В бурные 80-е (хотя таковыми они стали только во второй половине) на общем тогда, одном на всех, советском телевидении выходила одна из самых симпатичных и в то же время странных передач — «Веселые ребята». Странных, потому что появлялось в ней нечто доселе неведомое отечественному зрителю. Раскованные острые репризы, пародии, музыкальные клипы, и даже нечто подобное сатире! Все то, что составляет любое телешоу сегодня, и что было крайне противопоказано в идеологическом имперском телеэфире того времени. Заводилой команды «Веселых ребят» был рядовой московский технарь Андрей Кнышев, ныне именуемый писателем-сатириком (звание, от которого сам он, признаться, всячески открещивается). Прежде чем встретиться с Андреем Кнышевым на съемках программы «Фонтан-клуб» телеканала «1+1», в которой он принимал участие, я отыскала бродящую по рукам коллег ксерокопию его первого сборника реприз и скетчей «Тоже (мне) книга» и перечла любимую историю о том, как «Один маленький мальчик женился на очень богатой старушке. И когда... он умер, ей досталось все его состояние». Вдохновленная подобной радужной перспективой, я поспешила на съемочную площадку, ожидая встречи с «уже не мальчиком...», но человеком, оставшимся (судя по моим многолетним наблюдениям) все тем же «веселым ребенком» телевидения моего детства.
— «Веселые ребята», кажется, были первым в Советах опытом юмористического телешоу?
— «Веселые ребята» выходили в двух форматах. Одна была конкурсной: люди сидели внутри перевернутой шляпы и состязались, кто поедет в Габрово. Там же был конкурс пародий, миниатюр. А вторая форма более телевизионная: там уже были и видеотрюки, тема какая-то, интервью, даже видеоклипы (новые технологии для телевидения того времени). В первом цикле мы делали музыкальные пародии. А во втором уже стали появляться и «Аквариум», и Макаревич, Агузарова и «Центр», Владимир Маркин.
— По первому образованию вы инженер, потом заканчивали высшие сценарные курсы при ВГИКе (по документальному кино). Все такие серьезные специальности, как же вас угораздило — сублимация, что ли?
— Считалось, что я должен оправдать надежды предков. Класс-то у меня математический был. Дед меня еще накачивал алгеброй и тригонометрией. Потом пять лет сопромат, термех... А там — и аспирантура не за горами. Но я взял и, как ящерица, хвост оставил там — и на телевидение слинял.
— А теперь вот книги?..
— Да, вышла «Тоже книга» и следующая за ней — «Уколы пера», не путать с «Акулами пера». Она у меня, правда, считается третьей...
— Есть еще какая-то неопубликованная?
— Да нет. От автора там идет вступление: «Это уже моя третья книга — вторую я решил не писать».
— Пригодилась ли каким-то образом эта вся математическая база — логика мышления?
— Она организует мышление, помогает как-то себя редактировать. Я же на телевидении начинал редактором. Автором не полагалось быть. Авторы были люди совершенно «левые». Жена режиссера, потом жену просчитали, тогда подруга жены... Потом позже и Артемий Троицкий числился автором выпусков. Он даже на подозревал, о чем выпуск, но автором числился.
Впрочем, на передачу он таки влиял. Я на нем проверял свои музыкальные пристрастия. С его подачи в программе появился «Центр», он меня познакомил с Васей Шумовым. Первую «Аквариум»-скую катушку тоже он мне дал послушать, а потом уже и подарил.
— Я помню ваш рассказ о том, с каким трудом удалось «протиснуть» группу «Аквариум» в передачу. Последнее, чем могли уколоть, фразой — «ну гаденькие, конечно, ребята»... Какие упреки доводилось слышать в адрес передач?
