В то время как Слободан Милошевич ждет в Гааге судебного процесса по обвинению в военных преступлениях, может оказаться полезным задуматься о том, почему такие формы организованного насилия как, например, геноцид или, скажем, этнические чистки, имевшие место в Боснии, Хорватии и Косово, повторяются так часто в наш «цивилизованный» век? Найти ответ кажется практически невозможным.
Некоторые ищут объяснения в биологии: поскольку насилие происходит в основном со стороны молодежи, то гормоны часто принимаются за причину такого поведения. Трудно поверить, однако, что все сводится к уровню тестостерона. Другие находят социально-биологические объяснения как, например, то, что люди проявляют агрессию по отношению к посторонним и привязанность по отношению к тем, кого считают своими. Считается, что такой подход способствовал процессу эволюции. При таких рассуждениях, однако, теряется смысл происходящего.
И, тем не менее, метафизический смысл оказывается аксиомой по отношению к организованному насилию. Мы кажемся самим себе несовершенными, не отвечающими тому, чего хочет от нас Бог, а поэтому мы приносим в жертву все плохое в нас или же жертвуем тем, чем дорожим. Или же мы наделяем разрушение божественным значением (вспомним Кали-Шиву), отождествляем себя с ним и таким образом отрекаемся от разрушенного, очищаясь в процессе поиска смысла разрушения.
Мы обращаемся к насилию, когда нам нужно осознание того, что все находится под контролем, как в случае с этикой воина, содержащей возможность насильственной смерти. Возьмем военные подразделения такие как, скажем, «Totenkopf» (мертвая голова) в немецкой армии. Страх вызывает приятное возбуждение: мы выше остальных. Вот вам и чувство превосходства.
Здесь возможны различные комбинации. Мы склоняемся перед богом, которому и предназначается жертвенная кровь, но те, кто приносит жертвы, сами являются посредниками насилия. Они не просто изъявляют покорность божьей воле, ступая по крови со священной целью. Ибо нет ничего, приносящего большее удовлетворение, чем сочетание этих двух элементов, находящим выражение в священных войнах. Рене Гирард занимался исследованием взаимоотношений религии и насилия, создав ряд трудов, положивших начало широкому изучению данного вопроса. По мнению Гирарда, так называемое «священное насилие» совершается там, где необходимо сохранить единство определенной группы людей, поскольку наличие «жертвы» в обществе позволяет уладить внутренние распри, грозящие привести к его расколу.
Гирард предполагает, что единство общества восстанавливается при комбинации «все — минус один», где «минус один» и есть жертва. Это и похоже и не похоже на нахождение козла отпущения, что порождает чувство катарсиса, изгнания зла. Отверженный при этом представляется воплощением зла. Такой прием также оберегает общество, но от другой опасности — от осознания того, что общественный строй, на котором зиждется единство данной группы людей, потерял былую силу и находится на пути разложения.
Козлы отпущения, изгнанники, аутсайдеры появляются в нашей жизни потому, что люди воспринимают окружающий мир и самих себя с позиции своих убеждений, представлений об идеальном общественном строе и образе жизни, а, следовательно, им приходится изгонять зло за пределы своего ареала. Видение себя как зла, признание того, что живешь в обстановке нравственного хаоса слишком тяжело, я бы сказал, парализующе для человека. Мы не можем этого признать, и поэтому выносим зло за пределы нашего общества, наделяя им неких «распространителей скверны».
Естественно, восприятие зла или беспорядка как внешнего фактора требует противопоставления. Такой контраст исторически создавался при помощи «варваров» или «дикарей», т.е. отдаленных народов, чье место обитания исключало всяческую возможность соприкосновения. При подобном раскладе зло оказывалось внешним явлением — мы не варвары, — что при отсутствии контакта было относительно безвредно, однако провоцировало жестокость и насилие в случае такового. Возьмем завоевание Мексики или работорговлю, — и первое и второе может служить примером упоения агрессией.
Но самые ужасные формы насилия имеют место тогда, когда распространителей зла находят внутри общества, и, следовательно, возникает срочная необходимость избавиться от них. Мы видим это в страшной истории европейского антисемитизма. В некоторых случаях усиление влияния современного образа жизни и мышления еще больше усугубило ситуацию. Еврейская эмансипация была воспринята некоторыми как предоставление возможности «врагу» проникнуть в общество. Своей кульминации такой подход достиг в идее нацизма, где этика воина была объединена с мифологическим понятием изгнания зла, что вылилось в сочетание праведного гнева и священной войны.
Вопреки всякой логике, этот процесс может получить дальнейшее развитие в нашем современном рациональном обществе. Хотя вера в Гнев Божий на сегодняшний день сохранилась лишь в незначительной степени даже среди верующих, враги могут уничтожаться под предлогом демократического долга. Институты демократии и республики породили новый тип вершителей насилия — народ или нацию. Известно, что народ способен установить демократию путем революции, искореняя внутренних врагов — аристократов или кулаков — и ведя войну против агрессивной внешней «реакции».
