Блогера, тернопольскую поэтессу и прозаика Дзвинку Торохтушко (настоящее имя — Любовь Бурак) «День» открыл на страницах «Фейсбука». Привлекло внимание ее «Родинне», где автор под соусом народной экспрессии и гротеска представляет глобальную для украинского общества проблему русификации и «постсовка». Героиня рассказа — дочь бандеровца тетя Ира, прожив долгое время в Вильнюсе, стала считать себя «русской», а сестра-кременчанка, так сказать, пытается привести ее в чувство. Как рассказала «Дню» Дзвинка Торохтушко, история вполне реальная и действительно семейная.
Благодаря своим остроумным, часто бескомпромиссным заметкам в социальной сети, Дзвинка обрела всенародную известность, а ее «Молитва» облетела всю Украину, солдаты читали ее в блиндажах на передовой. Теперь — это песня, которая стала совместным проектом с группами «ТаРута» и «Гайдамаки» и композитором Борисом Севастьяновым. Строки «Молитвы», передающие ощущения солдата на поле боя, появились тогда, когда шли самые ожесточенные противостояния за Донецкий аэропорт, где был муж пани Любы — главный капеллан Украинского добровольческого корпуса «Правый сектор», священнослужитель УГКЦ отец Петр Бурак, ныне — капеллан 5-й отдельной тактической группы «Волынь», и друзья писательницы. Впоследствии на войну пошли старшие сыновья — Иван и Марьян (всего в семье шестеро детей). Ребята служили в артиллерии Украинской добровольческой армии. Вернулись в прошлом году после контузии.
Дзвинка Торохтушко — автор двух поэтических сборников («Заквітну деревієм», «Звуки і знаки»), соавтор сборника патриотической поэзии «Голос крові» и сборника «Час В». Последние два вышли в 2015-м году. Тогда же была издана сказка «Світлячок-охранець», прототипом которой является погибший в зоне АТО боец, друг семьи Андрей Дремин (позывной — «Светлячок»). А в прошлом году, на ХХІІІ Львовском форуме издателей, Двинка Торохтушко представила свой первый роман «Масік».
Говорим о войне и проблемах украинского менталитета.
«ЧИТАЙТЕ «ЗАХАРА БЕРКУТА». ВОТ ВАМ ТЕРРИТОРИАЛЬНАЯ ГРОМАДА...»
В одном из интервью Дзвинка говорила, что не любит Тернополь. На мой вопрос почему, после первой спонтанной реакции писательница ответила:
— Я от Тернополя ждала большей открытости, большего света. Часовни на каждом шагу — это хорошо, но когда в церкви бьемся лбом об пол, а выходим из церкви — «дуля в кармане», и продолжаем так жить и дальше. Вот за это я действительно его не люблю.
За последний год, сколько ездила по Украине: проблемы синхронные. Они все централизованы. Вообще, знаете, я надеялась на эту децентрализацию немножко. Мне нравится идея территориальных громад. Когда с людьми общаешься, они говорят: «А как вы видите территориальную громаду?» Говорю: «Почитайте Франко. Читайте «Захара Беркута». Вот вам территориальная громада с лидером, принципами, с религией, с историей. Вот она».
«НАИБОЛЬШАЯ ПРОБЛЕМА В БУДУЩЕМ»
— Испытание войной и украинское общество. Как вы это чувствуете? Ваш муж — капеллан, ваши сыновья были на войне, это делает войну для вас несколько иной, чем для других. Как сделать так, чтобы «температура сопереживания» по стране была близкой, ведь сейчас она неравномерна?
