Владимир Маняк в своем предисловии к книге «Голод 33. Народная книга-мемориал» предупреждал, что «это издание особенное, не предназначенное для одноразового прочтения. Осмыслить в последовательном изложении, читая подряд страницу за страницей черную хронику голодомора на Украине в 1932—1933 годах — это непросто для нервов. Нелегко читать, но нужно. Без полной правды о прошлом, какой бы страшной она ни была, не мыслится процесс обновления и очищения, который происходит в стране».
И еще одна цитата, которая удивительно актуально звучит сегодня, тем не менее с большой отвагой и мужеством была написана еще в 1988 году: «Не ищите слов-заменителей, называйте вещи своими именами. Геноцид есть геноцид. По нормам международного права одно из наиболее тяжких преступлений против человечества… Геноцид — подсуден. Так было вчера. Так должно быть сегодня и всегда».
С таким уважением и святостью, с которыми относились к изданию этой по-настоящему великой книги все без исключения причастные к ней — от корректоров, художников, линотипистов, которые за счет ночных смен и даже собственных отпусков делали набор, я не сталкивалась никогда за немалую редакторскую практику в издательстве «Каменяр», а потом и в «Українському письменнику». Я была редактором этой книги, и скажу словами Экклезиаста: «Это был ад и назывался он полным знанием». Эту книгу невозможно просто прочитать, ее нужно пережить. А пережить ее в тех условиях, когда ее начинали делать, было непросто.
Сегодня почти еженедельно, если не чаще, появляются в моей квартире разные издания об этой трагической странице в истории Украины. Но Лидии Коваленко и Владимиру Маняку было наиболее трудно, еще в подсоветской Украине они создали это издание, они его издали, фактически нечеловеческим трудом, а потом один за другим ушли из жизни, с болью и мукой. Владимир Антонович погиб в дорожной аварии, пани Лида сгорела буквально через полгода от сердечного приступа на одной из конференций. Они были первыми здесь, на материковой Украине, и получили за эту книгу звание лауреатов Шевченковской премии, но это признание пришло к ним пусть еще при жизни, но слишком уж поздно.
Эта книга завещалась как книга воспоминаний «Тысячи свидетельств очевидцев». Еще не было рассекреченных сегодня документов, но Владимир Маняк отличался фантастической интуицией, а его жена Лидия Коваленко большой интеллектуальной мощью и невероятной скрупулезностью. Как главный редактор престижных тогда украинских журналов она хорошо владела секретами редакторской работы, после ее перепечатываний не нужно было искать «блох», то есть расставлять точки и запятые. Трудность была в другом, в самой концепции книги, находившейся под бдительным надзором. И с полной ответственностью могу утверждать, что если бы не колючий, просто иногда невозможный характер Владимира Маняка, который никогда не ждал, когда на него нападут, к чему-то прицепятся, а всегда был в боевой стойке, и буквально выедал головы партийным чиновникам, литературным боссам, эта книга не имела бы шанса увидеть свет. Мы были с ним друзьями, побратимами, но работать с ним было настолько же тяжело, насколько и интересно. Я редактировала его книги рассказов и повестей, книги о проблемах села, он тогда уже видел, что село падает в бездну, он интересовался жизнью простых людей, крестьян, горняков, работал с фантастической энергией, сваливая написанное на свою жену, которая в конечном счете с присущим ей юмором и терпением перепечатывала, редактировала по-своему, помогала чем могла. Но эта книга-мемориал была исключением в их совместной работе. Ее статья «Духовная руина» — молитва и проклятие. Это не простая широкая панорама трагедии, которую пережила Украина в те черные годы, это блестящая аналитика и исповедь на уровне прозрения.
