Она крайне необычный человек. Ну, то есть совсем. Анжела на глазах как бы раздваивается, растраивается и даже расчетверяется... И все эти четыре существа спорят между собой, не находя компромисса, нервируют друг друга, передавая это состояние окружению.
Вся эта толпа противоречивых существ сфокусирована в одном, чрезвычайно милом женском теле. Особенно поражают Анжелины огромные глаза, зеленые и блестящие, словно две ухоженные клумбы.
Я довольно долго домогался Анжелы, вступив в соревнования с другими особями мужского пола, в поле зрения которых она попадала. А попадала она туда часто, так как любила компании и водку.
Обычно что-либо празднующая публика обступала красавицу-аспирантку и начинала приставать, дабы она произнесла тост. Около получаса Анжела отнекивалась, а затем говорила: «Ну, хорошо, — поднимала руку с бокалом и коротко провозглашала: — За любовь!» Влюбленные мужчины, глядя в ее клумбообразные очи, готовы были, руководствуясь этим вечным тостом, спиться окончательно.
Ухаживая, я делал поправку на ее нервную, легко воспламеняющуюся натуру, доводящую собственную хозяйку до почти патологической обидчивости (особенно когда внутренняя четверка была не в ладу). И, стиснув зубы, пытался понравиться. Для этого нужно было покориться безумной руководящей стихии ее сумасбродного внутреннего «коллектива».
Однажды, повинуясь ему, я на своей кухне уныло скоблил картошку. Анжела колдовала над рыбой, поскольку (как было помпезно объявлено): «Селедку в силу тонкости работы я буду чистить сама!» Кто бы возражал? Удерживая длинными темно-красными ногтями несчастную селедку, она беспрерывно комментировала мою кулинарную деятельность в стиле: «Аккуратнее нельзя? Не разбрасывай шкурки по полу. А побыстрее слабо? А и то, и другое вместе...»
На плите, возмущенно накаляясь, стояла верная кастрюля. Я драил картофелины в раковине. Раздался руководящий тенорок:
— Я надеюсь, ты не собираешься кидать ее в холодную воду?
— Собираюсь, — устало ответил я, выразив этим вялый, малокровный протест, чтобы хоть как-то оправдаться в глазах кастрюли.
Анжела оскорбленно поднялась, вымыла руки и стала одеваться. Я безмолвно сделал то же самое.
В глубоком, как Мариинская впадина, молчании мы через двадцать минут дошкандыбали до ее подъезда. (Из них три минуты ушло на немой перекур). Под занавес, уже у родной двери, повинуясь неизменному ритуалу вежливости (как, например, с тостом), Анжела сказала: «Спасибо за чудесный вечер». Я, не выдержав, засмеялся. Она напряженно улыбнулась.
Но кто действительно мог быть благодарен за этот вечер — это моя маман. Она пришла после работы и обалдела: заботливый сынок почистил картошку и даже приготовил к употреблению селедку. Молодчина! Сам, правда, куда-то подевался. Может, за хлебом дернул?..
Позднее я привык к Анжелиным закидонам. И, можно сказать, какое-то время мы вальсировали в танце любви, не сбиваясь с ритма.
Однако нужно рассказать еще об одной Анжелиной забавной особенности (вытекающей, естественно, из ее «толпоносной» природы), ставшей главной шестеренкой в следующей истории.
Анжела любила использовать громадные цифры, обозначая ими вполне реальные вещи. Например, если до нужного адреса надо было пройти полквартала, она заявляла: «Боже! До него тащиться 283 километра!» Или, если до представления в театре оставалось минут пять и я ее поторапливал, Анжела отзывалась: «Да ладно! До начала спектакля еще 479 часов!»
После наконец мирно уплетенного ужина на двоих, разбавленного водочной анестезией, мы «на десерт» насытились страстью и к шести утра разбрелись по разным комнатам моей квартиры.
