Счастливая судьба привела меня на свет в семье гениального украинского артиста театра и кино Амвросия Бучмы. Он мой дедушка, или, как я его называла по-галицки, «дедик». Разделяю мнение газеты «День» (М. Матиос), что гений на то и гений, что все у него не так, как у среднестатистического человека. Все не все, а не так. А как?
Этим «как» обычные люди очень интересуются. И охотно подсматривают за гением в замочную скважину. Одни — для того, чтобы сверить себя с кумиром, восхититься его талантом жить, другие — чтобы злорадно поймать его на грешных слабостях (ведь все мы не святые), принизить авторитет до собственной ничтожности и тем оправдать ее.
Поскольку подсматривать в замочную скважину не принято среди порядочных людей, я широко открываю вам двери в дом Бучмы. Заходите, пожалуйста, пройдем по комнатам, встретимся с интересными личностями, поедим-попьем, попразднуем, отдохнем, пошутим.
Бучма не говорил «дом» или «квартира», или «жилье» — только «хата». В хату, из хаты, в хате. В киевской хате по Владимирской улице, 14, квартира № 1, второй этаж, 205 кв. м. — семь комнат, два балкона и черный ход во двор из кухни. После родового гнезда во Львове, на нынешней улице Озаркевича под собором святого Юра, откуда двадцатитрехлетний Бронек отправился в водоворот Первой мировой войны унтер-офицером австро-венгерской армии, у артиста своего жилья не было очень долго.
После войны целую группу украинских деятелей искусств поселили в одном доме на углу Большой Житомирской и Короленко (сейчас Владимирская). Здесь в парадном на Владимирской над нами жил Юрий Шумский с семьей (кв. № 3), выше — семья гениального художника- графика Василия Касияна (№ 5). Напротив нас — известный филармонический чтец Александр Юра-Юрский, младший брат Гната Юры с женой актрисой Шведенко и сыном. Над ними Наталья Ужвий, ее муж Евгений Пономаренко, его сестра Людочка, артистка балета Театра им. И. Франко, и сын Ужвий от поэта Семенко Михась (рано умер от менингита студентом Университета).
Над Ужвий жил выдающийся живописец Николай Глущенко. Он когда-то был советским разведчиком в Германии и получил от Гитлера подарок — альбом собственных рисунков фюрера. У него была удивительная жена, бывшая натурщица, которую, как говорили, он вывез из Франции, и разбалованный сын. Еще выше — композитор Юлий Мейтус с женой Александрой Васильевой, актрисой Театра им. И. Франко, сыном Воликом и стариком- отцом, известным детским врачом.
У Бучмы была возможность выбирать любую квартиру в доме. Выбрал № 1, где тогда, в 1944 г., временно размещалось все Министерство промстройматериалов. В этом министерстве по стечению обстоятельств работала Галина Зубова, старшая сестра Ирины, невестки Бучмы. Она рассказывала, что Амвросий Максимилианович осматривал комнаты с выражением не свойственной ему высокомерной закрытости на лице, прячась таким образом от неудобства ситуации — беспокоить работающих людей. Что еще ощутил Бучма в ауре этой квартиры?
Уже после смерти артиста открылось, что здесь часто бывал Михаил Булгаков. Кособуцкие (отоларинголог — отец и гинеколог — сын), жившие здесь до войны, и Булгаковы с Андреевского спуска рядом, близко дружили. Квартира доподлинно описана в «Собачьем сердце», что подтвердила родственница Кособуцких, профессор Московского университета, родившаяся в этой квартире. Во всяком случае мраморные лестницы со следами креплений ковровой дорожки сохранились.
Интересно, что у Кособуцкого-гинеколога лечилась Галина Зубова, а на молодежных вечеринках у них танцевал студент-медик Василий Васильевич Гудым- Левкович, в будущем выдающийся терапевт-диагност, семейный врач и большой друг нашей семьи.
Входные двери очень простые, но высокие (потолок 4,5 м). Наша прихожая завешана не только верхней одеждой и зеркалом со столиком, но и множеством рогов — оленей, оленят, тура, лося. Это дополнение к мебели кабинета, столовой и спальне, купленной во Львове у профессора-поляка, которого насильственно переселяли в Польшу. На меблирование пустой квартиры бабушка потратила гонорар деда за фильм «Непокоренные» и воспользовалась помощью львовской подруги, знаменитой артистки Леси Кривицкой. К сожалению, по дороге в Киев из вагона исчезла старинная парта-секретер с откидной крышкой, купленная для меня, первоклассницы.
