В линиях знаменитых родов, причем, казалось бы, с большой отдаленностью, иногда возникают символичные совпадения, становящиеся прологом новых представлений об исторической личности. Приблизительно такие параллели прослеживаются, в частности, в датах рождения и профессиональном выборе великого украинского поэта, талантливого врача XIX века Степана Руданского и его правнучатого племянника — подполковника медицинской службы, военного хирурга-отоларинголога с пятидесятилетним стажем Алексея Боржковского. Алексей Васильевич родился в 1934 году, спустя ровно столетие после прихода в мир создателя легендарной песни «Повій, вітре, на Вкраїну» и неподражаемых «Співомовок», и, собственно, единственный после Руданского в большом генеалогическом древе также избрал медицину делом жизни. Но если автор украинского варианта «Илиады», «Ільйонянки» в обозначении С. Руданского, свои героические и трагические подступы к овладению врачеванием преодолевал в равнодушном к нему голодном и холодном Петербурге (или Петрополе — по Руданскому), в медико-хирургической академии, вначале без стипендии, и лишь благодаря заступничеству своего учителя — гениального российского терапевта Сергея Петровича Боткина, добившегося для своего воспитанника назначения в Крым, финал грудной болезни был отсрочен, то Боржковский, уроженец того же Подолья, наоборот, значительный период своей хирургической биографии провел на воинской службе в северных широтах. Но обрисуем сквозь время обстоятельства, в результате которых два старинных украинских рода — Руданских и Боржковских — слились. 1843 год. Именно тогда в семье священника Василия Ивановича Руданского в селе Хомутинцы на Виннитчине дом его вслед за сыновьями Григорием, Степаном (первоначально Стефаном), Ефимием и Александром услышал голос новорожденной дочери Ольги. Она-то, собственно, и перебросила животворный ручеек к моему сегодняшнему собеседнику, вступив впоследствии в брак со священником Стефаном Васильевичем Комарницким. Их дочь София, в свою очередь, также вышла замуж за лицо духовного звания, протоиерея из села Мизяков Василия Григорьевича Боржковского. Тут нелишне заметить, что такой достаточно ограниченный круг бракосочетаний был вообще весьма характерен для священнических фамилий. Так, мать поэта, Феодора Порфирьевна Добровольская была дочерью священника из тех же краев. И, наверное, это была не напрасная нравственная традиция... Продолжим однако ветвь Боржковских. Протоиерей Василий Боржковский, служивший в Пикове, прадед нынешнего воссоздателя Руданскианы, занимался благотворительностью. В 1902 году в Мизякове он построил двухклассную приходскую школу, а позже — и церковь. Но начинался бурный XX век, и судьба его старшего сына Валериана Васильевича Боржковского (1864—1919), этнографа, фольклориста, общественного деятеля, печатавшегося в известном в то время журнале «Киевская старина» и выпустившего первую книгу об истории Виннитчины, станет трагической. В 1917 году Валериан Боржковский был назначен первым комиссаром Временного правительства в Виннице. С энтузиазмом включился в национальное возрождение Украины. Власти, между тем, катастрофически быстро менялись.
— Как однажды поведали в Виннице моему брату, — говорит Алексей Боржковский, — Валериан Васильевич был расстрелян большевиками как заложник.
— Итак, династия Боржковских долгие десятилетия была в основном священнической. А каковы были перипетии вашего отца, Василия Васильевича? — спрашиваю Алексея Васильевича.
— Отец стал ветеринарным врачом, учился в Харькове. Но хотя считался выдающимся студентом, диплом получал экстерном. Кто-то на него донес, что он скрыл «поповское происхождение». Все же сочувствующие преподаватели помогли ему, опережая угрозу исключения, досрочно сдать некоторые экзамены. Я родился уже в Брацлаве, куда отец уехал и где работал в качестве ветфельдшера. Пользовался большой популярностью как умелый специалист. Женился на Галине Арсеньевне Пшемыской, моей будущей маме, всю жизнь проработавшей учительницей младших классов. Она-то и уговорила отца все-таки поехать в Харьков и оформить диплом о высшем образовании. Очевидно, тяга к медицине у меня от него.
