Не только у старинных, но и старых вещей — довольно долгая жизнь. Наша легкая снисходительность при покупке, мол, это всего лишь предмет, подчас обманчива. Вещь, чем-то зацепившая воображение, пробудет рядом всю жизнь, и если останется в доме, еще долго после хозяина, станет нашептывать домочадцам о своем месте в жизни семьи. Случается — оно становится одним из самых почетных.
Только подъезжая к французской провинции Шампань, к Реймсу с его великолепным собором (где каждый справочник это подчеркнет непременно) короновались французские короли, к тому же родине настоящего шампанского. Ведь именно тут в конце XVII века впервые было организовано производство игристых вин, вспомнила мою домашнюю лампу. Нежданно-негаданно через много лет оказалась на ее родине. Лампу в форме большой бутылки шампанского под элегантным пергаментным абажуром с гербом, подарил накануне свадьбы любимый. Привез он ее из Шампани, какой-то загадочной для меня тогда Шампани.
Всегда эта удивительная лампа освещала наш дом. Она зажигалась, когда все дневные дела уже завершены, и оставалось самое ценное — вечернее общение — вся жизнь прошла под этим колпаком по-шампански. Да она и сейчас на своем месте — в прекрасной форме, изящная и стройная. Правда, под абажуром горлышко лампы перевязано, чтобы не сутулилась. К счастью, об этом знаем только мы вдвоем, и она продолжает, как и привыкла, притягивать восхищенные взгляды друзей.
И хоть это не старинная вещь, не так называемая коричневая, которой лет за сто, а псевдокоричневая — ей всего за 35, но, что и понятно — для меня бесценна.
В Реймсе после ошеломления от увиденных дивных синих шагаловских витражей, автобус наконец утих в центре города, выключив и кондиционеры — по здешним правилам это мешает отдыхать горожанам — и нам подарили час свободного времени. Все побежали в маленький ресторанчик отведать лягушачьих лапок. В общем смехе и кутерьме никто даже не заметил, что повар, увидев приезжих, отправил эти самые лапки на прозаичный подогрев в микроволновку. Случайно подглядела через стекло, задержавшись перед входом. Хотелось побыть одной, а не расплескать эти 60 минут на сомнительное пиршество. Покружив по тихому чистенькому центру, зашла в полупустой ресторан, выпить кофе. Кстати, изумительным оказался. Потом ощутив несправедливость в отношении к особому моменту, требовавшему больших почестей, заказала бокал шампанского высшей марки. Наслаждаясь без четко сформулированного тоста — ведь о чем думала и так понятно, уловила, что вспоминаю и о лампе — основном свидетеле своей жизни. Кстати, когда приехала из путешествия, первое что бросилась проверять, есть ли на лампе знак Реймса. Конечно, он там был, а как же иначе... Теперь смотрю на нее еще задумчивей, как будто узнала что-то сокровенное, как бы поприсутствовала при рождении своего талисмана.
В Люксембурге, в каком- то сувенирном домике Бабы Яги, все кинулись покупать, каждый выбирал куклу себе по вкусу.
Вот уж чего делать не стану, — сразу решила. Захламлять дом какими-то случайными вещами — удел молодежи, еще чего! — рассуждала почему-то уже у кассы, занесенная неведомым вихрем всеобщего азарта, уже расплачиваясь за Ягу. Выбрала самую большую, размером с кота — она и демонически хохотала, и сверкала красными глазами, карабкаясь по веревочной лестнице. Пришлось купить даже специальную упаковку, чтобы ее довезти. Баба Яга отравила все оставшиеся дни путешествия — ее надо было (чтобы не повредить) таскать отдельно от багажа из города в город, из страны в страну. Как я себя ругала — ведь только дуреха могла купить эту неудобную чепуху, зачем мне эти пустяки.
Едва приехав в Киев, только зашла в квартиру, кукла выпав из рук, упала и повредила себе шейный позвонок, во всяком случае место, где такой мог находиться. Все — голова повисла. И тут, проявив неожиданный для себя, просто недюжинный талант, кинулась спасать свою ведьму. Соединив внутренним стержнем голову и туловище, вернула ее к жизни и... влюбилась. Теперь каждое утро делаю зарядку под ее раскатистый безумный смех. Глаза же у нее, когда не сверкают, оказались такими ярко голубыми и добрыми, что мысленно поблагодарила за остроумие далекого люксембургского мастера. Теперь насмешница-бабка кажется красавицей, знающей о жизни что-то, что вовек не разгадать, разве только подлизаться и попросить подарить, нет вверить, свой секрет. Может, если бы не поломала и вновь не возродила ее своими руками, не возникла бы у нас такая приятная зависимость, и не узнала бы, как она прекрасна. Впрочем, и вещь должна тебя полюбить. Она ведь тоже вобрала воспоминания, общие переживания, мы написали как бы свою маленькую, совсем скромную историю. Харизма вещей, как зеркало: один, смотря в него, видит только цену, которую заплатил, другой — сразу растворяясь в вещи, начинает энергетически подпитываться от ее тепла, в свою очередь получаемого от хозяина.
Тонкий обмен веществ, одним словом, он или есть, или нет. Тускло, когда нет. Одной темой меньше, причем, любимой...
