Павел Казарин (род. 3 декабря 1983 года, Симферополь, Крымская область, Украинская ССР) — украинский журналист, публицист, филолог-литературовед. В 2005 году окончил Таврический национальный университет имени В. И. Вернадского. С 2004-го работает в медиа. Ведущий телеканала ICTV, автор и ведущий проекта «Грани правды» на телеканале «24», обозреватель украинского бюро «Радио «Свобода».
В моих планах было поговорить с Павлом о Симферополе. Но контекст разговора оказался гораздо шире.
«ЛЮДИ В КРЫМУ ИМЕЮТ ОСТРОВНУЮ МЕНТАЛЬНОСТЬ»
— Каковы ваши первые воспоминания о Симферополе?
— Местность, где я вырос — район платанов. Помню длинную платановую аллею, которая росла вдоль улицы Киевская и тянулась три троллейбусные остановки. Поездки в школу и в другие нужные места происходили именно на электротранспорте, который в Крыму был визитной карточкой. Мы любили повторять, что у нас вторая по длине троллейбусная линия в мире после той, что находится где-то в Латинской Америке. Но для меня с самого детства Крым — это в первую очередь горы. Для кого-то это море, а для меня — горы.
— Почему?
— Потому что, среди прочего, отец был заядлый автолюбитель и обожал путешествовать по Крыму на машине. Неровности ландшафта — это то, что заставляет меня чувствовать себя дома, когда приезжаешь куда-нибудь. Проводишь взглядом по горизонту, если есть глазу за что зацепиться — значит, ты в месте, которое напоминает дом.
— За что вы любите Симферополь?
— Помню, года 3 назад, после моего переезда в Киев, коллеги спросили меня, какой город я люблю, и я ответил, что это все-таки Симферополь. Да, знаю — это неуклюжий, маленький, уездный город с архитектурной эклектикой, но у него есть главное — монополия на мои детские впечатления. Ты никуда не денешь первые дворовые и школьные воспоминания, первые влюбленности и душевные травмы. Они все хранятся в моем персональном симферопольском сейфе.
ФОТО ПРЕДОСТАВЛЕНО АВТОРОМ
— Но на этой территории все же есть отдельные, особенно дорогие для вас места?
— Я очень любил юго-западный Крым — Бахчисарайский район — там прочерчены те маршруты, по которым мы ходили в школе и в студенчестве, позвякивая рюкзаками. С 12-летнего возраста в моей жизни много времени занимал походный отдых с палатками и спальниками. А в 14 лет начались археологические экспедиции. Я ездил в палаточные лагеря археологов, жил и работал с ними, несмотря на то, что выбрал филологию, а не археологию. Поэтому Крым для меня — это также история о костре, о неизменных гитарах, о вине, о всем, что в нашем представлении соединяются с лесом, горами, со всей этой туристической, некурортной романтикой.
— Значит, мы говорим не о городе, а про обо всем его географическом контексте?
— В чем отличие жителей Симферополя от других крымчан? Жители Керчи скажут, что они из Керчи, жители Ялты — что из Ялты. А у симферопольцев городскую идентичность заменила общекрымская. Если ты симферопольца спросишь, откуда он, то получишь ответ — из Крыма. И если я говорю о своем доме, то это весь регион. А в сознании людей, которые приезжали отдыхать в Крым, Симферополь вычеркнут из карты, потому что оставался транзитным местом. Я жил с ощущением, что примерно 40 км отделяет меня от Черного и около 70 — от Азовского морей. Люди в Крыму имеют островную ментальность, обеспеченную географией. Мы мало путешествовали за пределы нашей области просто потому, что все интересное находили внутри. Здесь за один час путешествия ты меняешь две климатические и три ландшафтные зоны. За 100 км проезжаешь степь, пересекаешь предгорья, поднимаешься в горы, спускаешься к морю. После переезда мне очень сложно было избавиться от крымских масштабов. Иначе говоря, в Киеве долго приходится приучать себя к мысли, что тебя от Карпат отделяет как минимум 600 км и в течение одного выходного дня вояж в горы ты не совершишь. Крым в этом смысле действительно служит мерой, по которой ты определяешь, насколько близки тебе другие места и регионы.
Крым — не только территория или ландшафт. По мере взросления ты понимаешь, что любой город — это люди. Он появляется на твоей карте благодаря этому. Ужгород, Днепр, Одесса — это для меня друзья, по которым я скучаю, к которым хочу приехать в гости, хотя езжу реже, чем следовало бы. Так же Крым вписан в память друзьями, с которыми мы вместе росли и открывали мир, и даже несмотря на события 2014-го, остались единомышленниками. Именно поэтому я не буду называть их имена.