— Степан Руданский, написавший о себе: «Сидить студент медицини другий місяць без борщу», — окончил учебное заведение военно-медицинского уклада, а вы — Винницкий медицинский институт, вуз совершенно гражданский. Как, по каким причинам вы стали военным врачом?
— Целиком в силу эпохи. К шестидесятым годам, когда я завершил образование, в стране сохранялась огромная армия, и выпускников военно-медицинских академий для направления в лечебно-профилактические учреждения недоставало. Специальные комиссии рекрутировали будущих военврачей с соответствующими физическими данными и в обычных мединститутах. Я был направлен на Дальний Восток и прослужил там более семнадцати лет. Вначале был назначен начальником медпункта, потом, поскольку некоторый опыт в хирургии и отоларингологии обрел еще на студенческой скамье, старшим ординатором хирургического отделения в гарнизонном госпитале в Спасске-Далеком, а спустя три года — начальником ЛОР-отделения. Потом, уже в семидесятых, переведен в Центральную группу войск в ГДР. Последовала и очередная передислокация. Пять лет проработал по специальности (а у меня в ней высшая категория), в госпитале в Ивано-Франковске, а затем попал в Житомир, где и сейчас служу в базовом госпитале в качестве отоларинголога.
— В ваших профессиональных буднях, требующих тонких навыков, бывало всякое. Однажды вы рассказывали, что прямо в полевых условиях не раз приходилось успешно производить трахеотомию, срочный разрез гортани...
— Да, рука срабатывала безошибочно в различных местах и при различных жизненных вызовах. Запомнились войсковые учения в Сибири, когда в считанные часы в жестокие морозы мы разворачивали полевой госпиталь. Однажды шофер нашей машины, вытягивая ртом бензин, получил ожог трахеи. Он задыхался, и я тут же, без наркоза, выполнил горлосечение, чем его и спас. Производил эту весьма ответственную хирургическую манипуляцию множество раз, и не только стационарно, а и, вследствие неотложности, на дороге, в поле, на полу. Семнадцать раз делал трахеотомию без наркоза, разумеется, действуя мгновенно.
Вернемся, однако, в Брацлав. Память о поэте, чей талант Иван Франко сравнил с даром Тараса Шевченко и Леси Украинки, в семье Василия Боржковского чтилась. Алексей с детства знал его стихи. Сохранились красивые морские раковины, подаренные когда-то С. Руданским сестре. Были в доме и часы, принадлежавшие Степану Васильевичу. Однажды, кажется, в 1937-м, рассказывала сыну Галина Арсеньевна, в дом, находившийся недалеко от дороги, вошел мужчина, представившийся сотрудником НКВД. Он заявил, что ему надо у них переночевать. Незваный гость уснул, положив под подушку револьвер. А утром вместе с ним исчезли и часы...
Оказавшись в Житомире, Боржковский за рулем своей видавшей виды безотказной машины стал все чаще бывать и в Хомутинцах, где был первый и единственный музей Степана Руданского. Объездил все места, связанные с пребыванием Винка, как в некоторых сборниках именовал себя поэт, создал, прекрасно фотографируя, серию фотостендов, отражающих такие памятные знаки. Познакомился с другими поклонниками гения украинского юмора и лирики. Словом, стал рудансковедом. И тут самое место и время поведать, как мы познакомились и сдружились. В Национальной научно-медицинской библиотеке Украины, что на ул. Л. Толстого, в терещенковском особняке, каждый год в январе проводятся чтения, приуроченные ко дню рождения поэта-врача. Там я увидел однажды Боржковского. Появился замысел исследования о Руданском, к которому подключились директор библиотеки Раиса Павленко и ученый секретарь Елена Киришева. Под эгидой библиотеки к 175-й годовщине со дня рождения классика работа «Степан Руданський (1834—1873). Поет, лікар, громадянин» небольшим тиражом увидела свет. Надо добавить, что стараниями А. Боржковского к юбилею были выпущены конверт и марка в честь С. Руданского. Значительную помощь в осуществлении книжной идеи оказала Ольга Юрчишина, библиограф из Калиновского района Винницкой области, талантливый исследователь жизни и творчества великого земляка.
