Продолжение. Начало в номерах за 30, 31 мая, 5, 7, 14, 21, 27 июня
После Версальского парка в нашем туристическом автобусе произошел раскол. Голосованием выяснилось, что одна половина рвется в Лувр, а другая — в музей д’Орсе. Я принадлежал ко второй половине. Спор прекратился, когда стало известно, что между этими двумя заведениями только небольшой мост через Сену.
Д’Орсе — это вокзал, из которого сделали музей. Сразу переварить его масштаб сложно. Это грандиозное помещение, похожее на ангар для космических кораблей, с парой гигантских часов на фронтоне. Внутри совершенно уникальная атмосфера. Для меня музей обычно — это нечто скучное, скорее обязывающее, чем привлекательное на самом деле. Чтобы потом говорить знакомым: «Вы были...», «Вы видели», «Вы трогали...»
Д’Орсе известен импрессионистами( конец девятнадцатого века, начало двадцатого). Есть там еще и скульптуры Родена, авангардная мебель, посмертные маски и прочая.
Чтобы не мешать пристрастиям друг друга, украинские паломники разделились уже в музее, договорившись встретиться в определенное время.
Я поднялся на третий этаж, в гости к импрессионистам.
О них я знал только, что они схватывали первое впечатление (impression — впечатление). А также, что у них с резкостью не того — надо очень издалека смотреть на картину, чтобы понять, что же на ней изображено.
Но когда я начал прохаживаться по шикарным, прохладным залам и присматриваться к работам этих ребят, вдруг стал четко проявляться характер каждого из них. Привычки, вкусы, увлечения. Дело вовсе не в методе изображения. Это частности.
Чтобы почувствовать душу мастера, не надо никуда спешить. Большая ошибка — скакать галопом вдоль стен. Художник, даже пусть свое первое впечатление, воспроизводил на полотне как минимум несколько часов, а то и месяцев. То есть там зашифровано несколько слоев его эмоций. Соответственно, чтобы ощутить их, надо подольше побыть у картины. Лучше сидя в плетенном кресле, которые услужливо стоят в д’Орсе во многих залах.
Первым меня увлек основатель импрессионизма — Клод Моне. Ох, уж этот «Завтрак на траве». Чудная вещь! Изображен довольно занятный пикничок.
Сидят на травке в лесу двое с иголочки одетых джентльмена, в глухо застегнутых сюртуках и темпераментно о чем то спорят. В то время, как рядом две их дамы, простите, в неглиже. Одна подружка, абсолютно голая, расположилась возле закуски. А вторая, тоже в чем-то весьма необременительном, вроде ночной сорочки, грибы неподалеку собирает. Этот контраст забавляет. Давно я так не завтракал!
Что касается самой еды, то это круасаны, вишни и прочие абрикосы. Спиртного — нет! Что, конечно, упущение со стороны живописца. Но в целом обстановка — интимно-удовлетворительная! Очень приятно находится в роще в такой компании. Гармонию только нарушила парочка американцев, которая вперлась между креслом, где я наслаждался, и собственно картиной.
Затем я понаблюдал за созерцающими это пикниково- стриптизное полотно. Большинство начинали похотливо хихикать, как будто подглядывали в женскую баню. Некоторые просто разглядывали его иронично-внимательно (по-видимому, я принадлежу к этой категории). Но был и третий тип посетителей, они эту расслабляющую сценку воспринимали крайне серьезно. Подозреваю, что это искусствоведы. Вместо того, чтобы любоваться ситуацией и природой, они, вероятно, изучали штрихи и мазки. Но это у них профессиональное отклонение. Не за удовольствием же в самом деле они сюда явились.
Однако между мной и креслом набилось слишком много народу. Лужайка стала перенаселенной. Пришлось следовать дальше. Ясно одно: Моне понимал толк в завтраках.
И не только. Он оказался очень разнообразен в выборе тем. Не гнушался и маленьких «меню». Такой, знаете, крошечный натюрмортик. И название соответствует — «Лимон и селедка». Опять же, на удивление, не хватает спиртного. В вопросе выпивки художник не дорабатывал.
Тут я наткнулся на его знаменитых «Кувшинок». Видел я их до этого только на фарфоровом чайнике. Всегда думал, что это маленькая картинка. Оказалось огромное полотнище. Одного болота метров пять квадратных. Но Моне переплюнул некий Гуна Амьет. Недалеко висело его белое полотно на всю стену. Что это такое? Подхожу ближе, а там посередине маленький лыжничек мчится. Пора, прикинул я, и мне взяться за кисть. Намалюю несколько зеленых квадратных метров, а в центре — крошечного велосипедиста. И название желательно поконкретнее, вроде «Проезд через луг». Все шансы оказаться в приличном музее.
Мои честолюбивые размышления прервал Эдгар Дега. Этот парень ужасно любил подглядывать за дамами. Особенно от балерин его было трудно оторвать. То они у него переодеваются, то пуанты натягивают. А ракурс такой, как будто наш Эдгар через замочную скважину наблюдает. Вуайерист какой-то. Дега нравилось заставать женщин за разными занятиями: то просто дама на кровати потянется, то пуговицу сосредоточенно пришивает. И все пронизано эротикой! Кажется, наблюдатель сейчас набросится. Не даст пуговицу пришить. Мэтр доходит до изображения интимнейших подробностей: одна изящная дама ковыряет пальцами рук в пальцах ног (пардон!), другая тоненькая девица из ванны выбирается. Трудно Дега было сдерживаться в этот момент. Это чувство полностью передалось его творению.
