Однажды в витрине книжного магазина я увидел книгу... По
наружному виду она походила на солидный, серьезный каталог технической
конторы, что меня и соблазнило, так как я очень интересуюсь новинками в
области техники.
А когда мне ее показали ближе, я увидел, что это не каталог,
а литературный ежемесячный журнал.
— Как же он... называется? — растерянно спросил я.
— Да ведь заглавие-то на обложке!
Я внимательно всмотрелся в заглавие, перевернул книгу боком,
потом вниз головой и, заинтересованный, сказал:
— Не знаю! Может быть, вы будете так любезны посвятить
меня в заглавие, если, конечно, оно вам известно? Со своей стороны, могу
дать вам слово, что если то, что вы мне сообщите, секрет, — я буду свято
хранить его.
— Здесь нет секрета, — сказал приказчик. — Журнал называется
«Аполлон», а если буквы греческие, то это ничего. Следующий номер вам дастся
гораздо легче, третий — еще легче, а дальше все пойдет, как по маслу.
— Почему же журнал называется «Аполлон», а на рисунке изображена
пронзенная стрелами ящерица?..
Приказчик призадумался.
— Аполлон — бог красоты и света, а ящерица — символ чего-то
скользкого, противного... Вот она, очевидно, и пронзена богом света.
Мне понравилась эта замысловатость.
Когда я издам книгу своих рассказов под названием «Скрежет»,
то на обложке попрошу нарисовать барышню, входящую в здание зубоврачебных
курсов...
Заинтересованный диковинным «Аполлоном», я купил журнал
и ушел.
***
Первая статья, которую я начал читать, — Иннокентия Анненского
— называлась «О современном лиризме».
Первая фраза была такая:
«Жасминовые тирсы наших первых мэнад примахались быстро...».
Мне отчасти до боли сделалось жаль наш бестолковый русский
народ, а отчасти было досадно: ничего нельзя поручить русскому человеку...
Дали ему в руки жасминовый тирс, а он обрадовался и — ну махать им, пока
не примахал этот инструмент окончательно.
Фраза, случайно выхваченная мною из середины «лиризма»,
тоже не развеселила меня:
«В русской поэзии носятся частицы теософического кокса,
этого буржуазнейшего из Антисмертинов...»
Это было до боли обидно.
Я так расстроился, что дальше даже не мог читать статью
«О современном лиризме».
***
Неприятное чувство сгладила другая статья: «В ожидании
гимна Аполлону».
Я человек очень жизнерадостный, и веселье бьет во мне ключом,
так что мне совершенно по вкусу пришлось предложение автора:
«Так как танец есть прекраснейшее явление в жизни, то нужно
сплетаться всем людям в хороводы и танцевать. Люди должны сделаться прекрасными,
непрестанно во всех своих действиях, и танец будет законом жизни».
Последующие слова автора относительно зажжения алтарей,
учреждения обетных шествий и плясов привели меня в решительный восторг.
«Действительно! — думал я. — Как мы живем... Ни тебе удовольствия,
ни тебе веселья. Все ползают по земле, как умирающие черви, уныние сковывает
костенеющие члены... Нет, решительно, обетные шествия и плясы — вот то,
что выведет нас на новую дорогу».
Дальше автор говорил:
«Не случайно происходит за последние годы повышение интереса
к танцу...» «Вот оно! — подумал я. — Начинается!»
У меня захватило дыхание от предвкушения близкого веселья,
и я должен был сделать усилие, чтобы заставить себя перейти к следующей
статье: «О ТЕАТРЕ»
Автор статьи о театре видел единственное спасение и возрождение
театра в том, чтобы публика участвовала в действии наравне с актерами.
Идея мне понравилась, но многое показалось неясным: будет
ли публика на жаловании у дирекции театра или актеры будут уравнены с публикой
в правах тем, что им придется приобретать в кассе билеты «на право игры»...
И как отнесутся актеры к той ленивой, инертной части публики, которая предпочтет
участию в игре — простое глазение на все происходящее?..
Впрочем, я вполне согласен с автором, что важна идея, а
детали можно разработать после.
***
Вечером я поехал к одним знакомым и застал у них гостей.
Все сидели в гостиной небольшими группами и вели разговор
о бюрократическом засилье, указывая на примеры Англии и Америки.
— Господа! — предложил я. — Не лучше ли нам сплестись в
радостный хоровод и понестись в обетном плясе к Дионису?!
Мое предложение вызвало недоумение.
— То есть?..
— В нашей повседневности есть плясовой ритм. Сплетенный
хоровод должен нестись даже в будничной жизни, перейдя с подмостков в жизнь...
Позвольте вашу руку, мадам!.. Вот так... Господа! Ну, зачем быть такими
унылыми?.. Возьмите вашу соседку за руку. Что вы смотрите на меня так недоумевающе?
Готово? Ну, теперь можете нестись в радостном хороводе. Господа — нельзя
же так!..
Гости растерянно опустили сплетенные по моему указанию
руки и робко уселись на свои места.
— Почему вам взбрела в голову такая идея — танцевать? —
сухо спросил хозяин дома. — Когда будет танцевальный вечер, там молодежь
и потанцует. А людям солидным ни с того ни с сего выкидывать козла — согласитесь
сами...
Желая смягчить неловкую паузу, хозяйка сказала:
— А поэта Бунина в академики выбрали... Слышали?
Я пожал плечами.
— Ах, уж эта русская поэзия! В ней носятся частицы теософического
кокса, этого буржуазнейшего из Антисмертинов...
Хозяйка побледнела.
А хозяин взял меня под руку, отвел в сторону и сурово шепнул:
— Надеюсь, после всего вами сказанного вы сами поймете,
что бывать вам у нас неудобно...
Я укоризненно покачал головой и похлопал его по плечу:
— То-то и оно! Быстро примахались жасминовые тирсы наших
первых мэнад. Вам только поручи какое-нибудь дело. Благодарю вас, не беспокойтесь...
Я сам спущусь! Тут всего несколько ступенек...
***
По улице я шагал с тяжелым чувством.
— Вот и устраивай с таким народом обетные плясы, вот и
води хороводы! Дай ему жасминовый тирс, так он его не только примахает,
да еще, в извозчичий кнут обратив, тебя же им и оттузит! Дионисы!
Огорченный, я зашел в театр.
На сцене стоял, сжав кулаки, городничий, а перед ним на
коленях купцы.
— Так — жаловаться?! — гремел городничий.
Я решил попытаться провести в жизнь так понравившуюся мне
идею слияния публики со сценой.
— ...Жаловаться? Архиплуты, протобестии...
Я встал с места и, изобразив на лице возмущение, со своей
стороны, продолжал:
— ...Надувалы морские! Да знаете ли вы, семь чертей и одна
ведьма вам в зубы, что...
Оказалось, что идея участия публики в актерской игре еще
не вошла в жизнь...
Когда околоточный надзиратель, сидя в конторе театра, писал
протокол, он поднял на меня глаза и спросил:
— Что побудило вас вмешаться в действие пьесы?..
Я попытался оправдаться:
— Тирсы уж очень примахались, господин околоточный...
— Знаем мы вас, — скептически сказал околоточный. — Напьются,
а потом — тирсы!..
