Рассказ коллекционера и книжника Якова Исааковича
Бердичевского, бывшего гражданина Украины, ныне пенсионера Германии, «о
времени и о себе», а также о том, как ему удалось основать в Киеве музей
Пушкина и увидеть его открытие. (Прямая речь рассказчика дополнена соображениями
постороннего человека, называющего себя автором).
Это не мистика и не фантазия: предмет ваших устремлений
ищет вас. И если вы ищете его, то оба двигаетесь навстречу друг другу.
Это коллекционерами проверено. А еще существует закон парности случаев:
невероятные находки случаются по две кряду. Пожалуйста: я всю жизнь гонялся
за немецким конца XIX в. сборником запрещенных стихов Пушкина; и вот, безумная
удача — напал на эту книгу в Питере. А на следующий день, возвращаясь домой,
сделал пересадку в Москве и там в Столешниковом переулке купил второе ее
издание.
Конечно, чтобы сказать: «Я собираю Пушкина», нужно что-то
иметь за душой. Но ведь начиналось все так давно... Да к тому же достаточно
стихийно.
...БЕЛИНСКОГО И ПУШКИНА С ЕВБАЗА ПОНЕСЕТ
Мой родной дом стоял на Воровского, возле самого Евбаза
— двухэтажное здание со всеми, как говорится, удобствами (во дворе), рассчитанное
на несколько жильцов и вмещавшее их несколько десятков. «Американка» на
первом этаже дополняла картину и обеспечивала дому круглосуточный ритм
жизни. Ну и Евбаз рядом — прямо скажем, весьма злачное место, но ассортимент
товара широчайший: от самогонки на разлив (а рядом лежал маленький кусочек
соленого огурца — не на «заед»! на «занюх»! — и если какой-нибудь простак
его съедал, то крику было на весь базар) и до старинных книг. Там я и купил
своего первого «Руслана» 1820 года издания, купил за 15 рублей — в пору,
когда папироса «Катюша» стоила 3 рубля (пара — 5), а мне было 14 лет.
Разве я тогда думал, что начал «собирать Пушкина»? Пушкин
даже не был для меня еще писателем как таковым — скорее его имя ассоциировалось
с томиками «Пушкинской библиотеки». А еще лучше того была вольфовская «Золотая
библиотека»: Майн Рид, Буссенар, Луи Жаколио... Конечно, литературные достоинства
этих книг можно обсуждать, но главное — их можно было читать, ПРОСТО читать.
«Капитан Сорви-голова» — это вам не Благинина, «Детские и школьные годы
Володи Ульянова». Я учился в вечерней школе, работал на заводе и покупал
книги, не ставя перед собой каких-то высоких целей. Но к окончанию школы
у меня кое-что уже было.
Зато в Ленинграде, куда я поехал учиться дальше, Пушкин
просто «пошел косяком». Вообще Ленинград 1949 года — это был клондайк для
коллекционера. Было все! Не было денег.
ОТКУДА ДЕНЬГИ У БЕДНОГО КОЛЛЕКЦИОНЕРА?
Хотите знать, откуда коллекционеры берут деньги на свои
сокровища? Да, они все пираты, воры с большой дороги, великие комбинаторы.
Но...
Будучи студентом Ленинградского университета, я получал
стипендию 220 рублей. Общежитие — 15 «рэ», профсоюзный налог — 8, живи
— не хочу. Откуда же деньги на книги? А очень просто. Знаменитый питерский
букинист Николай Семенович Котов на Среднем проспекте Васильевского острова
любил, к примеру, купеческие издания — ну, такие, скажем, как сейчас с
удовольствием покупают «новые русские». А вот Павел Федорович Пашнов на
Литейном ценил изыски, купеческими же изданиями пренебрегал. Что мы имеем?
А то, что «Три века», роскошнейший шеститомник, у Пашнова стоил 75 р.,
а у Котова — 150. Резиночка в кармане, чтобы вытереть по дороге старую
цену, вот и все.
Это не спекуляция — точнее, не только спекуляция, но и
знание предмета. В идеале схема такая: ты покупаешь за бесценок у профана
и продаешь... вы хотите продолжения: за настоящую цену — знатоку? На самом
деле, «рифма: розы» здесь не проходит. Продать желательно тоже профану
и желательно — втридорога. Глядишь, и у бедного коллекционера тоже что-
то задержалось...
( От автора. Так или иначе, большинство музеев выросло
из частных коллекций, но их владельцами были как правило люди состоятельные.
