Вряд ли разумно не замечать опасные или просто неприятные вещи. А между тем, любое упоминание о том, что в условиях многовекторности украинской политики склонение симпатий к западному или же к восточному «векторам» в Украине довольно четко сосредоточено территориально, сразу же наталкивается на упреки. Якобы поднятие вопроса как раз и создает это деление, а не только отображает его. Не избежал такого упрека и мой материал в «Дне» №189 за 22.10.03 «Не вперед, а назад» — в двух комментариях к нему.
Автор одного из них — директор Донецкого информационно-аналитического центра Евгений Копатько и сам разделяет Украину на Восток и Запад, но в старых советских традициях — для снижения роли Западной Украины и возвеличивания своего региона. Основанием для последнего он считает более развитую «промышленную базу». Следовательно, Е. Копатько очевидно проигнорировал соответствующие утверждения профессора Дж. Мейса, что эта «промышленная база» годится сейчас только «на утиль» и «под бульдозер», не смотря на то, что когда-то в прошлом она действительно играла выдающуюся роль. Кстати, теперь в мире самыми развитыми считаются те страны и регионы, где сокращается доля промышленной продукции в ВВП, а не наоборот, как это было 100—200 лет тому назад.
Мы пережили болезненный экономический кризис. После кризисов, однако, несмотря на все их негативные последствия, экономическая теория признает также и обновляемую функцию. На месте разрушенных кризисом производительных сил должны возникнуть качественно новые, более современные производственные мощности и технологии, а не воспроизводиться докризисные, по большей части устаревшие. У людей, вместе оказавшихся на дне бездны, общий интерес — выкарабкаться наверх. Но одни хотят вернуться на ту сторону, с которой упали в бездну, другие же стремятся на новый, противоположный ее берег. В Украине все без исключения стремятся выбраться из кризисной бездны наверх — к стабильности и росту производства. Но одни понимают необходимость обновления, а не простого восстановления докризисного производства, другие же ностальгируют о прошлом, где им жилось лучше чем остальным соотечественникам, а на «новом берегу» они небезосновательно побаиваются потерять свои прошлые преимущества. То есть нужно бы говорить о противоположности интересов по профессиональному и отраслевому признаку. Но в Украине эта противоположность имеет территориальное проявление.
Во времена СССР в нескольких восточных и южных областях Украины была сосредоточена почти вся тяжелая промышленность («базовая» —по тогдашней терминологии и по тогдашним реалиям, но отнюдь не по сегодняшним!). И для этих областей союзная власть создала привилегированные условия. А в новой экономической ситуации именно эти предприятия оказались и самыми устаревшими, и не нужными в таком количестве. Тоска о потерянных преимуществах над остальной Украиной, не только над Галичиной, противопоставляет эти регионы большей части Украины, а не только ее крайнему западу, питает именно в тех «заиндустриализированных» регионах ностальгию о единстве с Россией и о бывшей отгороджености от мира, потому что именно интеграция в мировую экономику, думают в этих регионах, вызывает такие нежелательные для многих их жителей изменения.
Чтобы соединить Украину, нужно признать существование деления между всей Украиной, с одной стороны, и весьма специфической ее частью, «индустриальным Востоком и Югом» — с другой. Но объединять целое и часть можно двумя способами. Или часть присоединять к целому, или же целое к части. Кое-кто уверяет, что часть — это Галичина, и якобы именно эта «часть» хочет «присоединить к себе» всю Украину, «навязать» всей Украине «свой» прозападный выбор. Но значительно ближе к действительности кажется, что «частью», отличной и противоположной относительно «целого» — Украины, являются как раз «индустриальные регионы». Это воочию засвидетельствовала после выборов 2002 года публикованная многими электронными и печатными СМИ карта, где области Украины были обозначены разными цветами в зависимости от того, какой партийный список получил у них больше всего голосов. Не Галичина отличалась по цвету от всей Украины. Наоборот, она «растворилась» в сплошном одноцветном массиве от западной границы аж до Днепра, и даже еще включительно с двумя областями на его восточном берегу. Там везде больше всего было отдано голосов за тот избирательный блок, с которым связывался европейский выбор (другое дело, оправдано ли было именно с ним связывать европейские надежды!). Вместо этого выделялись по цвету несколько областей на востоке и юге, где победили или бесспорно антизападные КПУ и СПУ, или блок «За ЕдУ!», который также считали пророссийским (опять-таки, может и незаслуженно, но тогда считали именно так). Следовательно, кто есть целое, а кто часть?
И именно к этой части, которая, к тому же, менее всего идентифицирует себя с Украиной, пытаются присоединить целое! И не впервые в нашей истории. 1917 год — два Съезда Советов, киевский украинский и харьковский большевистский, образования УНР со столицей в Киеве и УСРР со столицей в Харькове, а дальше — «присоединение Киева к Харькову», а не наоборот. А два православных Собора в 1992 году, когда в Киеве (не во Львове!) образовали независимую УПЦ КП, а на Востоке, в Харькове, собрались те, кто не мог смириться с независимостью от Москвы; и именно к этому последнему «відлому» удалось-таки присоединить основную часть православия всей Украины. Если бы кое-кому удалось преодолеть разделение Украины именно таким способом — «присоединить» целую Украину к ее «индустриальной части», — то они сняли бы для себя проблему, что «Украина — не Россия».
Тот факт, что самые западные области были присоединены к Украине только в годы Второй Мировой войны, имеет как следствие установившийся, но порочный взгляд на них как на «часть», а на остальную Украину — как на единое целое. Но ведь другие регионы также не одновременно, а поочередно поглощались Россией, следовательно, все они отличаются между собой по длительности пребывания в самоотделенном от Европы Российском государстве, и, наоборот, — по отдаленности и меньшей длительности своего «европейского опыта». И, в частности, Донбасс и Слобожанщина никогда не были в Европе. Тут нет никаких европейских традиций, семейных воспоминаний-преданий ни о совсем чужом по духу для России-Московии Магдебургском праве, ни о предках-казаках, бывших на службе чуть ли не у всех европейских королей, ни о том, как, сев в поезд, без пересадок доехать до Вены или до Парижа. Только и воспоминаний, что о «великом государстве» СССР, «которое все боялись в мире» (все боятся пожаров, землетрясений, ядовитых змей, бешеных собак — и нас так же боялись, благодарим за хорошую компанию!)
А в заключение, отмечу, что Е. Копатько ошибочно утверждает, будто бы продукт Донецкой области составляет 20% во всеукраинском. Как свидетельствует «Статистичний щорічник України за 2001 рік» Госкомстата (К.: Техника, 2002 — с. 47, 50), в 2000 году (более свежих данных по регионам еще нет) доля Донетчины самая большая, но составляла только 12,5% (17,3 из 138,0 млрд. грн. по Украине), приблизительно такой же была эта часть и по данным пяти предыдущих лет. А в подсчете на душу населения вообще впереди Киев, и его «отрыв» от Донетчины в 1996— 2000 гг. последовательно рос. Если же учесть дотации на уголь, сумма которых также входит в стоимостные показатели продукции региона(!), то неизвестно, то ли Украина должна быть благодарной Донетчине, то ли наоборот? Конечно же, за одинаковыми цифрами на бумаге на самом деле стоит разный труд, и я знаю по собственному опыту, насколько труд промышленного рабочего тяжелее офисного. Но минимизация такого труда, как и решение упоминавшихся Е. Копатько социальных и экономических проблем Донбасса, досягаема только путем европейской интеграции. В противоположном же направлении нас ожидает только консервация этих проблем (еще раз прибегну к изречению профессора Дж. Мейса).