В два часа ночи Анжела по обыкновению звонила домой и жизнерадостно-пугающе выкрикивала «телеграмму» родителю: «Папа, привет! Это — я! У меня все в порядке. Сегодня не приду — уже поздно. Значит, приду завтра. То есть утром. Ну, пока!» Текст ее никогда не менялся.
Слово «поздно» для двух часов ночи было, конечно, приблизительным. Но Анжела утверждала, что именно в это время папа обедает. Тогда странно, учитывая ее тягу к этикету, почему она никогда не желала ему приятного аппетита?..
Засыпая в шесть утра, королева попросила разбудить ее в восемь. В восемь — так в восемь. Строгие монаршие привычки.
Установив будильник на заказанное время, я засунул его (чтобы громко не тикал) в ящик стола. Беспокойно провалявшись два часа, я от его колокольного звона истерически подпрыгнул. Через несколько минут уже стучался в королевские покои. Каково же было мое изумление, когда я увидел ее там одетой и причесанной.
— Почему ты меня не разбудил, когда я тебя просила? — спросила Анжела укоризненным тоном королевы, которую предали. — Уже начало третьего!
Я не нашелся, что ответить, и решил, что это ее очередная острота. Мало ли что у человека на уме, для которого пять минут — 479 часов?
— Я умоюсь и провожу, — промямлил я.
— Хорошо, — нетерпеливо отозвалась она. — Только быстро!
Проглотив чашку кофе с булочкой, мы вырулили в начинающее пламенеть летнее утро.
— Я хотела бы купить минеральной воды, — сказала Анжела.
Я поглядел в сторону гастронома. Там стояла толпа, ожидающая его открытия.
— У них сейчас, наверное, перерыв? — предположила она.
Я подумал: «Ну сколько можно шутить на эту потрепанную тему? Явный зашкал».
— Он еще не открывался, — буркнул я.
— Угу, — недоверчиво протянула она. — Сколько же, по-твоему, сейчас времени?
— Около девяти, — сказал я, раздражаясь.
Поглядев на свои «Сейко», она спросила, который час, у спешащего мужичка в белой рубашке. Он бегло взглянул на свой «котел» и промолвил:
— Без десяти девять.
— Сколько?! — несказанно удивилась Анжела.
Мужичка, видимо, насторожила реакция девушки, и, тщательнее изучив циферблат, он уточнил:
— Без семи девять.
Так как удивление не проходило с лица Анжелы, он недоуменно отправился дальше. Я посмотрел на ее часики. Там было БЕЗ СЕМИ ТРИ. То есть она НА САМОМ ДЕЛЕ считала, что сейчас три часа пополудни.
Поглядев друг на друга, мы так оголтело заржали, что мужичок, открывший ей истину, обернувшись, испуганно ускорился.
Оказывается, «Сейко» вчера остановились. Заметив это около девяти вечера, Анжела завела их и, сверив с настенными, установила стрелки. С минутной она справилась блестяще, а что касается часовой, то она перепутала правое и левое направление: вместо девяти зафиксировала на трех. Зато Анжела осталась верна принципу горизонтальности, волшебно выстроив шестичасовой мостик времени.
После того как, постепенно трезвея в полудреме, она рефлекторно взглянула на них в восемь утра, циферблат показывал два часа дня. В июне солнца за окном хватает.
Резкий скачок и срочные сборы. Когда я в этот момент завалил со своей сонной мордой, она уже была одета, причесана и покороблена моей невнимательностью...
Отсмеявшись, Анжелa резко захотелa спать. Она-то прикидывала, что целых восемь часов потратила на здоровый сон. Но никак не два!
В очереди за минералкой она сразу попыталась уснуть на моем плече.
— Анжелочка, потерпи чуть-чуть, — сказал я ей. — Ты же знаешь, до твоего дома рукой подать — каких-то 930 километров...
Из-за кризиса Анжела покинула философские науки. Сейчас она работает... бухгалтером.