— Я это собственной кожей ощущаю. А температура сопереживания и не будет равномерной. Ну вот недавно была в Кременце. Это, с одной стороны, как говорят в Тернополе, «красный» Кременец, с другой — там уже куча могил героев. Собственно, это мы с родителями «Светляка» (погибший воин АТО, друг семьи. — Авт.) ездили. Они ездили на открытие памятника погибшему герою из Белокриницы Вячеславу Мельнику. Отец его, Александр Мельник, пошел в добровольческую армию. Он сейчас там воюет и вот сыну сделал памятник на кладбище, но это одна часть жизни Кременеччины в войне. Другая часть — это, простите за выражение, пофигизм. То есть: меня не коснулось — слава богу. И это везде по Украине. Просто в Кременце это еще и подогревается московским патриархатом. Приехала вот моя тетя, та самая тетя Ира, о которой я люблю писать, она просто находка для литератора, и тетя Ира захотела в Почаев. В Почаеве молятся «за прекращение междоусобицы» и, соответственно, та часть населения, которая находится под воздействием московского патриархата, так и считает, что у нас гражданская война. То есть фактически «междоусобица», и они молятся за ее прекращение. Им сложно объяснить, что там находятся регулярные русские войска. Для них это «шахтеры и бандеровцы».
Плюс к этому, конечно, виновата наша центральная власть, которая не навела четкость в этом вопросе. Антитеррористическая операция. У нас что, миллионы террористов там? Мы воюем четвертый год. Нас не понимают в мире за-за этого. Я общалась с дипломатами, которые говорят: «Нам задают вопрос, что у вас происходит? Почему войну с тяжелой артиллерией, с танками назвали антитеррористической операцией? Почему вы ее войной не признали?» На этом делается бизнес, большой бизнес. Эти попытки блокады, которые были, они просто разбередили тот «фурункул», но «фурункул» остался, волна угасла, и все дальше продолжается.
Но есть еще другой фактор влияния в этой войне — заработчане. У нас не закрыты границы с Россией. Перед Пасхой еду в Кременец к маме и едут со мной люди, которые работают в Москве. Когда я писала о том, что эту войну мы не выиграем, то на меня люди в Фейсбуке набросились: «Как?!! Но мы победим!!! Мы верим!» Говорю: «Я тоже верю, что мы победим. Мы победим, но мы ее не выиграем. Ее выиграют заработчане. Даже если мы испепелим Москву до тла, до камня, до щепочки, они придут и отстроят, потому что им за это заплатят». К сожалению, вижу эту картину именно так. Наибольшая проблема, на мой взгляд, даже не сейчас, не в военном конфликте, не в оружии, не в жертвах. Я ее вижу в будущем. Это будет примирение. Нам, нашим детям, семьям погибших придется жить в одном государстве с теми людьми, из-за которых это все произошло, и придется мириться. Вот это будет сложнее всего.
«ИСКАТЬ ДРУГИЕ ВАРИАНТЫ НЕ ХОТЯТ, ТРЕБОВАТЬ ЧЕГО-ТО БОЯТСЯ...»
— В интервью одному из тернопольских изданий вы заметили, что вас раздражает добровольная нищета украинцев. Каково происхождение этого явления? Как это лечить?
— Оно не лечится. То есть лечится фактически самолечением. Наши люди любят говорить: от нас ничего не зависит, мы так и будем жить, мы такие бедные, мы такие несчастные, серые, убогие. На самом деле эти люди ничего не хотят менять. Они не хотят искать лучшую работу. Назначили минималку вот такую, на которую выжить можно только в этих рамках, и они живут, искать другие варианты не хотят, требовать чего-то боятся и таким образом создают эти рамки добровольной нищеты. Самое страшное для меня лично, это огороды. Я когда маме считаю каждую осень стоимость килограмма картофеля, мама говорит: «Все. Весной сажать не будем». Весной начинается то же самое. Это часть той добровольной нищеты. На самом деле это людям не дает прибыли, это — отбирает время.
— Вам хорошо удаются иронически-сатирические произведения. Кто для вас является ориентиром в этом и кто интересует в украинской и мировой литературе?