— Алексей Васильевич, стоит напомнить, что в относительно небольшой, но емкой нашей работе мы коснулись таких фрагментов творчества поэта, как «Байки світові» — о героях Библии, чудесного романа в стихах «Цар Соловей», исторических поэм «Мазепа, гетьман український», «Полуботко», «Іван Скоропада», первой украинской трагедии «Чумак», блестящих переводов, в том числе и лермонтовского «Демона». Но, очевидно, вас особенно интересовали и черты характера своего далекого родственника-вдохновителя?
— Знаете, прежде всего, меня всегда поражала красота и напевность его строк. Скажем, из «Моїх дум»:
«Чого ж дума така пишна,
Чого ж слово бідне?
Дитя моє недоспіле,
Дитя моє бідне!
Згубив би я тебе разом,
Як Час свого сина
Але, може, тебе прийме
Мати Україна!»
Но тайной оставались сокровища смеха Руданского и внутренняя ментальность, их генезис. Иначе говоря, хотелось вглядеться: что за человек он был? В 1929 году, когда украиноведение еще не завершилось Соловками, в «Записках историко-филологического отдела УАН» публиковались воспоминания о детстве и юности поэта. И вот Ольга Анатольевна Юрчишина в книгохранилищах, к удивлению, нашла эти труды. А в них те или иные черты Винка, с детства обладавшего литературными и живописными способностями, не говоря уже о музыкальных, встают наглядно. Скажем, его неизвестный портрет. «Племінниця Степана Руданського, донька Григорія Васильовича, в заміжжі Кмита, розповідала про хист дядька з дитинства до малювання: «Коли в Хомутинцях відбувалися округові з’їзди священиків чи приїзди благочинного та архієрея, а Степан бував удома, то малював карикатури на гостей і їх підписував віршами. Одного разу батькові поетовому була за це велика прикрість від начальства, бо поголоска про Степанові карикатури поширилася була по селу і дійшла до відома благочинного. Переказували в родині Григора Васильовича, що така Степанова поведінка відбилася до певної міри навіть і на кар’єрі старого Руданського».
Или такая выдержка, по воспоминаниям работника у Руданских Фотия, записанных Прохором Вороном:
«Чудний, дуже чудний панич був, трудно й пошукати такого. Ще змалечку вдався такий нецеремонливий: до всякого тобі доступить, до всякого забалакає... Чи бабу тобі стріне, чи діда якого, то так розбалакається, що аж сміх тебе розбере, слухаючи. Ніде смутним його не побачиш, хоча б яка пригода з ним трапилася... А скільки він снопів перевозив!.. Батько навіть дивувався, а сестра одговорювала його від такої роботи.
— А чи не чули, Фотію, од нього яких байок, тощо?
— Ого-го, та ще й скілько! Він геть записував їх, розпитував, де хто яку не знає, і сам складав їх. Ото, напише собі «артикула» так гарно, до прикладу, ходить сам по садку, часом із листочком, та й співає його...
— Що сам складе, те й співає? — перебив я чоловіка.
— Еге-ге! Сам і голос прибере собі. Або прийде до мене чи до других робітників на току, чи так де на оказію яку, — бо й на оказії йти не цурався, — от і заспіває нам артикула свого. Господи, смішив народ!».
— Есть также воспоминания, что в Жорновке, нынешнем Руданском невдалеке от Шаргорода, где Степан учился в бурсе, он в сельской школе оборудовал скамьи для детей. Что это за история, и как, собственно, возникло сегодняшнее наименование села?
— Как-то вместе с Ольгой Юрчишиной и Николаем Сараханом — лауреатом Литературной премии им. Степана Руданского из Калиновки, мы поехали в Руданское. Встретили нас очень тепло. Впечатления о веселом, красивом, энергичном юноше из бурсы, проходившем в местной церкви как бы практику, и особенно об эпизоде в церковной школе передавались и сохранились каким-то образом нетленными в памяти людей... Но как Жорновка превратилась в Руданское? Село в 1921 году собирались переименовать в Пятаково в честь видного большевистского деятеля того времени. И вдруг учитель местной школы Иван Кильчицкий на крестьянском сходе осмелился возразить: мол, в этом селе не раз бывал народный поэт Степан Руданский и было бы более справедливо назвать его Руданское. Односельчане поддержали его...
