Необходимость консолидации украинской нации является той проблемой, которая не утрачивает своей актуальности. Одним из результатов осознания ее значения и размышлений над сущностью этого — смысложизненного! — вопроса представителями разноликой политической элиты Украины был вывод о необходимости формулирования объединительной национальной идеи. Однако само осознание критичности ситуации и постановка проблемы никак не содействовали ее превращению в приоритетную область (направление) государственной политики. Таким образом четкого словесного определения украинская национальная идея не получила. А до вопроса о разработке механизма ее реализации дело даже не дошло. Несмотря на это, впоследствии на высшем властном уровне настойчиво зазвучало утверждение о том, что национальная идея не сработала.
Казалось бы, следующим логичным шагом элиты и власти в такой ситуации должен был стать постоянный напряженный труд на пути поиска той системы координат, которая бы сделала возможной и обеспечила наконец интеграцию нации. Однако этого не произошло. Проблема единства нации просто «зависла». Но — не исчезла.
Итак, возникает вопрос: что дальше? Оживить процесс реанимирования национальной идеи? Полагаться на извечное «как-то будет» или искать новые пути и средства консолидации?
«СВОИ» — «ЧУЖИЕ»
В поиске ответа достоин внимания, думается, опыт других наций.
Проблема единства нации неоднократно актуализировалась для целого ряда европейских национальных организмов. Происходило это в разные исторические эпохи, в принципиально различных ситуациях, но, как правило, — в кризисные периоды истории. Прежде всего — в периоды порабощения более могущественными соседями (как это было с чехами, словаками или итальянцами), уничтожения национальной государственности и разделения до недавнего времени единого национального организма между несколькими государствами (как произошло, например, с Польшей в конце ХVIII в.) или, например, снижение его статуса на международной арене (что ощутила Германия после Первой мировой войны или Россия после упадка СССР как сверхдержавы). История хранит самые разнообразные примеры усилий тех или иных политических сил, направленных на консолидацию нации в соответствии (что характерно) с собственными ценностями, идейными ориентирами, идеологическими установками. Так, националистический идеал единства, возникая на почве необходимости объединения национальной территории, приобретал словесное выражение чаще всего в форме призывов к завоеванию (возврату) неосвобожденных — irredenta — земель. Таким образом, европейская история последних двух столетий «переполнена» ирредентистскими движениями, олицетворением которых является не только позднеитальянское, греческое, пангерманское конца ХIХ — начала ХХ в.: претензии Аргентины на Мальвинские (Фолклендские) острова или, например, Сомали на Огаден являются проявлением новейшего — конца прошлого столетия — ирредентизма.
Единство на основе националистического идеала предполагало не только преодоление территориальной разинтегрированности, но и социальную сплоченность на основе «своих» идеалов и достоинств в противовес «чужим» (обычаям, традициям, предпочтениям). Кроме того, единство на основе националистического идеала, прежде всего, предполагало независимость национального «коллективного Я» от «чужих» на уровне государственного организма.
Итак, со времен Французской революции, когда нация как полноценный политический субъект заговорила, так сказать, в полный голос, независимость в собственном государстве начала рассматриваться другими европейскими негосударственными нациями исходным, так сказать, условием самозащиты, развития, аутентичной самореализации. Национальная государственность стала приоритетной ценностью. Доныне итальянская история хранит трогательные факты из жизни борцов за объединение Италии (сподвижников Гарибальди) и литературные произведения, которые вдохновляли на борьбу и прибавляли силы. Среди них — запрещенные стихотворения Джусти, подобные этому:
Чего хотим? Отчизну и свободу
Возродить — а немцев вон из дома;
Хотим вернуть язык народу,
Дышать — а немцев вон из дома;
Наследье предков почитать,
А немцев — вон из дома!
Страницы польской истории свидетельствуют, что, пережив три раздела своей страны, «гордые ляхи» на протяжение всего ХIХ в. и вплоть до 1918 г. упрямо твердили «Єще польска нє згінєла…» И все вместе мечтали о времени, когда на европейском континенте снова возродится независимость их любимой Польши.
РЕНЕССАНС НАЦИОНАЛИЗМА
ХIХ в. — век национализма в литературе, музыке, живописи — оставил множество образцов произведений, которые появились на волне увлечения националистическими идеалами. Авторы этих произведений — представители различных стран и народов. Националистической символикой и образами проникнуты, например, композиции Листа и Шопена, Дворжака и Сметаны, Бородина и Мусоргского, Верди и Вагнера, Грига, Сибелиуса, Элгара и др. Полотна Фюсли, Веста, Гроса, Меклиса, Делароша, Васнецова и Сурикова также «говорят» языком европейских национализмов. Показательно, что названные художники создавали на соответствующем интеллектуальном фоне: европейские философы, историки и поэты (среди которых Руссо, Вико, Гердер, Берк, Фихте, Мадзини, Мишле, Палацкий, Мицкевич, Карамзин) самым непосредственным образом посодействовали расцвету националистических чувств и стремлений народов Европы.
