Месяц прожила без включенного телевизора — такое слово дала сама себе, уезжая в деревню. Зачем отравлять свежий воздух, добровольно изматываясь от опостылевших гримас известных политических персонажей. Все оставлю в городе, — наивно решила. Откуда такая свежая доверчивость? Неужели неожиданно наступило второе детство, а это, как известно, никак не вторая молодость. Правда, заблуждения о возможной полной отстраненности быстро ушли — с росой.
Давным-давно разоруженные от каких либо заработков и благ, выкручиваются, выживают селяне. Кто в город подался, кому посчастливилось наняться к новым хозяевам, владельцам поместий, а это совсем не 6 советских соток (уже и за 150-250 километров от столицы полно киевских усадеб), кто с утра до вечера ловит рыбу на ужин и впрок, овощи, естественно выращивают все, а у кого руки мастеровые — ежедневно предлагается на строительные работы. Везет не всем. Самое очевидное — тут уже ниоткуда ничего не ждут и никому не верят.
Естественно, приехав отдохнуть, не планировала добровольно лезть в петлю, собирая материал — просто все проблемы так обнажены, что хочешь не хочешь они перед тобой как на жизненном экране. Вот и осели в памяти осколки впечатлений, обрывки разговоров...
— На голове химка? — спросила меня сразу при первой же встрече домработница, вернее, летняя поливальщица сада соседской дачи.
— Нет, у меня всю жизнь сами вьются, — невольно рассмеялась такому вопросу. И тут же услышала вывод: умеют же люди жить экономно, а тут что не делай с волосами — одни растраты. Шланг выразительно вздрогнул в ее руках, как бы подтверждая и соглашаясь. Мысленно похвалила себя — хоть на чем-то сэкономила, а то все на мне да на мне...
Пока она поливала, а я возилась с клумбами, невольно слушала ее рассказы о житье- бытье. 20-летний сын, закончив техникум с экологическим уклоном — безработный, собрался в Киев. Его друг уже пять лет в столице штампует и чистит какие-то медали и получает 500 зеленых (евро тут еще не в моде). Оно бы хорошо, да ведь все съест плата за съемное жилье. Вот сидит и гадает — ехать или нет. Хорошо хоть не курит.
Поливала она старательно — хозяева помешаны на своем газоне, а она за работу уцепилась, как за последнюю надежду.
...Вот корова загуляла, — возмущалась, — у других с первого раза осеменение дает результат, а свою уже трижды водила и хоть бы хны. Каждый раз выкладываю по 34 гривен — золотое молоко выходит. Хоть бы один бык был на все село, да перевели за ненадобностью, вот и маемся.
В один из дней, гуляя по сельским улицам, наблюдала, как мужчина неопределенного возраста где-то от 30 до 50, гнал корову кнутом, покрывая ее самобытной бранью. Слово «шлюха», адресованное корове, имело в его лексиконе столько синонимов — 20 не меньше, один сочней другого. Корова, озиралась испуганно, все время ожидая боли, и шустрила как могла, неся в себе свое стрессовое молоко. Если тебя так ненавидят — до молока ли тут? Совсем некстати вспомнила голландских коров, которых видела во время летнего путешествия — они там улыбаются. А кто бы не улыбался, если те не знают, что такое кнут, а при каждой дойке получают что-нибудь вкусненькое. Моя новая знакомая — мысленно дала ей прозвище Химка — почему-то подозревала, что я наблюдаю, сколько часов в день она работает. Кстати, хозяева платят за три часа в день работы в саду, не меньше, чем многим журналистам за вкусный материал. Конечно, я этого не сказала, да она бы и не поверила. Иногда женщина меня доверительно просила, если приедут ее хозяева, не говорить, что иногда она не приходила: то к зубному надо, то снова корову вести на вспрыскивание, то картошку копать, то мышиный яд искать, что в селе абсолютный дефицит. Я даже пообещала поискать в Киеве, правда, пока не предполагаю, где такое сокровище продается. Так за три недели дней пять Химка сэкономила, но об этом я никому не сказала, да меня и не спрашивали. Только словила себя на мысли, что научилась делать вывод по- химкински: умеют же люди жить экономно.
Кстати, где-то в соседнем селе недавно появилась фабрика, где шьют какую-то фурнитуру для дорогих авто. Селяне обрадовались — работа пришла. Шестидневка с восьмичасовым рабочим днем оплачивается весьма скромно, но никто не разглашает, видимо, такой договор. Если же работник пропускает день (даже если попал в аварию), снимается 100 гривен. Семь дней проболел — забирают соответственно 700. Самое главное, что терпят, выхода другого нет.
— Вот ночью скоммунистили капусту, гривен на 60, наверное. Пьяницы чертовые, — сокрушалась поливальщица. 25 летний сын сидит вечерамидома, как старый дед, — без всякого перехода продолжала она. Хоть бы женился, да тут все девчата курят и в барах сидят — чего-чего, а этих заведений в селе как грязи. Хлопцы же у меня — рукастые — все умеют и строить, и починить, недавно из трех старых мотоциклов один собрали — как новый работает целый день. Вечером, правда, проверяют — жив ли еще. Слава Богу, заработала им на права — теперь хоть штрафовать не будут.
Вечерами над селом стоит запах коптящейся рыбы, идут заготовки на зиму. Везде, где городские дачи, стучат молотки, перекликаются болгарки, завозится земля и дикий камень для заборов. Сельские же дома обновляются скромненько — лишь бы перезимовать.
Пока идет многолетняя политическая игра в режиме «спустить собак — придержать собак», народ на селе нищает и нищает. Есть, конечно, и новшества — в районе старой пристани (когда-то тут причаливали нарядные ракеты) крутые собираются обустроить частный аэродром. А как же без него — тут ведь уже есть владельцы вертолетов, легких самолетов. Подсуетятся и будет аэродром — эка невидаль! Блеск и нищета — как две параллельные прямые, столкновение им не грозит.
Хоть бы ее корова уже поддалась, — думала вечером, жалея зеленую домработницу. За получаемые ею деньги живут еще два ее безработных сына, а химию на голове сделать все не получается.
И чего она о ней так мечтает...