Итак, на рогах в прихожей висели шляпы, зонтики, кашне и не только. Как-то Бучме подарили охотничий канчук, красиво сплетенный из кожаных полосок. Его нацепили на рога и объяснили мне, что это висит «дисциплина». Если не буду слушаться, меня отлупят. Меня никогда не били, даже не шлепали, за единственным исключением, когда я двух с половиной лет от роду вскарабкалась по полуразвалившейся деревянной лестнице на чердак старого сарая в Семипалатинске. Слезала самостоятельно на карачках к чересчур спокойному отцу, который ждал внизу с ремнем за спиной, как та лягушка в пасть удава. С тех пор боюсь высоты.
А еще как-то перед новым годом на рогах в прихожей были повешены черные шарфы, платки, ленты, все черное, что только нашлось. Удивленные этими траурными флагами многочисленные гости спрашивали, что случилось. А это внучка — (4 й класс) принесла в табелеза вторую четверть тройку по математике. Больше троек у меня в жизни не было. Хотя и на пятерку я вытянула одну геометрию…
Из прихожей двери направо в кабинет, прямо в столовую, налево во внутренний коридор и на кухню.
Очень часто посетители проходили прямо в столовую, сразу к гостеприимному столу. А если сначала хотелось пообщаться, или пришли какие-то официальные лица — то в кабинет. Здесь в больших шкафах под стеклом расположилась основная часть домашней библиотеки, собранной уже после войны, потому что предыдущая погибла. Бучма очень любил книги. А семья и подавно. Лучшим подарком друг другу была книга. В библиотеке были издания на украинском, русском, немецком и польском языках (ими Бучма владел). Были полные собрания произведений Франко, Леси Украинки, Ленина, недоизданного Сталина (как же без них), Пушкина, Горького, Чехова, Г. Ибсена, Ж. Верна, М. Рида, Ф. Купера, В. Скотта, В. Шекспира, «Библиотека приключений», «Библиотека драматурга», «Советская драматургия» и т. д.
Здесь, в кабинете, за просторным письменным столом Бучма читал свежие газеты и журналы (выписывалось очень много). Здесь был и телефон. Помню, что дедик стоя разговаривал с Никитой Хрущевым, который по телефону поздравлял артиста с юбилеем и орденом Ленина (1951 г.). Они с Никитой Сергеевичем когда- то встречались на Сталинградском фронте, где Бучма был с концертной бригадой артистов-франковцев, и в только что освобожденном Львове. А на фронте убежали от присмотра охраны, засели в каком-то блиндаже (кровопролитная битва на Волге уже закончилась) и хорошенько выпили вдвоем. В конце той встречи, Хрущев сказал: «Проси что хочешь». И Бучма попросил: «Похороните погибших, всех, наших и немцев, чтобы не закатывала их в дорогу, в снег моторизованная военная техника». По-видимому, не один Бучма об этом грехе войны подумал. Трупы были убраны.
А на стенах кабинета Амвросия Максимилиановича висело много его фотографий в ролях, групповое фото времен молодости — он с женой и Иосиф Гирняк с Липочкой Добровольской, которые к тому времени уже эмигрировали в Америку и их вычеркнули из официальной истории украинского театра. Над угловым диваном большой портрет дедика в тяжелой дубовой раме — сепия по шелку. Подарок кинохудожника Соломона Зарицкого, с которым Бучма познакомился еще в немом кино.
Здесь же множество других подарков от друзей и почитателей. Авторский гипсовый экземпляр небольшой фигуры А. С. Пушкина — работа талантливого скульптора, горбуна Михаила Лысенко. Деревянный, из вишни, бюст Шевченко известного народного мастера Коверко с двухадресной резной надписью: «Будеш, батьку, панувати, поки живуть люде». Заметим, что Бучму в театре называли не иначе как «батько». От Рыльского — большой куманец, глазурованный баранец для вина и напольная глазурованная ваза работы учеников Ижакевича. Уже после смерти дедика к ним присоединится шедевр Ивана Кавалеридзе — бронзовый Николай Задорожный-Бучма сидит на диванчике, опираясь натруженной рукой, которая полуприкрывает ему подбородок, на колено…
Из кабинета также можно было пройти в столовую. Здесь за овальным столом, который можно было раздвинуть человек на тридцать, встречалось множество разного народа. Но одинаково свободно чувствовали себя рядом известный поэт и бакенщик с Днепра, академик и егерь из Новой Басаны, народный артист и молочница с Вигуровщины. Все благодаря дедику, занимавшему главное место, и бабушке Валентине Ефимовне на противоположном конце стола. На обязательно белую, хорошо накрахмаленную скатерть в торжественных случаях выставлялся мейсенский бело-голубой сервиз, серебряные приборы (подарок Болеслава Берута, главы Польского государства, гастроли франковцев в Польше зимой 1949 — 1950 г.) и много различных блюд.
