, конечно, осознано не стремиться к нему), но приобщает человека к человечеству, опыт которого и аккумулирует нация в своей специфической практике. Тем самым каждая нация, например, украинская, может приходить к мироощущению своего центризма в ценностной сфере без ущерба для самолюбия других этносов. Ибо н ациональная идентификация не исключает общекультурных предпосылок своего осуществления в том гармоническом сочетании «голосов» разных наций, которое может олицетворять «концерт» их сотрудничества .
«ДУХОВНОСТЬ В СОВРЕМЕННОМ МИРЕ ЛОКАЛИЗУЕТСЯ В ЗОНЕ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ ВОСТОКА И ЗАПАДА»
— Как вы думаете, где сейчас находятся мировые центры духовности?
— Как утверждает Библия, Дух веет, где хочет. Иначе говоря, духовность имеет общечеловеческий статус, что не исключает наличия цивилизационных центров ее опредмечивания. Такими центрами были в разные эпохи Южное Средиземноморье (включая Древний Египет), Ближний Восток, Европа (включая Россию и Украину), Индостан, Дальний Восток (включая Китай и Японию), Мезоамерика. Такая централизация областей духовности характеризуется, конечно, по географическим регионам. Но Дух имеет и метафизические источники. Александр Блок говорил, например, о «ветре с духовной Атлантиды», который начал дуть после рождения Иисуса Христа; на Востоке искали мистическую страну духа — Шамбалу; Данте писал о вечных эмпиреях в виде Розы Мира, раскольники искали Опоньское царство...
Можно говорить и о своеобразном сочетании культурно-исторических и метафизических черт духовности в мировых городах всемирной истории, типа Вавилона, Афин, Рима, Иерусалима, Лхасы или Киева (как центра греко-славянской православной цивилизации). Наконец, в ноосферном, точнее, планетарном смысле можно утверждать связь духовности современного мира с объективными закономерностями глобализации.
Глобализация началась с утверждения европоцентризма, вестернизации вообще. В политическом ракурсе это вело к негативным последствиям. Но вестернизация натолкнулась на обратную волну ориентализма или воздействия Востока. Особенно в лице так называемого конфуцианского капитализма, «азиатские тигры» которого (Япония, Тайвань, Гонконг, Южная Корея и др.) бросили вызов Америке и Западной Европе . В мире стала распространяться кинопродукция Индии и Японии, восточные религии и философские школы (дзен-буддизм, конфуцианство, тибетский ламаизм), приемы восточной живописи и спортивных единоборств. Стало ясно, что духовность в современном мире локализуется в зоне взаимодействия Востока и Запада . Причем эта локализация характеризуется не пространственно-географически, а строится на подобии Интернета, то есть в виде сети культурных взаимодействий, не имеющих системного центра и иерархической конструкции. Здесь действует самоорганизация, которая может быть связана с любым из «узлов» сети. Иначе говоря, центром является вся сеть, все ее узлы, а не какая-либо автономная подсистема. Такая организация современной духовности отвечает природе духа.
Если же продолжать искать центры духовности, то таким ее средоточием является наше сердце, веления которого, как указывал Григорий Сковорода, подчиняются Небу, то есть вертикали ценностного восхождения, а не горизонтали, разделяющей «цивилизованные» и, якобы, нецивилизованные миры. За примерами тут не нужно ходить далеко.
Датский этнограф Йенс Биерре с большим трудом попал в племя бушменов, которое считается наиболее архаическим по образу жизни, сравнительно с цивилизованными этносами. У него нет государственности, письменности, образованности в сфере культуры. Но на вопрос вождю, сколько ему лет, услышал ответ, достойный самых изощренных форм духовности: «Я так же молод, как все самые прекрасные желания моего сердца. И так же стар, как все мои неосуществленные мечты».
Получается, что духовность избирает своих носителей не по месту жительства и не по прописке в странах индустриального Запада . Конечно, речь идет не об образованности, которая заменяет мудрость информированностью, а о призыве свыше — свершить то, что не свершается само собою.