А у Пьера Ренуара женщины пухлые и сочные. Хочется чмокнуть. Особенно на картине «Этюд в Торсе: эффект от солнца». Пышная барышня в цветах. Не знаю, как насчет солнца, но в основном эффект от ее мощного бюста. Я бы, перефразируя модный шлягер, назвал эту вещицу «Эффект от бюста номер 5».
Ренуар с годами, наверное, зрением слабел. Уже в картине 1881 года почти невозможно разобрать деталей пейзажа. Так и хочется одеть на художника минусовые очки. Вероятно, поэтому и дамы у него с годами все увеличиваются в размерах и весе. Их трудно не заметить. Особенно таких, как на картине «Купальщицы». На двух массивных женских телах — десятки жировых складок. Этих дам можно использовать для рекламы средств для борьбы с целюллитом. Что-то вроде борцов сумо женского пола. Тем не менее изображены они с любовью. Могучие габариты Ренуара не смущали. Как и его тезку — Рубенса.
У злоупотребляющего абсентом безухого Ван Гога все насыщено цветом, как в телевизоре, ручка яркости которого повернута на максимум. Что-то в этой яркости мрачно- алкоголическое. Он обводил, как мультипликатор, своих персонажей черным контуром. Может, руки дрожали и он хотел четче обозначить границы? А потом стали выдавать это за его «оригинальную манеру изображения». Детишки у него со зловещими улыбками карликов. «Доктор Гоше» страшно алкоголический, поэтому получился весьма органично. И печально. Цвета у Ван Гога депрессивно-возбужденные. Позднее я узнал, что у этого бедного гения было не в порядке с головой. Но вот ежели нарисовать столик в кафе, где люди через минуту соберутся покутить — тут ему нет равных. Знаете, тот самый благословенный момент, когда уже все накрыто, блестит хрусталь, стоят блюда и нетронутые бутылки с выпивкой. С годами все больше ценишь эту девственную нетронутость праздничного старта. У Ван Гога картина с накрытым на улице столом, ожидающим гостей, получилась так — аж в горле пересыхает! Кульминация предвкушения!
Поль Сезанн — любитель здорового деревенского образа жизни. Из продуктов у него на картинах молоко, яйца, лучок, яблочки. Все простое, здоровое, экологически чистое. Цветочки, опять же, сельские пейзажи. Ощущение воздушно- прозрачного, освежительного деревенского воздуха, вроде как в песне «На недельку до второго я уеду в Комарово». И женщины у него мясисто- крестьянские, плещущиеся с хохотом в речной воде. Сезан, судя по всему, из Комарово не возвращался.
А Тулуз-Лотрек порочный урбанист. У него незаполненные пятна и в картинах, и в душе. Многие персонажи похотливы. Все подмигивают и ждут приключений. Обрюзгшие старцы распаляются от вида молодых пышнотелых кокоток. Развр-а-ат! Запах пота и пудры. Но вперемешку с иронией, которая все искупает.
Лотрек хитер. Женщин изображает исключительно в эротично-вульгарных позах. Всяких немолодых проституток. Однако они как-то остро возбуждают. Вроде сыра камамбера. Хотя в них также чувствуется душок. Очень французское отношение к пороку, близкое натуралистической школе.
Но мужчины у Лотрека в ряде портретов — устало-строгие. Они противопоставляются «женской распущенности». Мол, мы конечно, участвуем в разврате, который вы нам навязываете — но нехотя. Не можем совладать с естеством. И за нашу слабость вас презираем. Лотрек выгораживает мужской пол.
Ренуар — похоть в благочинных рамках. Лотрек — за ними.
А совсем детское восприятие у примитивиста Анри Руссо. Мир придуманных экзотических лесов. Со своими «Джунглями» он вполне подошел бы для оформления детских садиков и санаториев.
Гоген тоже экзотика, но реальная. Его друзья-импрессионисты уже нарисовали все вокруг Парижа и его окрестностях — пришлось податься куда подальше — на Таити. Изображать с натуры полинезийских толстопятых девушек на фоне пестрой местной флоры. Из его картин так и брызжет солнце, по которому истосковались сердца парижан, замученные непогодой (нам говорила коренная парижанка, что легкий дождик на фоне серых небес — типичная парижская погода. Это заметно и по холстам).
Побродив в царстве импрессионизма, я как будто окунулся во французскую жизнь на рубеже веков. Побывал на пляжах, в кафе, в театрах, кабаре, деревнях. Вероятно, в этом и было главное достоинство импрессионистов: они ловили мгновения реальной жизни, реальных людей. В манере и пристрастиях каждого художника, разумеется, передавались черты и собственного характера.
В общем, после этого музея я приобрел множество знакомых, которые достаточно искренне рассказали о себе и о своем окружении. Д’Орсе — вокзал, на перронах которого толкутся пассажиры разных времен. Нашелся бы внимательный слушатель. А точнее — зритель.