— Не знаю, насколько они хорошо мне удаются. Они в действительности были только на сайте «Рєпка-клуб», были на Фейсбуке. Там своя читательская аудитория. Да, иногда такое что-то пишется, когда есть настроение. Ориентирами здесь трудно кого-то назвать. Кстати, об этом тоже когда-то писала, когда я стала писателем: попросила у Святого Николая писать где-то приблизительно так посередине между Глазовым и Хоткевичем. Так оно у меня где-то. Меня Бозя услышал. Я бы сказала, что ориентирами в сатирическом направлении или юмористическом является тот же Павло Глазовый, О. Генри. Когда-то мне очень нравился наш автор из Кременца Виктор Пидгурский. Он писал довольно легкие, хорошие, приятные юморески, тернопольский писатель Петро Сорока когда-то тоже таким увлекался. Ну, хотя я не читатель юмора. Просто была у меня такая жизненная ситуация, когда писалось такое.
— Сейчас не пишется?
— Нет, сейчас не пишется. Мне вообще очень трудно было после контузии ребят. Они отошли от нее быстрее, чем я. Думала, я сильнее. На самом деле эти их проблемы по мне очень сильно ударили. Они как раз воевали, и, наверное, потому «Масик» тяжело так же писался.
— Ваша история о «приезде тети Иры из Вильнюса» стала суперпопулярной в «Фейсбуке». А известный деятель Евгений Марчук даже написал, что это — «готовый сценарий для философского фильма, во время просмотра которого зал будет смеяться до слез». Не думали ли о таком? И если бы вам пришлось писать сценарий об украинской современности, то каким был бы этот фильм?
— Очень приятно, конечно. Кстати, я не читала этого, не встречался мне такой отзыв, очень приятно, что Евгений Марчук откликнулся. Да. У меня крылья начинают расти и нимб чесаться. (Улыбается.) Вот о сценарии я не думала, но если бы его кто-то заказал, то, наверное, это была бы такая душевно-юмористическая сага. Как и украинская жизнь в конечном счете. Она такая есть: сегодня плачешь, завтра — смеешься, что-то происходит, где-то ты что-то видишь, слышишь. Да. Этот сценарий был бы приблизительно таким, как история о тете Ире.
«ВОЛЫНЬ — ОТ СЛОВА «ВОЛЯ»
— Поскольку в нашей стране на жизнь литературой не заработаешь, то занимаетесь переводами и для этого самостоятельно выучили четыре славянских языка. В сотрудничестве с Татьяной Комлык среди ваших трудов роман белорусской писательницы, публициста, лауреата Нобелевской премии по литературе Светланы Алексиевич «Цинковые мальчики». Какой интеллектуальный опыт получаете от этой работы?
— Я не профессионально изучала языки. Просто дети росли, я в это время мало писала. Мы тогда жилы в Днепродзержинске (ныне Каменск). Поблизости с детьми гулять негде было, так мы ездили в парк. С мамочками общаться мне было всегда тяжело, и я просто читала. Брала в библиотеке польского костела и читала в оригинале что-то польское, чешское попадалось. Потом это стало увлечением, и как-то за годы выучила языки. Ежегодно мой друг Юрий, который коллекционирует манускрипты, рукописи, привозит их из Европы, преимущественно из каких-то монастырей. Этот пергамент может быть полусотлевшим. Юрий педантично, под микроскопом каждую букву исправляет. Мы с ним решили сделать такой репринтный проект. Я перевожу ему это все. Вот основная моя переводческая деятельность. Оттуда вынести в интеллектуальном плане можно много, потому что это серьезные научные труды. Вот Юрчик приехал прошлым летом и привез два просто бомбезных манускрипта. Если не ошибаюсь, бенедиктинский монах в ХІV веке написал о том, что у женщины нет души. Это все серьезно. А затем там еще были такие довольно интересные вещи, размышления над Священным писанием, над какими-то отрывками Священного писания. Они где-то дают духовный рост и ощущение эпохи, ощущение, чем жилы, например, где-то там в Черногории в тысяча шестьсот каком-то году. Это действительно довольно интересно.