И только в СССР коллекцию, достойную стать музеем, мог собрать обыкновенный
нищий совгражданин. Почему? Во-первых, понимание истинной ценности раритета
было атрофировано: воспевались ценности массовые, усредненные, широко доступные.
Во- вторых, ставка делалась на количество, на оборот. Любая библиотека,
приобретая сто книг по 10 рублей, а не одну за тысячу — существенно улучшала
свою отчетность. Нормы «оборачиваемости товара» для букинистической торговли
ужесточались несколько раз: 90 дней, потом 40, потом 31... Идея была святая:
«Наша задача — обслужить массы». Уникальность плохо уживалась с маскультом.
Вот на этом-то государственном неприятии уникальности и мог сыграть частный
коллекционер.)
Или вот такой случай: Ленинка в Москве надумала чистить
свои запасники, а я по знакомству напросился в помощники: списанные книги
можно было «с барского плеча» получить в подарок. И вот, представьте, смотрю
на шеренгу корешков и словно что-то меня толкает: потяни этот... Потянул
— а это 2-й Боплан («Описание Украины» Г. Боплана, 2-е изд., Руан, 1660
г. — Авт. )!.. Я глазам своим не верю, бросился в генеральный каталог
— нет у них Боплана, ни первого издания (тираж 50 экземпляров), ни второго
(тираж 50 экземпляров). А держу книгу в руках. Что делать? Нет, понятно
— «таш-шыть надо!» — но как? Ведь не дадут же, паразиты!.. Ну, отложил
молча в свою стопочку, мысленно попрощался... Что вы думаете? Прислали
нам всю нашу стопочку не глядя, вместе с Бопланом. А вы говорите — откуда
деньги... Что — деньги?
Ну да, отказывал себе во всем и всю жизнь, не без того.
В отпуск не ходил, брался за подработки, экономил... Коллекционирование
— слишком азартное занятие: ни остановиться, ни отвлечься, ни умерить аппетиты.
Рано или поздно коллекция перерастает в твоего хозяина, а ты начинаешь
просто ее обслуживать, живешь при ней...
Однажды я почувствовал, что это происходит и со мной.
ЖИЛЕТКИ ПУШКИНА
К окончанию университета у меня уже было 30—35 редчайших
изданий: прижизненный Пушкин, его окружение, альманахи. И вот тогда впервые
возникло ощущение, что уже не я хозяин коллекции, а она — мой. И я понял,
что нужна какая-то генеральная идея. А в 1955 году в Москве организовывался
Музей Пушкина на Пречистенке. Было сборище в ЦДЛ, как водится, в воздух
чепчики бросали, и Александр Крейн, тогдашний директор, сказал, что наш
московский музей будет лучше музея в Питере...
( От автора . Соревновательную интонацию директора
можно понять, ведь это была уже вторая попытка москвичей создать свой музей
и делалась она как бы с отрицательной «отметки». В 1937 году — к столетию
со дня смерти Пушкина — в Историческом музее была открыта Всесоюзная пушкинская
выставка, занявшая целый этаж этого колоссального здания. Ее устроителям
было дано исключительное право изымать любой экспонат из любой коллекции
и любого музея. Но после войны выставка, собравшая уникальные экспонаты
и успевшая перерасти во Всесоюзный музей Пушкина, в Москву не вернулась
— из эвакуации она навсегда переехала в Ленинград. Так что московские «бросания
чепчиков» 55-го года были в каком-то смысле выстраданными).
Ну и по этому поводу Виктор Борисович Шкловский заметил:
«Как это — лучше ? Пушкин же надел только одну жилетку, когда шел
на Черную речку. Конечно, если бы он сразу подумал о двух музеях — один
лучше другого — то надел бы две, чтобы в каждом было по простреленной...
Может, не стоит задаваться целью сделать «лучше»? Ведь можно создать ДРУГОЙ
музей — конкретно, «Пушкин в Москве».
Вот эта идея мне и запала. Действительно: не «Пушкин родился
— Пушкин застрелился», — такой музей по- настоящему может быть только один,
а Пушкин в реалиях конкретной местности. Пушкин и Украина. Понимаете, в
чем суть?
А ЕСЛИ ВАМ ЗАХОЧЕТСЯ МУЗЕЙ ГОМЕРА?
На самом деле, увязать Пушкина и Украину не так сложно.
Он же тысячу верст проехал по Украине не в «Тойоте» и не на вертолете.
Дорога, остановки, ночевки, встречи, визиты. Его влияние на украинские
культурологические ареалы во всех возможных ипостасях и влияние Украины
на Пушкина. 6 мая 1820 года он выехал в Екатеринослав — тут музей начинается,
31 июля 1824 года уехал из Одессы в Михайловское — и на этом обрывается
музей. Все.