«С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ СТОРОННЕГО НАБЛЮДАТЕЛЯ СИМФЕРОПОЛЬ ЛЮБЯТ НЕ БЛАГОДАРЯ, А ВОПРЕКИ»
— Все же хотелось бы еще немного поговорить о Симферополе. Какова его геометрия?
— Симферополь рубился по площадям. Неровный квадрат — Московская площадь, площадь Куйбышева, Центральный рынок и железнодорожный вокзал. Между ними лежат районы, которые можно назвать центром. Там мы собственно и блуждали, время от времени выбираясь за пределы периметра. Симферополь — это город, с одной стороны, не прошедший через большие бои Второй мировой, а с другой — довольно советский по архитектуре. Единственная особенность — в центре из-за мягких почв нельзя строить высотные здания. Так и получилось: 2—5-этажные дома в центре и спальные высотки на окраинах. Там, где начинались холмы и монолитная порода, вырастали эти муравейники, и я жил в одной из таких девятиэтажек, построенных в 1982-м. Центр тебя никогда не давил. Он был соразмерным тебе, как и весь город вообще. Я, конечно, понимаю, что с точки зрения стороннего наблюдателя Симферополь любят не благодаря, а вопреки.
— Но что его выделяло среди других городов Крыма?
— Административный статус столицы АРК. У него не было эстетской буржуазности Ялты, военной выправки Севастополя, провинциально-домашнего уюта, как в Гурзуфе. Главное преимущество ему придавала классическая советская и постсоветская история о центростремительности. На всем пространстве бывшего СССР наибольшие возможности и адекватные деньги сосредоточены в столицах, то же правило сохраняется на областном уровне. Поэтому да, мы гордились Симферополем, потому что знали, что жители других крымских городов — красивых, ярких — все равно никуда не денутся и приедут работать к нам.
— Что подтолкнуло вас уехать оттуда?
— Крым и Симферополь — регионы негативной селекции. Если ты хотел профессионально развиваться, то рано или поздно оказывался перед необходимостью выезжать оттуда. Отличались только векторы: кто-то ехал в Киев, кто-то — в Москву. К тому же отношение людей, которые уезжали из Симферополя, к своему бывшему родному городу очень отличалось.
— По какому признаку?
— Кем ты был до отъезда. Если на человека сваливался успех именно в Киеве, то он на долгие годы сохранял ощущение, что Симферополь его не оценил, что этот город ни о чем. Те, у кого в Симферополе все было хорошо, и ехали они потому, что искали дальнейшего развития, любили возвращаться назад.
Когда я покидал Крым в ноябре 2012-го, у меня все было хорошо. Просто стало тесно, город на тот момент отдал мне все, что смог отдать. Я ехал, понимая, что на новом месте будет хуже, зарабатывать стану меньше, адаптироваться придется долго и трудно. Помню, откладывал отъезд до последнего: ожидал плохую погоду, отвратительную осень с пронизывающими ветрами, чтобы в памяти Симферополь отложился именно таким, но так и не дождался. Вылетал в кристально чистое ноябрьское утро, с полностью голубым небом и +15 в город, как раз и встретивший меня снегом и серостью. Хитрый Симферополь не позволил мне уехать с обидой на него.
АНДРЕЙ НЕСТЕРЕНКО. КРЫМСКИЕ ТАТАРЫ ВОЗВРАЩАЮТСЯ ДОМОЙ
«РАЗГОВОРЫ ПРО ИСКОННО РУССКУЮ ЗЕМЛЮ ВЫЗЫВАЮТ ОСОБУЮ УЛЫБКУ»
— Крым, по крайней мере исторически — это наслоение разных культур. Насколько это там ощущается?
— В 2014 г. после переезда в Киев я навестил друзей-археологов на Черниговщине. А там так: копнешь на метр вглубь — славяне, на два метра — славяне, и дальше так же. А в Крыму в экспедиции ты копаешь кого угодно, но только не славян. Поэтому разговоры про исконно русскую землю вызывают особую улыбку. Мне повезло. Крымские татары начали возвращаться в конце 1980-х, и я принадлежу к поколению, для которых кырымлы в Крыму были всегда. Учился с ними и в школе, и в университете. Мы в этом смысле отличались от старшего поколения, которое росло на советском нарративе о «плохих татарах». Мы просто жили вместе в одном пространстве и не очень обращали внимание на иной фенотип и иные имена. Я, когда приехал в Киев, удивился тому, насколько он гомогенный. Крым приучал тебя к визуальному разнообразию лиц на улицах, к разной фонетике имен. Одного друга зовут Петр, второго Нариман, третьего — Билял, четвертого — Алексей, и это нормально. На мой взгляд, одним из сигналов взаимной интеграции стала ресторанная культура: открываешь меню и там через запятую идут борщ, солянка, шурпа, лагман. Даже на уровне гастрономической культуры исчез этот апартеид, и начал исчезать в других вещах. Меня это очень радовало, потому что разрушало стереотипы, которыми жили наши родители.