Когда стол складывался до минимума, за ним хорошо было играть в преферанс.
Здесь же стояло и пианино, которое я послушно долбила в детстве, додолбившись не дальше «Лунной сонаты», некоторых этюдов Шопена и пьес Чайковского. К сожалению, музыкального слуха природа мне недодала, а сегодня и нотный стан басового ключа уже забыла. Хотя музыку слушать люблю, особенно классическую. Потому что ее на пианино хорошо играла бабушка и вышеупомянутая тетя по матери Галина Ивановна, которую все называют и по сей день (ей сейчас 93) просто Галя.
Этот же инструмент когда- то изрядно раздолбал прекрасный композитор, хромой великан Костя Данькевич, который мощно бил по клавишам огромными руками, показывая Бучме фрагменты партийно-разруганного «Богдана Хмельницкого». В столовой стояли цветы на жардиньерке, специальной такой подставке. Среди них китайская роза, вывезенная из эвакуации из Ташкента, аспарагус, разные бегонии и маленький папирус. Интересно, что когда в нашей квартире организовался музей из двух комнат к 100-летию со дня рождения А. М. Бучмы, в ночь накануне открытия, в марте расцвела бегония…
Столовая была с балконом на улицу. Здесь в ящиках рос дикий виноград. Впоследствии в память о Бучме один виноградарь-почитатель подарил чубуки «Лидии», которые были посажены у стены с мемориальной доской. Виноград повился аж на балкон и давал хороший урожай…
Бучма любил стоять на балконе, опершись локтями на перила. Курил («Беломор» или «Казбек»), наблюдал жизнь улицы. А там продавали пиво из бочек. Сгружали две-три бочки с машины, продавщица умело выбивала пробку и быстро вставляла в отверстие длинную трубку с краном, закручивала и наконец начинала разливать пиво в наклоненные тяжелые стеклянные кружки. Пена отстаивалась, пиво доливалось и нетерпеливая толпа получала долгожданный напиток. Остатки пены сдувались на асфальт и кружка, прежде чем припасть к губам, приветственно поднималась вверх, к любимому артисту на балконе.
На советские праздники балкон украшался — требование управдома Кнопа. Вывешивался полосатый грубо тканый ковер западноукраинского происхождения. На него крепился в раме из кумача портрет Ленина, на правом углу балкона красный флаг СССР, на левом — красно-голубой УССР. Это аж в конце 50-х начали унифицировать украшения балконов и нам выдали стандартную раму с натянутым на нее кумачом. Флаги отменили. А раньше каждый, у кого был балкон, украшал его по-своему. Но роскошного убранства не помню.
В столовой было целых пять дверей. В прихожую, кабинет, спальню Амвросия Максимилиановича и Валентины Ефимовны (на прямой с дверями прихожей), во внутренний коридор и напротив них на балкон. Эти подробности не лишни, они помогут вам представить один важный момент творческой «кухни» гениального артиста.
Шли репетиции пьесы Александра Корнийчука «Макар Диброва». По сюжету соседка Макара Ивановича (Бучма) юная Ганя (арт. М. Захаренко, в будущем — последняя жена Корнийчука), забредя в старую шахту, находит тленные останки пропавшего без вести во время войны сына Дибровы, арестованного фашистами подпольщика. А в его ватнике оказалась записка, которая разоблачала предателя. В этот момент несчастный отец должен произнести большой монолог о расцвете социалистического Донбасса, о Ворошилове и Сталине, стоявших возле яблони, посаженной в честь того сына, который вот отозвался из небытия.
Даже гениальный артист не справился с таким текстом. Бучма постепенно, по фразе вычеркнул весь монолог по согласию Корнийчука, сидевшего на репетициях. Даже Сталина с Ворошиловым выбросил (1949 год!). Осталась короткая фраза: «Сину мій, сину!..» Финал третьего акта. Но эти слова нужно было как-то воспроизвести. Решение актер никак не мог найти.