— Как-то вы сказали, что очевидно, являетесь, «таки настоящей волынянкой». Что вкладываете в это определение, кроме того, что родились в Кременце, который еще называют Волынскими Афинами?
— Я люблю жить, чувствовать этот жизненный ритм. Заметила интересную разницу между собой и своими ближайшими подружками-галичанками: я более оптимистична, чем они, как-то легче отхожу, не люблю ссориться. В Тернополе это, кстати, обожают. В Кременце — не очень, а в Тернополе этим живут, иногда годами «дуются», все как полагается, «все очень набожно». Я люблю ломать собственные какие-то стереотипы, открывать что-то новое. То есть где-то Волынь от слова «воля». Ну да — я немножко бунтарка, но я считаю себя адекватной бунтаркой. Во всяком случае, бунтую где-то ровно до предела между добром и злом. Я его не переступаю. Ну, Волынь — воля, свобода. Я это люблю.
РОДИННЕ
Приїхала моя тьотя Іра. З Вільнюса. З Європи, кагбе.
Тьотя Іра має сімдесят років і, судячи з її розповідей, стільки ж проблєм і болячок. Плакалася мамі на тему, шо внутрєнні органи не відповідають зовнішнім прагненням тьоті Іри, а геронтологія в Литві вєсьма повєрхностна і чотко орієнтована на внутрєнній мір кошелька.
Тьотя Іра получила шалене задоволення від нашої районної поліклініки, котру ми щитаємо юдолью сльоз і пічалі, потому шо виглядає вона, як санпропускник до морга. Але тьоті Ірі наша поліклініка подарила клінічне задоволення від убітих реформами медицини айболітів, котрі от фонаря діагностують болєзнь, і пенсійних черг під кабінетами, де можна взнати, як ту болєзнь недорого вилічити народними методами, святою водою і молитвами до чудотворців. Но то таке.
Вопшим, тьотя Іра має страшні проблєми у Вільнюсі. Перше — вона ніколи і ніде не працювала, бо була женою полковніка, жила у воєнному городку і її роботою було виховувати двох дочок-близнючок: Галю і Наташу. Цю роботу тьотя Іра спихнула на дочку спившогося прапорщика і присвятила лучші роки свого життя пересилці сімейних фотографій дорогій родині в Кременець.
Дочки виросли, закінчили шось економічне і вийшли в 1987 році заміж за руских льотчиків. Тьотя Іра була настільки щаслива, що засипала родину фотками зятів у фас, профіль і , даже, з боку вихлопної труби. Особенним шиком щитались фотки, де рускі льотчики цюняють в паливний бак і курять на цистернах з авіаційним пальним. Бабця так і сказала:
— Розкішні до...и! Ну, але шо поробиш — рускі — вони такі, хоть і трохи на людей похожі.
Вопшим, тьотя Іра жила собі в Литві стандартним тихим совєцким щастям. Котре закінчилось, щойно совок навернувся. Рускі льотчики були переведені разом з самольотами куда-то в Евенкскі є... Жуткі литовці розхерачили воєнний городок і дали совкам рік на вивчення мови, історії і Конституції.
Це було немислимо. Тьотя Іра з другими узкими і узкоговорящими запротестувала і рішила, шо здохне з голоду в тій сраній Литві, но вчити нічого не буде. Потому шо їй і так харашо, і нема чого ото такому маленькому государству так по-крупному вимахуватись.
Галя і Наташа, як настоящі жони руских льотчиків, виїхали в Евенкські є... Но оказалось, шо тамошній воєнний городок відрізняється від автентичного стойбіща олєнєводів лише тим, шо рядом з юртами стоять самольоти, а в єдиному кірпічному домі находяться школа, лікарня, дєтсад, клуб, сільрада, ЖЕК, склад авіабомб, продуктова лавка, кабінет зоотехніка, воєнна прокуратура і магазін з водкою.