— Когда я смотрел на лица тех ВИА, которые пели о мире, о дружбе с пустотой в глазах — это мне казалось гаденьким. И когда о ребятах со своим лицом и оригинальностью говорили «гаденькие», я закипал. Думал: «Гады, я вот вам назло их протащу». В итоге мы снимали их так, метров с 15. Ни одного крупного плана, но те, кто хотел — видел. Также помню и Макаревича — с верхней точечки его снимали. И все равно нам каждый раз по «тыкве» давали. То вдруг иностранный корреспондент так похвалит, что мы, вроде, враги — нас же идеологический враг хвалит.
— Вы сами как лавировали в этом безумном мире?
— А у меня есть такая скороговорка к сегодняшнему дню — «деидеологизировали, доидеологизировали и доидеологизировались». Ну, как я лавировал?.. Помню, читал в концертной студии свой толковый словарь («аэроплан» — завышенное обязательство, «напасть» — намордник). А это был вечер Гостелерадио — в первом ряду партком, во втором — райком, в третьем — местком, а дальше зрители-зрители. И все хохочут, хорошо принимают. Вдруг я в конце решился прочитать «трепанация» — что расшифровывалось как советский народ. В зале смехом и поперхнулись. Первые ряды каменные, тишина. А читать больше нечего... На следующий день началось — по всей лестнице таскали вверх-вниз. Сменную одежду возил в сумке: костюм, комсомольский значок.
— Джинсам отдавали предпочтение?
— Конечно. В джинсах, свитере — альтернатива, одним словом.
— И возмутитель спокойствия....
— Ну, то, о чем я рассказал — не самая умная шутка, но некое поддразнивание идеологического монстра. Я же помню, каково было отношение в те годы к Жванецкому — все партработники коллекционировали его кассеты, все рвались на концерты, а в своем кабинете — сразу же «правильные» слова.
— Частым бывает ощущение, что люди смеются над шутками не самого высокого пошиба?
— Да это вообще парадокс! Просто эстрада — такой жанр, что ты проверяешь на себе, смешно или нет. Если нет внешней реакции, то человек чувствует себя неуютно, но ведь это не значит, что шутка не удалась. Запоминаются иногда самые глупые вещи.
— А что сейчас у вас с телевидением — не складывается?
— Если все получится, то следующие полгода пройдут под знаком телевизионной антенны. Я давно уже не разминал свою телевизионную руку.
— По-моему, в прошлом году я видела 1 апреля на «ТВ-6» программу с вашим участием?
— Это был, скорее, творческий вечер. Это не то телевидение, которое меня интересует. Мне оно интереснее скорее как видение, как форма, со всевозможными изобразительными решениями, иллюстрацией каких-то умственных ходов, идей. Визуализация — вот что мне интересно. У моих будущих программ будет какой-то сюжет, какая-то структура. И максимальное разнообразие жанров: интервью, трюки, скетчи, пародии и немного музыки. Для меня главное, чтобы там была какая-то осмысленность. То, что по-английски называется «месседж».
Когда еще только начиналась программа «Куклы», мне предложили стать ее пишущим автором. Но я — неподходящая кандидатура. Я деполитизирован и не смогу следить и раз в неделю выдавать шутки на уровне персонажей. Ну, я и посоветовал Виктора Шендеровича. Но недавно ко мне снова обратились, и я сделал не привязанный ко времени выпуск. И ровно в эту неделю случилось убийство Галины Старовойтовой. Программу заменили, дальше снова захлестнула событийность. Но, может быть, еще когда-то выйдет.
— Судя по тому, что начинали вы с цифр, а закончили словом, вам интересно испытывать себя в разных областях?
— В принципе, мне нравится пробовать разные проекты. Как, например, с Голландией и репортажами об армии, которые я там делал. Было это после закрытия «Веселых ребят». И наших журналистов строго разделили в освещении тем в этой маленькой стране: один — тюльпаны, другой — безработицу, третий — полицию, четвертый — футбольный клуб. А мне выпал «лотерейный билет» с голландской армией. Я завозмущался — ехать в такую прекрасную страну, чтобы проторчать в казарме, нюхать портянки...
— А сами в армии служили?