Это же реальная часть жизни Пушкина! Еще в 1949 году мне
один знакомый книжник назвал фамилию: Рудыковский, а я и не знал, кто это.
Как тебе не стыдно, говорит тот, это же врач, который пользовал семью Давыдовых,
а в 1820 году лечил Пушкина в Екатеринославе. Ну, чтоб ты не забывал, вот
тебе книга, — и подарил мне учебник анатомии с тиснением на переплете:
Выпускнику Императорской медико-хирургической академии Евстафию Рудыковскому
за успехи в учебе... Это же живой пушкинский украинский материал! Словом,
материал был, и немалый. Но...
«Зачем незалежной Украине музей русского поэта?» Эта фраза
уже стала крылатой, а сказал мне ее не кто-нибудь, а доктор филологических
наук, тогдашний глава Департамента культуры...
( От автора . Имя борца за чистоту украинской культуры
хорошо известно. Но я не называю его, так же, как это сделал и сам Бердичевский
в своей исполненной горечи статье «Быть ли Пушкинскому музею в Киеве?»
(«Русская речь», 1999, №2, Германия). Почему? Я полагаю, оно никому не
интересно. Когда-то этот человек думал, что он-то и делает украинскую культуру,
что от него-то все и зависит. Но Пушкин, наверное, от него не зависит.
Вообще довольно показательно, что Бердичевского непрерывно
записывали в какие-нибудь «...исты»: в монархисты — за то, что упоминал
в каталогах своих выставок членов царской семьи, в сионисты — априори,
тут же в украинские националисты — за его реакцию на выход в свет «Цінника
на українську дожовтневу літературу», предписывавшего бесценные экземпляры
1-го «Кобзаря» оценивать в пределах... 50 рублей! За преданность идее музея
Пушкина мудрено было не угодить в «москволюбы». Пестрота ярлыков свидетельствует
лишь о неплохом знании конъюнктуры их развешивателями. Но люди, берущиеся
управлять культурой — то есть, по-видимому, способствовать ее развитию
— должны бы знать, что ценность настоящей культуры неизменна по ту и эту
сторону государственной границы.)
«А если бы у вас был материал на Шекспира, так что — музей
Шекспира у нас открывать прикажете?» Вообще, конечно, было бы неплохо,
но ни на Шекспира, ни на Гомера «материала» не было — был на Пушкина.
Три раза я официально выходил с заявкой на музей. В четвертый
раз, в год 150-летия со дня смерти, власть сделала Пушкину подарок: издала
постановление о создании в Киеве «МПДУ» — Музея Пушкина и декабристов на
Украине.
Подчинили нас Музею западного и восточного искусства, к
нему и подселили.
В «ПРИЙМАХ»
В моей дарственной было несколько условий. Во-первых, чтобы
она оставалась единым целым, во-вторых — «домик Раевского». Этот особняк
на Грушевского, 14 в сознании киевлян накрепко связан с Пушкиным. На самом
деле чистейший миф: ни Пушкин, ни Раевский там никогда не бывали. Давным-давно
киевские краеведы навесили на него эти мемориальные таблички — возможно,
с целью сохранить дом, история которого действительно интересна, и с тех
пор в нем как бы живет дух Пушкина. Спросите любого киевлянина: где должен
быть Музей Пушкина? Только в «домике Раевского»! Так вот, в дарственной
я писал: или музей будет в этом доме, или — отдаю всю коллекцию в музей
на Пречистенке.
Прошло несколько лет. «Домик Раевского» нам, естественно,
не давали. Почему «естественно»? Потому что он, извините, выходит фасадом
на привратницкую Мариинского дворца, в которой сейчас апартаменты высшей
украинской власти. Чтобы они были нос к носу с Пушкиным? Да это же скандал.
Предлагали то одно здание, то другое (потом отдавали их еще кому- то),
а коллекция обитала в бывшей коммуналке рядом с Музеем западного и восточного
искусства. Тем временем грянула перестройка, Украина сделалась самостоятельным
государством, а моя коллекция в одночасье превратилась в национальное достояние,
вывозу, продаже, передаче в другие страны не подлежащее.
Я мог бы все равно все забрать. Элементарно. Забрал бы
и складировал где-то у своих друзей. Это порядочные люди — оно бы лежало
столько, сколько нужно. Но что же дальше? А дальше — какая-то дата или
даже без даты, повод бы нашелся, и сказали бы: «Оцей жид забрав у нас все,
от у нас і немає тепер».
