Сначала ничего не чувствуется. Через несколько часов начинается тошнота и диарея. Болит голова, поднимается температура, ноги и руки становятся невероятно тяжелыми, тело ослабевает, очень хочется спать. На коже появляются ожоги. Сначала они похожи на солнечные, поэтому не очень беспокоят. Впоследствии вроде бы становится лучше, хотя продолжается нарушение координации и дезориентация в пространстве. Это мнимое «выздоровление» может длиться от нескольких дней до нескольких недель, в зависимости от полученной дозы облучения. Костный мозг доживает свои последние дни. Потом температура опять поднимается, иногда до 41 градуса — и начинают отмирать клетки крови, выпадают волосы, целыми прядями оставаясь на подушке. Во рту появляется привкус крови. Это — признак желудочно-кишечного кровотечения.
Так чувствовали себя ликвидаторы аварии на Чернобыльской АЭС, у которых диагностировали острую лучевую болезнь в течение первых недель после получения критических доз радиации. 28 из них умерли вскоре после взрыва, а 106 выжили — благодаря врачебному подвигу. Потому что отечественная медицина никогда раньше не сталкивалась с такими вызовами и масштабом катастрофы.
Анна ГУБАРЕВА, онколог Национального института рака, была одной из тех, кто в мае 1986-го спасал первых пострадавших на ЧАЭС. Но не считает свою работу героической: «Медсестер и санитарок было 28. Врачей было, кажется, девять. Сейчас нас в живых осталось только трое. Мы случайно узнали, что сами облучились от больных. Их каждое утро меряли дозиметристы. Однажды наша заведующая подошла к прибору — а он как затрещал!.. Оказалось, что мы уже схватили высокую дозу облучения. Статуса ликвидаторов не имели и не имеем, а герои — это те ребята, которые ликвидировали аварию».
Самоотверженная работа врачей спасла ликвидаторов тогда и спасает их до сих пор. Ведь значительное облучение имеет последствия в долгосрочной перспективе: высокий риск заболевания раком, значительное ослабление иммунитета — человек может погибнуть от элементарного гриппа, воспаления легких или менингита.
Харьковский специализированный диспансер радиационной защиты населения — одно из медицинских учреждений, которое ежегодно обследует 95 000 чернобыльцев из Харьковской, Донецкой и Луганской областей. В советское время это была ведущая больница республиканского значения, хорошо оснащенная и современная. К сожалению, с 90-х годов стены не знали ремонта, а оборудование начало выходить из строя и морально устаревать. С тех пор медицинские технологии ушли далеко вперед. Но не здесь.
В 2015 году члены общественной организации «Союз Чернобыль» инициировали реконструкцию учреждения. В 2019-ом диспансер впервые за 25 лет капитально отремонтировали за кредитные средства Европейского инвестиционного банка и за финансирование областного бюджета. К тому же больница получила новый операционный блок и реанимацию.
Свою историю чернобыльской трагедии и жизни после нее рассказывает Тарон ТУНЯН, ликвидатор, заместитель главы Харьковской городской общественной организации «Союз Чернобыль»: «Я проходил службу в Харькове, в полку химической радиационной разведки. Нас подняли по тревоге приблизительно через три часа после взрыва на ЧАЭС. В течение дня мы готовили машины и собирали обмундирование. Мне оставалась приблизительно неделя до освобождения. Командир подошел и сказал: «Это твое последнее задание, а потом дембель». Поздно вечером мы выехали в Иванковский район Киевской области. Наша рота прибыла туда 27 апреля. Я был старшим в машине БРДМ химразведки. Нам скомандовали надеть противогазы и химзащиту. У меня до сих пор перед глазами стоит такая картина: когда мы одевались, я заметил, что кошка хотела перебежать нам дорогу, но посреди дороги упала и умерла. Я тогда подумал, что происходит что-то страшное. Куда мы едем, что случилось — нам не объясняли».
Полевая часть, в которой служил Тарон, была развернута возле села Копачи, в нескольких километрах от ЧАЭС. Оттуда даже было видно высокое пламя над станцией, вокруг которого летал вертолет. Поэтому позже часть перенесли немного дальше, к селу Лелив.
«Руководство выдало нам карманные дозиметры в виде калейдоскопа со шкалой до 25 рентген и большие переносные дозиметры — до 1200 рентген. Наша работа заключалась в том, чтобы замерять радиацию на территории 4-го энергоблока станции и вокруг. Когда мы впервые зашли на ЧАЭС, маленькие дозиметры зашкаливали. Хотя мы находились там буквально несколько минут, дольше нельзя было. Кстати, большие приборы тоже зашкаливали в определенных точках 4-го реактора. Через три дня маленькие дозиметры забрали, объяснив, что они не работают, испорчены. Каждый вечер нам, солдатам, записывали в специальные карточки полученную дозу облучения, по 1,5-2 рентгена. Понятно, что реальная доза была в десятки раз больше. Мы также расчищали лопатами то, что разбрасывали вертолеты для гашения пожара: песок, свинец и т.п. На машинах БРДМ везли рабочих на станцию и назад — они работали в три восьмичасовых смены, работа по ликвидации велась круглосуточно. Некоторое время наша часть также помогала с эвакуацией местных жителей».