На этом фоне становятся понятными лозунги украинских националистов, провозглашенные накануне украинской национальной революции 1917 — 1920 гг. устами Николая Михновского: «Одна, единая, неделимая от Карпат и до Кавказа, самостоятельная, свободная, демократическая Украина…» Как понятна и позиция федералиста М. Грушевского, который писал, что Украина — для всех, кто живет на ее земле, но при условии, что живя — любит Украину, а любя — работает для добра украинской земли и людей, которые ее населяют. Украина — для того, кто хочет быть украинцем, — подчеркивал историк. Таким образом, ключевыми словами украинской национальной идеи, выработанной лучшими представителями сознательной украинской интеллектуально-политической элиты на рубеже XIX — XX веков, были: «независимость», «соборность», «государственность», «демократизм».
Понятно, что нация, а поэтому и сформулированная с той или иной смысловой нагрузкой национальная идея, не превратились в единственно возможный ориентир для ведущих общественных слоев стран Европы (хотя можно утверждать, что вывод нации на сцену истории и национализма стал фактором, который по своему обеспечил процесс активного создания государства: если в ХV в. в мире существовало 5 — 6 государств, то в 1900 г. их стало 30. Определенный вес и распространение получила славянофильская идея, стержнем которой был тезис о необходимости единства славянских народов. Члены Кирилло-Мефодиевского братства (а среди них, вспомните, Т. Шевченко, М. Костомаров, В. Белозерский) мечтали о славянском мире, построенном на конфедеративных (в современном понимании) основах, где каждый народ был бы независимым и имел бы свою «Реч Посполитую» (республику). Однако на российских имперских просторах славянофильство не было недифференцированным явлением. Славянолюбие даже наиболее прогрессивных русских патриотов часто оборачивалось откровенным шовинизмом и уничтожением в конце концов всего того, что не было обозначено печатью «истинно русского». В основе такого «-фильства», которое проросло в условиях имперской действительности, было не стремление жить вместе, как равный с равным, а желание господства одних над другими (под личиной, например, защиты более слабого народа), и в конечном счете — поглощение «другого».
«МЫ НАШ, МЫ НОВЫЙ...»
Социалисты российского образца в начале ХХ в. отстаивали идею консолидации классов (рабочих и крестьян против буржуазии) и — шире — идею единства мирового пролетариата. Эта идея на протяжении десятилетий аккумулировалась в манипулятивном лозунге «Пролетарии всех стран, соединяйтесь» и навязывалась редуцированным сообществам стран «социалистического лагеря» в период, когда классы в значении, истолкованном В. Лениным в труде «Великий почин», в постиндустриальной Европе — что показательно — уже перестали существовать.
Советский период истории стал временем рождения объединительной идеи в новой ипостаси, но на старых имперских унифицированных основах. Поэтому на свет явилась идея «новой исторической общности — советского народа». Кто из русских оказался неспособным сразу быть ассимилированным подобной идеологией, в 20 — 30 гг. прошлого века эмигрировал. Стараниями этих эмигрантов на свет появилась и развилась (а в наше время успешно переживает реанимацию) евразийская идея. Квинтэссенцией евразийских установок является идея России как стержня Евразии. Европа же, Китай, страны мусульманского мира, по мнению апологетов евразийства, должны быть сведены до уровня периферии вокруг «российского центра».
Своеобразным примером объединительной идеи стала фашистская идея (шире — идеология), которая, в соответствии с современными выводами, обоснованными западными исследователями, стала наиболее радикальным вариантом всесторонней ревизии основных ценностей, связанных с гуманистическим, рационалистическим и оптимистическим наследием эпохи Просвещения. Увидев в гуманизме, прогрессе, правах человека источник упадка, сторонники фашистских идеалов, например, в Германии, не просто разошлись с соотечественниками в видении перспектив нации, но утратили способность к диалогу друг с другом. В 1945 г. это позволило Карлу Ясперсу заметить: «Германия сможет найти себя только тогда, когда мы, немцы, найдем способ общения друг с другом».
Послевоенные реалии многое изменили не только в Европе, но и в целом в системе ценностей Запада. Сегодня на Западе хорошо осознают, что государства, в момент создания которых акцентировался национальный фактор, являются многонациональными, полиэтничными. Кроме того, постиндустриальные общества являются обществами сегментированными не только в этническом или идеологическом плане, но и в экономическом, культурном, религиозном и др. Удерживать такие общества вместе — вещь непростая. Поэтому продолжается поиск объединяющих социумы идей. Члены социумов хотят знать, для чего они живут вместе и упрямо задумываются над тем, что им дает такое сожительство. Сущность целей сожительства в условиях стремительного разворачивания глобализации и определенной дискредитации национальной государственности (в связи с «размыванием» государственного суверенитета, неспособностью властных структур регулировать весь комплекс политико-экономических процессов на подконтрольной территории, снижение общественного статуса политики как средства общественной регуляции и др.) идеологи современного государства пытаются объяснять при помощи таких понятий, как «общественный интерес» или внутренний (параллельно внешнему) аспект «национально-государственного интереса». При этом пытаясь отмежеваться от ассоциаций «национально- государственного» с национально-этническим. Вместе с тем существует и другое мнение: «национальный интерес» имеет только один аспект — внешний (собственно тот, который в послевоенное время был обоснован Г. Моргентау и дополнен преемниками). В таком случае понятие «национальный интерес» используется для продвижения целей внешней политики.