Конечно, многим демократическим государствам удалось избежать такого наследия революции. Но здесь существует и другой источник опасности, заключающийся в самой приверженности идее национальной индивидуальности, являющейся краеугольным камнем государственного устройства большинства сегодняшних демократий. «Чужаки» могут часто рассматриваться как угроза целостности нации. Включите нацменьшинство в состав своего «народа», и они могут захотеть изменить вашу индивидуальность; исключите их, и им будет отказано в гражданстве — одном из основных прав в современном обществе. В любом из вариантов они могут захотеть отторгнуть часть территории. Так что выбор прост: ассимиляция или этнические чистки! Так и стал 20-й век — век демократии — порой расцвета этнических чисток. Любой, кто нарушает наши жизненные принципы и моральные устои, становится отступником, заслужившим свой удел.
Возьмем мусульман в Индии. С точки зрения правящей партии (Bharatiya Janata Party) мечети можно сравнять с землей, потому что их строительство сотни лет назад было результатом агрессии. Речи же менее искушенных членов партии необдуманно резки: «Мусульманам здесь не место. Пусть отправляются в Пакистан».
Обратите внимание на эту страшную алхимию. Самим своим существованием национальное или религиозное меньшинство создает угрозу целостности нации. Добавьте к этому правдоподобные истории о дикости и жестокости, и массовое насилие не заставит себя ждать, поскольку готовые действовать молодые люди есть всегда и везде. Насилие не остается безответным. Одна группа проводит чистку деревни А. Группа противника отвечает чисткой в деревне Б. Жажда мести, «око за око, зуб за зуб» — и рушится всякое доверие даже среди людей, годами жившими вместе, имевшими смешанные браки на протяжении многих поколений. В ускоренном темпе все сводится на нет.
И, конечно же, элита общества манипулирует этими темными силами. Так было в Боснии в 1990-х и в Пенджабе в 1947. Недавние события в Пенджабе, где значительно уменьшилось количество убийств, совершаемых сикхами и индусами, показывают, что можно справиться и с этой страшной диалектикой. Иногда структура отношений в многонациональном обществе позволяет отразить попытки уничтожить это общество посредством массовых убийств.
Необходимо упомянуть еще один источник насилия. Сегодня мы признаем факты насилия, оказываем помощь жертвам и наказываем виновников. Забота о жертвах, считает Гирард, стала религией современного общества. Представляя собой мощное оружие в борьбе с несправедливостью, она также позволяет проводить границы и разоблачать врагов. Поскольку если я жертва, то кто-то должен быть палачом. Притязания на положение жертвы служат доказательством чистоты. Наше дело благородное, так что нам позволено праведное насилие. Мы имеем право делать ужасные вещи — право, которого нет у остальных. Вот она логика терроризма: раз я страдаю от рук людей, я тоже имею право на причинение им страданий.
Однако подсказывает ли нам знание всего изложенного выше, каким образом ослабить или ликвидировать проявления насилия? Кант утверждал, что упорядоченное демократическое общество может достичь этой цели, потому что такое общество по своей природе менее склонно к насилию. Оно не ведет внешние войны и, по-видимому, не допускает гражданских войн. В этом есть доля правды, но появившись в демократическом обличье воинственный дух сродни тому, что звал людей в крестовые походы, не оставляет больше места рыцарству по отношению к врагам, как это было во времена Саладина и Ричарда Львиное Сердце. Сейчас есть место только неослабной беспощадной борьбе против зла.
Все же можно предпринять попытку отказаться от прав, дарованных страданиями, и остановить насилие до того, как жертвы его потребуют справедливого возмездия. У нас есть живой пример того, что требуется в таком случае, в лице Нельсона Манделы, который отказался от мести в пользу условной амнистии. Амнистии такого рода в Южной Африке обычно не оправдывают себя, поскольку препятствуют выявлению истины или, по меньшей мере, осознанию преступности содеянного, что впоследствии приносит еще большие муки. Целью «Комиссии по выявлению истины и урегулированию разногласий» Нельсона Манделы было пролить свет на неприглядные деяния, но не обязательно для того, чтобы требовать возмездия. Публичные признания в содеянном (за которые в случае правдивости кающегося полагалось прощение) произносились не только бывшими правителями. Здесь наблюдалось полное признание ответственности обеими сторонами.
Никто не знает, к чему это приведет в конечном итоге. Позиция Манделы игнорирует жажду мести большинства, а также их уверенность в своей правоте. Однако без поразившего общественность отказа Манделы от прав на возмездие после освобождения из тюрьмы, возможно, никогда бы и не было новой Южной Африки.
На ум приходит и Польша с призывом Адама Михника воздержаться от требований возмездия для того, чтобы построить новое общество. Ответ Далай Ламы на агрессию Китая в Тибете — еще один пример вышесказанного. Такие действия уходят корнями в религиозные традиции человечества, хотя не всегда совпадают с личной верой отдельных индивидов. Но какова бы ни была мотивация, сила ее не в подавлении безумия насильственной классификации, но в видоизменении его во имя нового мира, где всем найдется место.