ОДИН ДЕНЬ СКАЗОЧНОГО БОГАТСТВА
И никто бы не вспомнил, скольких трудов стоило даже просто
ПОДАРИТЬ это все. Вдруг на мою голову оказалось, что по закону, если вы
хотите подарить коллекцию государству, вы же должны за это и заплатить
процент с ее стоимости. Наверное испугались: а вдруг все начнут дарить
— задарят же.
Встал вопрос об оценке стоимости. Книги пришел оценивать
свой человек из Книготорга, он мне сказал: «Яков, спокойно, мы все так
оценим, что ты не разоришься». И он действительно сделал все, что мог.
Дореволюционные книги у меня стоили копейки: 1-й «Руслан», например, —
60 копеек. С новыми книгами было похуже: если на ней написано 2 рубля,
то никуда не денешься.
Но с вещевой частью коллекции и этот номер не прошел, потому
что Клава из антикварного стояла насмерть. «Ах, какой стакан, какой серебряный,
какой художественный, ему цена 100 рублей!» — «Клава, побойся Бога, я его
за трешку купил». — «Ты что, хочешь, чтобы меня за идиЮтку считали? Сто
и ни копейки меньше».
В итоге получилось, что я должен заплатить 60 тысяч рублей.
60 000! Откуда взять такие деньги?
Иду, объятый горем, и встречаю на улице председателя Фонда
культуры Бориса Олийныка. Он стал смеяться. «Цього не може бути! — говорит.
— Ты брешеш». А потом: нет, говорит, ты такого выдумать не мог, «таке можна
вигадати тільки зверху». Ну ничего, говорит, мы это как-то устроим. И он
узнал, что в Москве, когда передают через Фонд культуры, НИЧЕГО НЕ ПЛОТЮТ.
Все! Даром взяли у меня коллекцию!
Я в тот день чувствовал себя сказочно богатым — шутка ли,
60 тысяч заработал!
НА ПОРОГЕ
В 1981 году, в угаре празднований 1500-летия Киева, мне
впервые удалось показать свою «Пушкиниану». Эта выставка в Русском музее
была настоящим подвигом со стороны его директора Тамары Николаевны Солдатовой...
( От автора. В последующие годы там же прошел еще
ряд выставок с привлечением материалов из коллекции Бердичевского и его
участием в организации: книжные знаки современников Пушкина, выставка к
175-летию Лермонтова и другие. Особого упоминания заслуживает выставка
работ художника Николая Кузьмина. «Евгений Онегин» с его иллюстрациями,
изданный в 1933 году тиражом 5 тысяч экземпляров, был отмечен большой золотой
медалью на Пушкинских торжествах в Париже, многократно издавался в разных
странах, но не в родной. В каталоге выставки Бердичевский выражал надежду,
что «...на пороге 200-летнего Пушкинского юбилея эта книга наконец будет
издана достаточным тиражом и выйдет из списка постоянно разыскиваемых библиографических
редкостей»...
Это было в 1990 году! Кто еще мог в 90-м году стоять «на
пороге» этого юбилея с его волшебными возможностями...)
В 1989 году меня пригласили в Берлин для чтения лекций
по русской культуре и истории императорской России. Три года я работал
там как визитер. Кто знает, если бы тогда здесь что-то поменялось... Но
менялись только названия улиц: Репина стала Терещенковской, так что адрес
моего музея вроде бы стал другим — а на деле все по-прежнему лежало в той
же самой коммуналке. Ну и еще — финансирование его иссякло окончательно.
Жена сказала: будем доживать в Европе. И мы уехали навсегда. Что я еще
мог сделать? Я уже почти смирился с тем, что музейная эпопея закончилась
ничем. Но нет, к 200-летию они же должны что- нибудь сделать! Не может
быть, чтоб не сделали!.. И я думал: только бы мне дожить до 200-летия Пушкина.
МУЗЕЙ
От автора.
В конце прошлого года Музей Пушкина был переподчинен Музею
истории Киева, и на этом его «мертвый сезон» закончился. Потеряв неудобную
«западную и восточную» специфику, музей стал финансироваться городом. Нашлось
наконец и здание для него. Правда, типичный вариант: «лучше, чем ничего».
Построенный в 80-х годах прошлого века, этот скромный особнячок на Кудрявской,
9 имеет, пожалуй, единственное достоинство: в нем прошли детские годы Михаила
Булгакова. («Только детские? — не удержался от реплики совсем по-молодому
ехидный Яков Исаакович. — Или и школьные? Потому что если «детские и школьные»,
то это же Благинину звать нужно»...)