Суть интереса, как фактора, способного выполнять интегративную функцию внутри социума, элиты западных государств раскрывают через ряд положений: военной безопасности, целью которой является сохранение национальной независимости и целостности (суверенитета) государства, сохранение конституционного строя, экономическое развитие и материальное благополучие населения, сохранение системы его ценностей и тому подобное. Примечательно, что в Стратегии национальной безопасности США, например, выделены жизненно важные интересы, т.е. те, которые «имеют первоочередной смысл для выживания, безопасности и жизнеспособности» страны. Кроме того, в Стратегии речь идет и о важных национальных интересах, под которыми понимаются такие, которые не определяют выживания американцев «как нации», но влияют на ее благополучие, на характер мира, в котором будет жить нация.
«HABENT SUA FATA VERBA»
Как бы там ни было, но очевидным является одно: о национальных идеях (как идеях этнических) уже речь не идет. Новые реалии требуют новых понятий и категорий, которые бы не были заполитизированы действиями и поступками предыдущих поколений в условиях, обратите внимание, принципиально отличных от нынешних. Следует помнить и о том, что национальный интерес нации, созданной по территориальному признаку (как американская), и национальный интерес нации, в основе которой лежат этнические идентификации — вещи, которые воспринимаются по-разному. Следовательно, если, мы, украинцы, говорим о национальной идее, то что мы имеем в виду? Понятно, что под нацией понимаем всех жителей государства. Но хотят ли это осознать, например, русские или крымские татары? Они готовы истолковать себя как украинцев русской (или крымскотатарской) культуры?
Другой аспект: готовы ли коммунисты (одна из крупнейших парламентских фракций, что является свидетельством того, что Украина остается подходящим «рынком сбыта» для коммунистической идеологии) и их адепты в Украине воспринять национальную идею и апеллировать к ее положениям (пусть и наиболее прогрессивным, наиболее демократическим)? Думается, нет. Национальная идея — это не просто перечень субидей. Это — система идей, объединенных, так сказать, под эгидой национального. Но национальное, как и демократия, для коммунистов — своеобразный камень преткновения. Как утверждали латиняне: habent sua fata verba — у слов есть своя судьба. От национального для сторонников коммунистического радикализма (несмотря на то, что он четко обозначен печатью маргинализации: создается впечатление, что сегодняшняя коммунистическая риторика все чаще используется, что называется, «для вида») пока что веет «измом» с тем интерпретационным кодом, который для них остается однозначно неприемлемым. Поэтому несложно предвидеть: левые оперируют концептом национальной идеи с целью ее же критики.
Можно посмотреть на проблему выработки объединительной идеи для Украины и с другой стороны: а нужна ли в таком виде сформулированная идея нашей экономически- финансовой, политической элите, деятельность которой только с большой долей скепсиса воспринимается как проукраинская? Ведь объединительная идея, основная функция которой — мобилизационность, должна трансформировать консолидированность общества в общие действия. А многие ли представители украинской элиты готовы (и стремятся) к сознательному взаимно производительному сотрудничеству с теми «работающими нищими» или просто безработными, которые являются олицетворением среднестатистического украинца, которого они уважают только в период выборов? Налицо своеобразный эскапизм элиты. Так на кого тогда будет рассчитана национальная идея? На народ, который и так, несомненно, за Украину — суверенную, экономически устойчивую и благополучную? На народ, для которого своя земля — превыше всего?
Элита должна озвучить украинский наднациональный идеал (концентрированный государственный интерес, государственную доктрину) так, чтобы идеи, заложенные и интерпретированные в его пределах, оказались приемлемыми для левых и правых, бедных и богатых, стариков и молодежи, этнических меньшинств и титульной нации. Думается, стержень этого идеала должен базироваться на тех понятиях, которые в цивилизованном мире показали свою действенность, — государственности, демократии, безопасности и благосостояния граждан. Властная элита, кроме того, должна выработать и аргументированно донести до масс сущность этапов и структуру механизма (со всеми его политико-правовыми, социально-экономическими, культурными и т. д. составляющими) достижения декларируемых высот и высоток.
Только та идея окажется действительно объединительной, которая каждому даст надежду. Дать надежду — заложить фундамент для общественных преобразований.