— Вы, Алексей Васильевич, не раз направляясь на стажировку как военный врач в крупные города, всегда находили время побывать и в архивах. Очень любопытен в этом отношении найденный вами «Формулярный список Ялтинского городового врача Степана Руданского. Подан Врач. отделенію 21-го іюля 1870 г.»
— Действительно, стоит привести, следуя оригиналу, несколько строк весьма интересного документа: «Колл. асессор Степан Васильев сын Руданскій. Ялт. город. врач. 37-ми лет. Вероисповедания православнаго. Имеет орден Станислава 3-й степени. Сын священника Подольской губерніи Винницкого уезда села Хомутынец Василія Иванова сына Руданского. Окончив курс медицинских наук и выдержав испытаніе на степень лекаря и званіе уезднаго врача в Императорской С.-Петербургской Медико-хирургической Академіи 18 іюля 1861 г., согласно ходатайству той-же Академіи по причине страданія грудных органов назначен Медицинским Департаментом М.В.Д. городовым врачом в Ялту 1861 г. Августа 1-го.
По распоряженію Губ. начальства несколько раз исправлял обязанность Ялтинского уезднаго врача, всего 7 месяцев и несколько дней. По распоряжению Г. Начальника Губерніи исправлял должность карантинного лекаря Застав и Селеній южнаго берега Крыма с 15 сент. 1864 года более двух лет. С 23-го же іюля 1867 г. исполнял карантинные обязанности в одном Ялтинском порте в отсутствіи или же по требованію отрядного офицера пограничной стражи.
Указом Правительствующего Сената от 8 апреля 1868 года № 73, распубликованным в С.-Петербургских Сенатских ведомостях 12-го числа того же Апреля № 30, произведен в чин Титулярного Советника за выслугу лет со старшинством с 1-го августа 1861 г.
По единогласному избранию утвержден почетным мировым судьею Симферопольско-Ялтинского Мирового Округа 1869 г. Апреля 2. Во время пребывания Высочайших Особ на южном берегу Крыма в 1869 г. несколько месяцев исполнял полную должность карантинного агента в Ялтинском порте».
— К этому кругу обязанностей и дел надо добавить, что Степан Васильевич построил в Ялте первую больницу, основал медицинскую библиотеку и фактически подарил городу водопровод...
— В предсмертном проекте его завещания от 1873 г. есть слова: «Часть земли в количестве 16 квадратных саженей уступлена мною городу для устройства на оной фонтана по особому условію, заключенному мною с городом, 5 іюля 1869 г. На основаніи того же условія мною уступлено городу еще 4 квадратных саженей земли для устройства резервуара для фонтанов по почтовой и базарной улицах».
— В обнаруженных вами документах трогает такой штрих: «Означенный участок земли завещаю Ялтинскому уездному Земству на следующих условиях: ...Земство обязуется воспитать на свой счет малолетних детей Ялтинской мещанки Авдотіи Широковой, сыновей Якова и Василія и дочь Христю, дав первым двум образованіе по собственному усмотренію, преимущественно реальное, а последней — акушерское». Очевидно, завещание было выполнено?
— Думается, так. Дело в том, что С. Руданский жил в Ялте в семье вдовы Авдотьи Широковой, имея, как говорится, там пансион, и завещал городу позаботиться о ее детях. К слову, было бы небезынтересным попытаться разузнать их дальнейшую судьбу. Словно капельки «живой воды» сердца врача и поэта...
— Благодарю вас, Алексей Васильевич, за этот мысленный полет над трогательным пространством благородства и долга. Но есть и поэтическое завещание Степана Руданского — в поэме «Цар Соловей»:
«Єсть три сили в чоловіка,
І першая — знання,
Другая — добротворіння,
Третяя — кохання».
— Наверное, это и есть автопортрет Степана Руданского. Его земной путь длился лишь тридцать девять лет. Но он со мною и с вами...