Галя і Наташа рішили, шо в Литві, хоть і жизнь-дрянь, і русофобія, но бігати з діареєю в зарослі карлікової берізки — тоже не лучший варіант. Прихопили з собою своїх рускіх льотчиків і вернулись до Вільнюса.
Цей період у фотографіях не був відображений тьотьою Ірою. Потому шо рускі льотчики, мастєра філігранного сцяння в бак і курільщіки возлє цистерн, не були достойно оцінені литовською владою. Їм тоже дали рік на мовну і соціальну адаптацію.
Галю і Наташу спасло економічне образованіє і вони пішли торгувать в овощні ряди на ринок. А рускі льотчики устроїлись на автомийку. Там їм видали красіву голубу форму і навчили мити машини шампуньом.
Тьотя Іра тут же зреагувала пересилкою фотографій в Кременець: ось які в мене зяті, на крутій фірмі роблять.
Шампунь харашо пінився і вкусно пахнув яблуками. Рускі льотчики по-тихому переливали той шампунь в баночки з-під «Корвалола» і несли додому, де ним милися всі, включно з котами Жужою і Вєнькою, собакою Паміром і осами, котрі зліталися на запах яблук.
А потом руских льотчиків підло і не по-человєчєскі записали на відеокамеру. Ну, як вони, по привичці, цюняють в резервуар з дизпаливом. Впаяли штраф і вигнали з роботи. Щас вони тоже на ринку палети з овощами тягають.
Так і живуть.
— Іздєваются над нами, — каже тьотя Іра.
Ні пенсії прилічної, ні медицинської страховки, всі в одній квартирі в якомусь вільнюському «шанхаї». Внуки до литовської школи ходять, а там же всьо не по рускі, дітям сложно вчитися. Повна срака, кароче.
Але вони не здаються. Тримаються і вірять, шо скоро все повернеться взад. Їх путін підтримує, руский центр їм створив, шоб вони в ньому матрьошок малювали, співали руских пісень, пили руску водку і випилювали великі ложки для зачерпування майбутніх благ у вселенському рускому мірі.
— Нас за людєй нє щітают, Вєрочка. — А ми ж рускі.
— Точно? — питає моя мама. — І давно таке з тобою? Може, до врача треба якого? В мене є один хароший, в голові дуже сильно розбирається.
— Вєрочка, ми — рускіє от Кієвской Русі. От пєрвобитного общества рускі.
— Б.., — каже мама. — Воно заразне!
— Што? — питає тьотя Іра.
— А ото помниш, як тато тіко з Сибіру вернувся? Коли ми першу корову з телятка виростили? До тата тоді КГБ ходило перевіряти, чи він на Сибірі виправився, чи все в порядку в нього з поніманням інтернаціоналу. То тато ж ту корову Матрьошкою назвав. Приходить КГБ, питає в тата, чи не сниться йому криївка, а тато Матрьошку гукає. І каже:
— Бачте, як виправився, в мене даже корова руска.
— То друге життя було, каже тьотя Іра. — Я помню.
— А помниш, як ти під грушкою заснула, а Матрьошка тебе обісрала?
— Ой! Да, вам тогда смєшно було.
— Та тоді було смішно. А тепер от, Ірко, не дуже. Бо воно, таки, заразне.
— Што заразноє?
— Руске гамно — заразне, — каже мама. — Воно тобі тоді, певно, в голову затекло і там заграло.
— Ти страшний чєловєк, Вєра. Как і тє літовци, што нам жить нє дают.
— Б...! Хто вам чого не дає? — каже мама. — Та вивчіть мову, історію, шо там ше, здайте екзамена, получіть громадянство — і живіть по-людськи.
— Зачєм, Вєра? Ми же рускіє!..
Публикуется на языке оригинала