И вот наступила генеральная репетиция. Валентина Ефимовна, также занятая в спектакле, уже стояла в прихожей, подгоняя мужа, который замешкался в спальне. Спеша, он должен был пересечь столовую напрямик, от дверей до дверей. Вместо этого артист направился к балкону (короткая остановка на пороге), вернувшись, притронулся рукой к цветам на жардиньерке (остановка), отошел к пианино, взялся за крышку (остановка), направился к дверям во внутренний коридор, наклонил голову (мгновенная остановка) и быстро пошел к выходу.
Как оказалось, он прошел дома по «точкам» будущей мизансцены. Его Макар выходил из своего дома (спальня), шел в глубину сцены к калитке (балкон), откуда должны привести предателя, возвращался к яблоне (жардиньерка с цветами), подходил к столику с ватником (пианино), брал его на руки, как ребенка, выходил в центр лицом к залу (двери в коридор) и, зарыдав над истлевшим ватником, выталкивал из себя то трагическое — сину мій, сину!.. Занавес. Потрясение зрителей. Молчаливый, но содержательно ясный и наполненный пауза-монолог продолжался пять минут! Шедевр украинского театра. Вторая Сталинская премия Бучмы (первая — за «Украденное счастье», 1941 г.)
В столовой же впоследствии появился телевизор. И не какой-нибудь КВН с линзой (смотреть такой мы ходили к Ужвий на Ольгинскую), а «Рембрандт» с диагональю где-то около двадцати сантиметров. Дедик, уже больной, любил смотреть телевизор, который работал тогда по средам, субботам и воскресеньям в вечернее время.
На телевидении в годы его становления работал сын Бучмы, мой отец Игорь Бжеский. С ним Амвросий Максимилианович сделал свою последнюю роль — старый Ивоника из повести «Земля» Ольги Кобылянской. Прямой эфир, никакой записи или монтажа, просто несколько тяжелых камер, микрофоны на «журавлях», и непрерывное действие, как в театре. А Бучма уже плохо двигался (паркинсонизм), дрожали руки. Но роль одолел грандиозно!
Репетиции шли тут же, в столовой. Особенно памятна для меня работа Амвросия Максимилиановича над дуэтными сценами с сыном Ивоники, братоубийцей Саввой. Савву успешно сыграл молодой Кость Степанков, ныне народный артист и известный актер, ученик Бучмы по театральному институту.
В «Рембрандте» больной дедик увидел прямую трансляцию франковского спектакля «Украденное счастье» уже с другими исполнителями. Его Николая Задорожного играл Дмитрий Милютенко, близкий товарищ и партнер дедика, прекрасно воссоздавая бучмов рисунок роли. Жандарма Михаила Гурмана вместо В. Добровольского играл теперь Михаил Заднипровский. А о новой (вместо Н. Ужвий) Анне — Ольге Кусенко — Бучма сказал: «Вот с этой Анной я бы сыграл…»
Около телевизора больной дедик часто плакал, а я, вытирая ему слезы, тогда удивлялась — почему его так волнуют пионеры на экране, или красиво оформленные парады, или животные. А он просто был очень чувствительной натурой, — актер! — а тормоза сработанных нервов уже сдавали.
С усилением болезни дедика, когда он уже почти не вставал, телевизор перенесли в спальню. И к сожалению, когда мы оставили его одного, он в одиночестве услышал с экрана известие — умер Остап Вишня, его хороший знакомый и глубоко уважаемый товарищ. Бучма очень плакал тогда. И запустил усы. Объяснил — чтобы выглядеть в гробу эстетично. Дед умер через два месяца. В то мгновение, в пять часов двадцать три минуты святок 6 января 1957 года остановился его зеленый будильник. До сих пор стоит. Послезавтра, на второй день Рождества его хоронили на Байковом кладбище, а мне исполнилось семнадцать лет.
В нашей хате часто переставляли мебель, меняли назначение комнат — Бучма любил обновляться. Скажем, на место столовой становился кабинет, а она перемещалась через коридор в комнату окнами и балконом во двор. Дубовые панели стен здесь хорошо подходили к старой резной мебели — стульям и двум креслами с высокими спинками, большому буфету и меньшему серванту с зеркалами.
В остальных комнатах жили мои родители, я, моя няня Лида с мужем и двумя дочерьми, определенное время жила жена бабушкиного родного брата Николая Стрельца, военного летчика, погибшего на финской войне, и две его дочери Светлана и Милочка. А впоследствии несколько месяцев проживала семья артиста Николая Шутько, приглашенного в театр им. Франко. И все время кто-то ночевал, находясь в Киеве проездом или в командировке. В хате проходили репетиции. Привозили кинопередвижку, чтобы больной Бучма мог просматривать рабочий материал фильмов «Земля» (по О. Кобылянской) и «Кровавый рассвет» (по «Fata morgana» М. Коцюбинского), на которых он работал как сорежиссер и консультант. В хате все время толклись люди. Но никто никому не мешал. Было весело и шумно.