«КРЫМ — НЕ ПРОРОССИЙСКИЙ, А ПРОСОВЕТСКИЙ»
— Каковы мифы о Крыме и насколько они соответствуют действительности?
— Главный из них, что Крым — это пророссийский регион. Это не так. Он Россию никогда и не знал. Он — просоветский. Почему Крым и Донбасс стали такими уязвимым перед российской агрессией? Потому что на СССР пришелся их золотой век. Крым — самый популярный курорт, а шахтеры могли зарабатывать больше, чем советские профессора. Всех этих людей поразила соответствующая ностальгия, потому что привыкли к собственной исключительности в советское время. Крым гордо повторял про себя, что он — «медаль на груди планеты», «край садов и виноградников», «непотопляемый авианосец» и очень болезненно пережил 1990-е, когда оказалось, что такие же горы есть в Черногории, а в Египте можно купаться и загорать весь год, а Турция по сервису значительно лучше.
— Возможно, и Украина мало сделала для того, чтобы «переварить» полуостров.
— Говорят, что Крым мало интересовался тем, что происходило на украинском материке. Но это взаимная невнимательность. Для среднестатистического украинца Крым — это две недели пляжного отдыха. Неприхотливый советский сервис, не самое гостеприимное обслуживание, крымскотатарская гастрономическая экзотика, море и горы. За рамки этих стереотипов никто не стремился выйти и заняться полуостровом глубже. Полуостров, конечно, платил взаимностью. Это даже вопрос не столько стереотипов, сколько отсутствия полноценного представления о том, что такое Крым.
— Если продолжать о мифах, то нельзя не вспомнить «Остров Крым» Василия Аксенова...
— Некоторые крымчане очень любили цитировать этот роман, потому что им нравился формат существования Крыма, описаный Аксенов — некий Сингапур при огромном Китае, республика свободы при империи неволи. В том и дело, что мы что-то любим за недостижимость. Мир, созданный в этой книге, никак с реальностью не коррелировал. Крым у Аксенова — прогрессивный, богатый, эффективный, мультикультурный. А реальный Крым — очень изоляционистский, никаким трендмейкером так и не стал, и смыслы, которые там рождались, были глубоко вторичными. Реальный Крым и хотел бы увидеть себя в этом отражении, но был обречен не находить.
— Так кто такой типичный крымчанин?
— Это человек, который не любит туристов, так как считает, что они мешают ему ездить на море. Кроме тех, кто непосредственно задействован в курортном бизнесе, остальные несколько пренебрегали туристическим статусом региона, хотели чего-то другого. Типичный крымчанин — это аналоговый человек. Он не ездит за границу, не пользуется банковскими карточками, предпочитает наличные. У него ряд любимых ресторанчиков, в которые не ходят туристы, он пьет вина, зима для него начинается в тот момент, когда он переходит с сухих на крепленые. Чаще всего на море он выбирается уже в сентябре, когда разъезжаются туристы. Это человек с достаточно низкой мобильностью, уже перегон в 200 км для него велик, а 300 — очень-очень велик.
«НАШ РОДНОЙ ДОМ ЖИВЕТ ПОПЕРЕК ВСЕГО ТОГО, ВО ЧТО МЫ ВЕРИМ»
— Где вы застали аннексию?
— С ноября 2012 по весну 2014 я работал в Москве. В Киеве тогда царил тотальный Янукович. Когда знакомые предложили поработать в России, я согласился, потому что как раз тогда началась Болотная, массовые митинги, мне хотелось это увидеть изнутри. Благодаря этому я стал свидетелем трансформации России от Болотной до «Крымнаша». Когда все началось в Крыму, я уволился и уехал туда, писал о том, что происходит. Когда понял, что все магистральные линии уже заданы, меняться ничего не будет и эпицентр всех событий — на украинском материке, просто собрал вещи, загрузил в багажник и с ноября 2014 живу здесь. Отчетливо помню, что меня больше волновала логистика: как пересеку границу, успею ли за день до Киева. Не было ощущения, что еду навсегда.