— Я, вообще-то, в полевых лагерях провел службу. Не два года, но достаточно хорошо представляю, что такое наша армия. И, тем не менее, в Голландии все-таки согласился и не разочаровался. Очень демократизированная структура. Если не сказать распоясанная, по нашим меркам. Там ходят — волосы до плеч, на территорию воинской части детей на экскурсии водят, куры гуляют, официанты в столовой с «бабочками» их обслуживают, цветы на столах стоят. Чистят автоматы, а на стене красотки из «Плейбоя» и «Пентхауза» висят. Тем не менее по итогам конкурса-смотра НАТО голландские вояки занимают первое место. Голландцы очень организованные люди, и не такие вымуштрованные, как немцы.
— За этот репортаж вы получили премию «Эмми» (признаюсь, вычитала в вашей книге). Или это шутка?
— Ни в коем случае! «Эмми» считается американским «телеоскаром». Но присуждается не только национальной телепродукции. Вот в региональной категории мы и стали лучшей информационной программой.
— Мы — это кто? И какой же информационной программой был завоеван «дикий Запад»?
— В 90-м году я делал с группой американцев серию репортажей о том, что происходит вокруг «Игр доброй воли». Вокруг самого спорта, но и не только. Ведь концепция «Игр доброй воли», разработанная Тедом Тернером, состояла в том, чтобы возродить дух еще тех греческих олимпиад, когда люди собирались, чтобы не только попрыгать-побегать, копья пометать, но и поиграть на кифаре, почитать стихи. Именно эту сторону мы отражали — искусство доброй воли. Это было на американском телевидении в 1990 году в Сиэтле, в телекомпании PBS.
— Вы работали как журналист, режиссер?
— Я был соведущим, вместе с американкой, консультантом по русской части, продюсером, режиссером своего рода и композитором, как ни странно. А в 1992 году, тоже в Америке, мы делали программу о выборах и американской демократии. Ее показывали даже здесь. Это был более интересный проект. Я там в более родном для себя качестве выступал. Им нужен был человек: а) свежий, со стороны; б) с сатирическим прищуром; в) и, в принципе, не разбирающийся в политике. Я вытащил на этот проект своего приятеля Александра Акопова, который, как вы знаете, теперь генеральный продюсер РТР. И мы провели там долгое время — республиканский съезд, демократический съезд. Имели возможность все сравнить. Встречались с сенаторами, конгрессменами, бедными неграми в Гарлеме, откуда еле ноги унесли. Исколесили всю Америку — с фермерами в поле, с домохозяйками общались, с Клинтоном на его самолете летали, когда он еще при власти не был.
— И каково было впечатление от самой демократичной державы?
— Американская демократия, выборы — это конкурс красоты. Я задолго до решения просчитал, что Клинтон победит. В определенной степени он взял наследованием имиджу Кеннеди.
У нас, я имею в виду Россию, все идет к тому же. Мы всеми силами стремимся, чтобы быстрее стало, как у них. На уровне имиджа все происходит. Президент должен нравиться народу — внешне, манерой поведения, речами... А делами — в последнюю очередь. Потому что каждый все равно сделает по-своему. У нас должно все происходить даже более грубо. Щепотка от Жириновского, солидность Примакова, жесткость Лебедя. Умные должны быть, как Явлинский и Гайдар, но не чересчур. Книги, мол, читали, но не умнее нас. Да и силой обладать должен наш президент, чтобы просто загнать в счастье.
— Тяжелее стало сегодня шутить, импровизировать, эпатировать? Поменялись ли вы сами вслед за этим миром?
— У меня нет такой сверхзадачи: шутить или рассмешить. Это само случается. Как кто-то сказал о поэзии, «стихи не пишутся, но случаются». Да и ты тоже меняешься. Возможно, повторяешься, ведь не знаешь, как до тебя это было сделано. Гете сказал: «Все сказано, лишь только сказать все остается». Но у меня иногда ощущение, что я, как тот бегун на стадионе, который обогнал всех на круг. Чуть меньше, чем на круг. И такое впечатление, что он последний бежит. А он — без пяти метров как круг лишний набежал.