В квартире существовала еще одна нежилая уникальная комната. Собственно, это был холл с окном вверху, которым заканчивался коридор. Называлась она «брехаловка», или «охотничья». Единственное место в квартире, где позволялось врать, травить невероятные байки, выдумывать различные истории. Здесь на стенах висели опять же рога, а на них охотничьи ружья деда, удочки, спиннинг, патронташи. В стенном шкафу хранились патроны, отдельно порох, дробь, капсюли, пыжи, лесочки, катушки, блесны, крючки и другая охотничье-рыбачья мелочишка деда и отца. Дедик сам набивал здесь патроны, старательно взвешивая порох на маленьких весах с малюсенькими блестящими гирьками. Так что можно не спрашивать, откуда я знаю, что такое жакан, бредень, ягдташ или подсак.
Местом, где охотно целыми днями толклась вся семья и ее гости, была огромная кухня (до 30 кв. м.). Здесь долго сохранялась кафельная печь на четыре конфорки, которая грелась дровами, с духовкой и баком для воды. Здесь, в кухне, в первую холодную зиму около теплой печи купались мы и наши друзья. Здесь мы чаще всего обедали. Но об этом в другой раз.
Потолки во всех комнатах, стены в столовой имели лепнину в стиле сецессии. В столовой и комнате с панелями стояли «голландские» кафельные печи на металлических ножках. В них жгли дрова, за вязанками которых мы с отцом на моих санках ездили на дровяной склад, который был на углу Стрелецкой и Сретенской. Или закидывали в эти печи уголь, который полагалось перед тем немного смочить. Впоследствии, с появлением батарей центрального отопления, печи разобрали.
А на лепнине потолков был кошмарный слой мела. Мне пришлось его отмачивать и соскребать ножом до первоосновы, а потом расписывать потолки и стены заново. Получалось очень красиво.
Тяжело было каждую весну и осень мыть, заклеивать-расклеивать пятнадцать окон, до верха которых так просто не доберешься. Так что лучше всего заклеивать клейстером из муки, а стекло мыть простой водой, вытирая смятыми газетами. А натереть наборный паркет такой площади! А просто сделать ремонт!
Пока Бучма работал и имел неплохой заработок, приглашался перед праздниками полотер, нанимались маляры. Позже, при болезни дедика бюджет семьи стал очень скромным и отец уже сам танцевал по паркету со щетками на ногах, а мама смывала, мыловарила, белила потолки и стены. Училась и я. При скромных заработках обычных советских служащих и квартплате за огромную площадь все по хате делалось собственными руками. Гораздо позже, через 15 лет после смерти дедика появилась физическая и моральная помощь молодых друзей.
Это я о новых людях хаты, о моих и мужа студентах, которые стали настоящими верными друзьями на всю жизнь. Родились и нашлись новые родственники.
В хате Бучмы игрались спектакли, собирался СТБ — Салон Творческой Болтовни. Здесь с помощью Государственного театрального музея функционировал мемориальный музей Бучмы (сохраненный кабинет и экспозиция в столовой), бывали экскурсии, продолжалась личная и творческая жизнь.
В 1996 году наша семья, сорок лет хранившая хату Бучмы, вынужденная была от нее отказаться. Государство и город Киев не смогли принять от нас уже готовый и действующий мемориальный музей. Много памятных материалов передано в Государственный музей театрального, музыкального и киноискусства Украины, который беднее лаврской мыши. Семья распылилась по поколениям, проживаем в разных районах Киева.
Квартира № 1 по улице Владимирской, 14, пять лет стояла пустой, лишилась убранства стен и потолков, старой планировки и медных ручек на дверях с прикосновением рук многих гениев ради стандартного евроремонта. Говорят, сейчас здесь находится фонд «Украина — incognita». На бучмовом балконе элегантная молодая красавица пьет кофе, разговаривая по мобильному телефону. Пусть она будет там счастлива, как были счастливы и мы.
Воистину, Украина — неизвестная.
P.S.: Недавно на балконе Бучмы появился транспарант о сдаче площади в аренду. Не принимает квартира...
Продолжение в следующем пятничном номере