Ремонт здания и асфальтирование подъездных путей были завершены
в последние минуты — ну, прямо скажем, перед выборами городского мэра,
к которым — так уж получилось — было приурочено открытие музея. Худо-бедно,
открылись (потом закрылись, частично устранили переездную неразбериху и
открылись опять). На открытии было много содержательных речей, звучали
стихи, дали подержать микрофон и приехавшему из Германии Бердичевскому.
Но недолго. А что ему говорить — он сделал свое дело.
Многие интересовались: а почему музей такой маленький?
Старый сионист, он же — матерый украинский националист,
он же — великодержавный шовинист и, наконец, просто «москволюб» отвечал
с чистой, извините за каламбур, бердичевской интонацией:
— Ладно, вам нужен БОЛЬШОЙ музей, поезжайте в Плюты, там
есть тоже музей одного писателя — он по площади раз в десять, наверное,
больше. Так что, этот писатель, по-вашему стал больше? Или, может быть,
Пушкин стал меньше?
...Загляните в Киевский музей Пушкина на Кудрявской. Тихая
улица, аккуратный дворик, почти по-игрушечному крошечный домик — ощущение,
будто спустя полжизни вернулся в город детства, «к бабушке». Так и тянет
разуться у входа (это, кстати, здесь не запрещается). Радуясь твоему приходу,
билетерша сама покажет тебе портрет Екатерины II — говорят, она мужа своего
убила — и книгу, которую Пушкину подарил сам Наполеон... Три комнаты на
первом этаже да на втором еще одна, большая, о которой сотрудники говорят
деликатно: «Здесь у нас условно два зала». «Холостой» проход по музею займет
ровным счетом пять минут. Экскурсовод (в этом, кстати, обычное преимущество
маленьких музеев перед большими) способен своим рассказом существенно дополнить
экспозицию и, шаг за шагом, часа эдак за два провести вас по всем залам
(включая условные).
Этот старинный секретер невозможно держать открытым постоянно
— посетители попросту не смогут перед ним разминуться — но по вашему желанию
секретер открывают, дабы расставить на темной столешнице несколько обиходных
вещиц того времени — чубук, вышитый кисет, игральные карты и брегет. Все
это сначала выносят в коробке из подсобного помещения, а потом складывают
и уносят обратно, а секретер закрывают. Вещи подлинные и мебель подлинная,
хотя рука Пушкина их касалась едва ли. Все-таки дух подлинности — великая
и благородная вещь...
Этот бюст Вольтера, на который советует обратить внимание
экскурсовод, вышел из мастерской Гудона (а сюда, в музей он «пришел» в
авоське Бердичевского). Эта книга (которую «Наполеон подарил Пушкину»)
принадлежала лейб-медику французского императора, на территории СНГ известны
два ее экземпляра, один из них — наш. Вот 1-й «Руслан» (тот самый, оцененный
когда-то в 60 коп.), издание уникально тем, что иллюстрация запоздала и
большая часть тиража вышла без нее, а наш , как видите, иллюстрированный.
Эти сведения вызывают неизменную радость экскурсантов. Два шага влево,
пожалуйста... мы переносимся в совершенно другую эпоху... Владельческие
знаки, маргиналии, дарственные надписи — раритетны даже сами имена бывших
владельцев этих книг. А это — нет, не автограф Пушкина, извините, это копия,
но, выполненная замечательными художниками Пушкинского дома (заказывали,
когда «еще можно было»), она сама по себе — художественная ценность. Еще
два шага вперед, пожалуйста... Мы опять попадаем в совершенно иную эпоху...
И все-таки народ незалежной Украины любит Пушкина (это
автор мысленно продолжает — уже выигранный Бердичевским — спор с чиновником
от культуры). Вот только два, стоящих как бы на разных концах спектра,
подарка музею от киевлян. От писателя и книголюба Мирона Петровского —
альманах «Северная пчела» за 1837 год (единственное издание, в котором
были напечатаны скорбные слова о смерти поэта). От просвещенного бизнесмена
Федора Зернецкого — реставрация музейной мебели, на исключительное качество
которой обращают внимание все посетители. «Музей есть, и он не «для галочки»,
— сказал на прощание Бердичевский. — Пусть теперь растет вширь или вглубь...
Или ввысь...»
Но подтвердить настойчиво требуемую от него версию, что
он «счастлив, потому что исполнил свое предназначение», Бердичевский отказался.
Ограничился словом «доволен». Странно, правда? Мог бы уже, кажется, и счастливым
быть. Или хоть сказать.
