«Брама світла» Романа КОРОГОДСКОГО признана лучшей (вместе с «Моїми обріями» Михайлины Коцюбинской) прошлогодней книгой биографических эссе. Девять дней назад Романа Мироновича не стало…
«Подпольная, скрытая культура невозможна по определению, так же, как невозможна в этом смысле и внутренняя свобода… Пушкин мог ходить на прием к царю и оставаться Пушкиным, но не потому, что он внутренне был свободным, в отличие от внешней несвободы. Он был свободен вообще. Ни внутренне, ни наружно, а вообще. Внутренней свободы, вопреки предубеждению русских людей, не существует. Существует просто свобода. Так же, как не существует лососины второй свежести», — так, словами Мамардашвили, можно сказать о Корогодском.
Как и каждый свободный человек, Корогодский создавал собственную историософию. Настоящая история, в отличие от истории учебника, создается на уровне интимном. Об огромной гуманитарной мощи — Юрия Луцкого — писал, что он «был неспособен существовать вне контекста Мойры» (Мойра — жена Юрия).
Поэтому главным в осознании правдивого бега истории Корогодский считал, если можно выразится, семейную археологию. «Крип’якевичі, Цегельські, Сороки-Зарицькі, Горині, Калинці, Яковини, Косіви, Максиміви, Заливахи — їхні сімейні хроніки вразили і краще за будь-які підручники розповіли про совєтський гніт, терор, психологiчний тиск».
Для Корогодского любая семья — как и грибница из модного ныне романа Ольги Токарчук («Рута почула удар серця грибниці, який настає раз в вісімдесят людських років»): она живет во всяких условиях, пребывает в ноосфере Вернадского и является неисчерпаемым антисептиком.
В предисловии к рецензируемой книге Ирина Грабовская заметила это свойство семейной грибницы быть живой водой: «К сожалению, уже много веков украинцам приходится думать и осмысливать себя в реалиях не полноценной жизни, а только выживания. А мир выживания, по утверждению А. Маслоу, непригоден для действительно человеческого существования. Он искажает систему ценностей, сводя все усилия, в конечном счете, к главной цели — любой ценой избежать смерти. Там, где появляется стремление «любой ценой», исчезает вообще иерархия подлинных ценностей, образуется общество, инфицированное некрофилией».
«Брама світла» Корогодского (как, наконец, и предыдущие его исследования, которые раньше также фигурировали среди лауреатов «Книги года») — антисептик против украинской некрофилии. Наглядное пособие того, как можно переиграть государство несмотря на установленные им правила игры — «невозможность жить полно» . Силой семейной грибницы.
Еще в книге «Довженко в полоні» (2000) Корогодский сформулировал свою «теорию плена»: государство навязывало художникам условия карнавального существования — только под маской. «Трагізм людини в тому, що маска… поступово зростається з обличчям… Справжній трагізм неволі, коли бути собою в чомусь стає необов’язковим». Это уже стадия перехода на растительное существование. И только у некоторых — внезапная молния-самодиагноз: «Ампутированная жизнь» .
Вспоминаю, как на более давней презентации пытались сформулировать «формат» Корогодского. Валерий Шевчук: «Пустил ли Довженко несвободу в душу? У нас всех — стремление любить или ненавидеть, закрыв глаза. А Корогодский осмелился понять». Михайлина Коцюбинская: «Тычина — столь же наш позор, сколь и слава. Тычина — это мы. Довженко — это тоже мы». Подобно высказался и Вадим Скуратовский: «С одной стороны, Довженко — это абсолютная гениальность, с другой — гиперкатастрофа. А посредине — мы».
Это серединное «мы» и исследовал, по существу, Корогодский, изучая судьбы великих украинцев. И это «мы» очерчивалось у него в семейный круг, который — далеко не только генеалогическое родство. Ставя в заглавие книги признак «Батьки», он пишет о «наших» родителях — о Зерове и Петрове, Кочуре и Бажане, Суровцеве и Кавалеридзе, Луцком и Шевелеве. «Вони не були патріотами в банальному сенсі цього слова... вони залишалися украинськими інтелігентами».
А интеллигентность для Корогодского в том и состоит, что, несмотря «на прикрі низини настроєвостi» или « негаційну накрученість», — «простягнути руку, підставити плече, бути уважним до людини, яка опинилася в полі нещасливого збігу обставин».
Но вместе с тем — «багаторічне спілкування з Шевельовим мене навчило інакше дивитися на так звану виваженість. Це в нас від внутрішнього рабства, від боязні, «что станет говорить княгиня Марья Алексевна» (Грибоедов)… Як і в кожній нації, є люди і є злидні».
Каждого героя своих эссе Корогодский проверял на тест Альберта Швейцера: насколько смог «сделать свою жизнь аргументом своей философии». Или, как говорил Мамардашвили, реализовать «полноту свободы». И сам метод Корогодского напоминает способ мышления Мамардашвили: «Есть закон мышления о философских текстах — его можно выразить приблизительно так: мы способны понять то, что написано в философском тексте, только в том случае, если сумеем воспроизвести сказанное в нем (не слова, а сказанное в нем) как возможность нашего собственного мышления — в том смысле, что и мы можем это помыслить».
Чтобы понять-воспроизвести чужую жизнь, Корогодский изучал документы, которые имеют высшую пробу родственности, — переписка. «Листи нам дозволяють проникнути на глибину об’явлення душі». На тех глубинах собрал множество жемчужин, которые завещаются для благородного ожерелья национальной биографистики (жаловался:
«Популярної серії про наших велетнів не вистачає» ). Но вытягивал из потаенного мрака интимности и вещи опасные, как опасная запущенная болезнь: «Потворна метаморфоза дум і відчувань полонених митців є ще не усвідомленою до кінця хворобою, віруси якої й у ХХI столітті отруюють національну еліту».
...На упоминавшейся презентации краткое слово попросила Лариса Кадырова: «Это книга, которая поворачивает наши глаза в наши же души».
«Бесконечность или актуальность» (М. Мамардашвили).
Соавтор: Роман КОРОГОДСКИЙ. Брама світла. Батьки. Сер. «Українська модерна література». — К.: Гелікон, 2004, 472 с.(п)