Повторюсь, это очень странно. Симферополь и Крым — глубокая провинция. Крымские политологи всегда были похожи на пикейных жилетов из романа Ильфа и Петрова. Те всю сложность мировой повестки дня сводили к тому, провозгласят ли Черноморск вольным городом, вот так же и крымчане все сводили к статусу Крыма. Мы, молодое поколение, всегда потешались над этой кримоцентричностью, потому что, ну ребята, елки-палки, мы глубокая провинция, не надо себя переоценивать. Но в марте 2014 ты просыпаешься, включаешь телевизор, а там корреспондент ВВС ведет репортаж из твоего родного города с соседней улицы. Невероятно: твой провинциальный дом вдруг стал объектом мировой политики. Но это продолжалось очень недолго.
— Вы чувствовали опасность?
— Нет. Я знал истории моих коллег, которых бросали на подвал. Но 2014-й был временем дикого азарта. Я понимал, что шестеренки истории, которые казались застывшими на месте, вдруг хрустнули и начали со скрежетом вращаться, сбивая ржавчину. Такие периоды, когда ты оказываешься внутри реальной истории, встречаются очень редко. Какой-то мальчишеский восторг. Я еще возвращался в Крым к родителям на Новый Год, и только летом 2015 после ареста одного из коллег-журналистов понял, что окно возможностей для посещения дома закрылось.
— Сохранились эмоциональные связи?
— Если честно, боялся, что когда поеду, Крым будет мне сниться. Но вынужденное отсутствие оказалась намного легче, чем я думал. Возможно потому, что уехал в 2012-м. Когда сделан главный шаг и ты сорвался с места — переезжать легко. И окончательный переезд в Киев не воспринимался как драматический разрыв.
Для меня и моих земляков-единомышленников Майдан был о том, что украинский поезд идет на Запад. Мы хотели, чтобы одним из этих вагонов стал наш Крым. Понимали, что в том вагоне кто-то будет регулярно срывать стоп-кран и мусорить семенами в тамбуре, но считали, что никуда он не денется, все равно войдет в новые правила игры. А сегодня имеем ощущение того, что наш родной дом живет поперек всего того, во что мы верим. Вот это, пожалуй, задевает. Но я сторонник того, чтобы не делать опыт травмой. То, что случилось с Крымом, для меня — опыт, который стоило бы учесть всей стране. А становиться профессиональной жертвой, всем будет продавать свою травму — на мой взгляд, очень спекулятивно.
— В чем надежда для Крыма?
— В больших изменениях. В конце февраля 2014 г. я летел из Москвы в Крым. Уже после появления «зеленых человечков». Весь рейс под завязку был набит русскими чиновниками и журналистами. Передо мной сидели французы, справа пьяный морячок из Севастополя, которого новости застали в Кюрасао, он сошел с судна и две недели добирался домой. Всю дорогу трепал меня по плечу: «Сейчас вернусь, разберемся, все будет хорошо». А слева от меня сидел серб. Он сказал: «У меня полный когнитивный диссонанс. Потому что мы в Сербии за великую Россию, а с другой стороны у нас есть Косово, и я не знаю, что писать. Потому что если Крым — это Россия, то Косово — это не Сербия. Или мы говорим, что Косово — это Сербия и тогда Крым — это Украина «. Поменяли тему. Он рассказал, что в этом году столетие начала Первой мировой, в Сербии готовят много конференций, так европейские страны говорят, что причиной войны были не противоречия между сверхдержавами, а именно сербские националисты и Гаврила Принцип, и вот мы устраиваем мероприятия, чтобы напомнить, какая сложная ситуация в мире сложилась в тот момент, и что Гавриила и эрцгерцог были поводом, а не причиной. Я смотрю на него и говорю: «А ты понимаешь, что летишь в регион, который через 100 лет будет доказывать то же самое?»
«ЭТО ИСТОРИЯ О КРЫМЕ КАК ТОЛКИЕНОВСКОМ КОЛЬЦЕ ВСЕВЛАСТИЯ»
— С кем или чем вы могли бы сравнить Крым?
— Есть образ, связанный с Крымом до 2014-го и после. К 2014 году он напоминал белогвардейскую эмиграцию. Когда все эти люди с офицерской выправкой в потертых мундирах регулярно собираются в Бизерте и на последнем имперском линкоре «Адмирал Алексеев» торжественно поднимают имперский триколор. Это 1925 год, через год этот корабль пустят на металлолом, офицеры разбредутся работать таперами и швейцарами в ресторанах, но пока они рядятся в имперские одежды. В Крыму так было с советскими символами. Эти странные люди продолжали на них искренне молиться до 2014-го.
А образ после 2014 года — это история о Крыме как толкиновском Кольце всевластия. Его нельзя добровольно отдать, но, чем дольше ты его носишь, тем больше оно тебя преображает в Горлума. Вот так и Крым — Россия не хочет его возвращать, и чем больше она его носит, тем больше она превращается в страну без будущего.