Ликвидаторы чувствовали симптомы с первых секунд: привкус металла во рту, тошнота и рвота, шелушение кожи, ужасная головная боль. С четырьмя последними Тарон Тунян живет до сих пор, постоянно лечится, как и все чернобыльцы.
«Местные и рабочие со станции часто угощали нас алкоголем, — рассказывает Тарон. — Ходили слухи, что это помогает от радиации. Мы пили по 50 граммов водки, принимали коньяк или вино как лекарства перед едой. Теперь говорят, что это миф. Но я думаю, что это было к лучшему. Потому что некоторые солдаты пили молоко, не зная, что оно вбирает радиацию в себя. Это было значительно вреднее, чем пить алкоголь. Мы же почти ничего не знали о радиации с медицинской точки зрения. Откуда в 19-20 лет об этом знать? Единственное, что нам приказали, — постоянно ходить в противогазах. Мы спали в респираторах. Ежедневно после работы их меняли. Использованные сжигали. Так наша рота работала в Чернобыле до 20 мая. Потом мы проходили медосмотр в Институте медицинской радиологии. Многие ребята сразу после этого попали в Харьковский военный госпиталь. Другим выдали справки, что мы можем находиться в коллективе. Врачам тогда запретили ставить диагноз «лучевая болезнь». И я поехал домой, в Армению».
О ЖИЗНИ ПОСЛЕ АВАРИИ
В конце лета 1986 года Тарон Тунян начал чувствовать серьезные последствия и лег на стационарное лечение. А через два года, в декабре 1988-го, в Армении произошла большая трагедия — Спитакское землетрясение. Погибло 25 тысяч человек, многие остались без крыши над головой. Городок, где жил Тарон, находился рядом со Спитаком. Большие разрушения зданий, отсутствие газа, света и воды значительно усложняли жизнь. А через 10 дней после землетрясения у Тарона родился первый сын.
«В 90-х годах разрушалась привычная жизнь, распадался Советский Союз. У меня было уже двое детей, нужно было обеспечивать семью, а заработать становилось все труднее. Поэтому мы решили переехать в Украину, и в 1994 году окончательно поселились в Харькове. Здесь родился наш третий ребенок — сын. В Харькове я живу уже половину своей жизни. Нашел себя в предпринимательстве», — рассказывает мужчина.
Дважды в год Тарону нужно проходить нескольконедельный курс лечения в Харьковском диспансере радиационной защиты населения. Без этого он не может нормально себя чувствовать, жить и работать.
Харьковский диспансер с начала своего существования был особым медучреждением. Раньше он имел статус больницы обкома КПСС, где лечилось все областное руководство. Ее передали чернобыльцам уже после распада Советского Союза.
«Мне хотелось помочь, вспомнить старые добрые времена, когда это было едва ли не лучшее медзаведение в стране, — рассказывает ликвидатор. — Здесь замечательные врачи, всегда внимательно относятся к чернобыльцам. У нас всегда есть лекарства и нормальное питание. Но само здание находилось в запущенном состоянии».
В 2015 году в Украине стартовала Чрезвычайная кредитная программа, которую разработал Европейский инвестиционный банк вместе с Европейским Союзом и правительством Украины. Она предусматривает 200 млн евро до 2021 года в виде долгосрочных кредитов с очень низкими процентами на восстановление школ, больниц и инфраструктуры в регионах, принявших больше всего переселенцев с востока Украины. Харьковская область — третья после Донецкой и Луганской по количеству внутренне перемещенных лиц. Здесь их почти 130 000.
«Я часто бываю в Харьковской облгосадминистрации по делам и как-то случайно увидел там перечень больниц, которые должны были получить финансирование по этой программе. Нашего диспансера я в этом списке не нашел. Поэтому обратился с просьбой к главе облгосадминистрации и начал лоббировать этот вопрос», — рассказывает Тарон.
В 2018 году диспансер получил финансирование от ЕИБ и областного бюджета, начался ремонт здания. Сейчас модернизация почти завершена, 20 марта диспансер уже открыли. В операционной теперь можно проводить две операции одновременно. А реанимационный блок — один из лучших в Харьковской области.
О САМОМ ВАЖНОМ — ПАМЯТИ
«Сериал HBO «Чернобыль» вызвал большую информационную волну вокруг аварии на ЧАЭС. Из тех художественных фильмов об аварии, которые я видел, он — наиболее достоверный. Этот фильм еще раз напомнил мне о тех событиях и заставил задуматься. Мы с однополчанами начали созваниваться и вспоминать. Хорошо, что люди смотрят и обсуждают фильм, показывают его детям. Так и должно быть. Нам всем не стоит забывать историю», — убежден Тарон.
Братья Тарона занимаются производством солнечных батарей. Однажды им предложили построить солнечный парк в зоне отчуждения — недалеко от Чернобыльской АЭС, но они категорически отказались. Тарон объяснил это так: «Везти работников в зону отчуждения — значит, ставить их здоровье под угрозу. Я бы никогда такого не сделал. Этот подход — очень неправильный. Нельзя никого подвергать опасности. А вот сам я иногда думаю туда поехать, чтобы опять увидеть Чернобыль. И чтобы помнить».