И если говорить уже о помещенных тут воспоминаниях, о комментариях историков и публицистов, о списках погибших от голода, от которых веет холодом... А от десятков папок с фотодокументами, рукописями, которые свалились на мой рабочий стол, нельзя было отходить ни на мгновение, иначе они невероятным образом исчезали. Чья-то черная рука однажды посрезала все адреса с фотодокументов, на мое счастье свалили все в мусорную корзину. Я убежала в Ирпенский Дом творчества в обнимку с этой корзиной, и там по памяти все восстанавливала, и к моему удивлению ничего не перепутала. Было большое напряжение и концентрация сил. За меня тогда болело все издательство. Практически в последний раз, когда мы серьезно говорили с Владимиром Антоновичем, во время ГКЧП, он тогда пришел забрать весь фотодокументальный материал, боялся, что книгу уничтожат, а документы будут развеяны новыми ветрами. Впоследствии мы еще сталкивались на заседаниях «Мемориала», ассоциации по изучению Голодомора, но в дальнейшем я видела Владимира Маняка чрезвычайно напряженным и встревоженным. И я не могу сказать, с чем это было связано. Он был среди организаторов Первого Международного симпозиума, приуроченного к 60-летию Голодомора, но журналистов туда не допустили. Во всяком случае меня с группой тележурналистов просто вытолкали в спину. Я не уверена, что было даже несколько строк в прессе.
Лидия Коваленко после смерти своего мужа придала совсем иной формат исследованию голодомора. Это были большие залы с сотнями и сотнями людей, которые хотели исповедаться, рассказать. У нее было много планов, мы часто с ней разговаривали, ее энергия вызывала восхищение. Она была прирожденным лидером и очаровательной женщиной.
Лидия писала: «А хлеб ведь был. Посреди сел, охваченных голодом, стояли церкви с забитыми крест-накрест окнами, полные зерна. Хлеб гнил в тысячетонных буртах на железнодорожных станциях. Казалось, стоит лишь протянуть руку — и вот оно, спасение… Спасения не было»
Как-то так уж складывается, что многие мои друзья — художники, поэты, писатели, журналисты уходят из жизни, как говорил когда-то Вячеслав Чорновил «Быстро. На бегу». Очевидно, кроме чьего-то злого умысла, туда добавляется и большой риск такой ускоренной жизни. Владимир Маняк и Лидия Коваленко сгорели в невероятном тигле такого ускорения. И можно только попросить Господа, чтобы он о них позаботился, а люди о них помнили.
И наконец у меня есть несколько вопросов: куда делись те большие мешки с воспоминаниями очевидцев, магнитофонные пленки, видеозаписи, которые Коваленко и Маняк собирали по всей Украине? Почему на титульном листе книги на французском языке, изданной по этим свидетельствам, стоит имя какого-то Данилова, который решил, что не совсем компетентное предисловие дает ему право поставить подпись на чужой книге и выдать ее за свою? И снова вопрос: куда делась книга- мемориал Владимира Маняка «Сожженные села», о каждом селе, сожженном на Украине в годы Второй Мировой войны? Я держала в руках прекрасно изданный сигнальный том, но потом ни на одной раскладке, ни в одной библиотеке я никогда больше ее не видела.
Практически одновременно с книгой свидетельств вышла книга «Глазами историков, языком документов» и эти две книги стали первой базой источников, от которой можно отталкиваться. С одной стороны — мощное извержение народной памяти, с другой — железная логика документов, которые не спишешь на эмоции или неточность воспоминаний. В конечном счете, общепринято, что «жертвы не лгут» Народная память — наиболее достоверный исторический источник. Эта книга стала первым возвращением нас самих к себе, возвращением себя себе. Мы вспомнили. Мы захотели, чтобы мир узнал, что по отношению к украинцам были нарушены две самых главных Божьих заповеди: Не убий! Не укради! Голод 1932—1933-х годов стал оружием массового уничтожения нас, украинцев. И нам еще долго искать ответы: «За что?» Вместе с прекрасной газетой «День», которая уже сама по себе может издать если не том, то библиографический указатель статей, напечатанных на эту тему. Немалая часть труда журналистов газеты, сконцентрированность только на эмигрантских исследованиях, даже на таких, как труды Роберта Конквеста, Джеймса Мейса и др. — это важно. Но пока что самое главное делается здесь. Именно в Украине в эти времена, когда мы склоняем поминальные свечи к братским могилам своих предков, мы, возможно, наконец и выходим из долгой исторической комы, возвращаем себе историю и свое будущее.
P.S. Сегодня запланировано обращение Президента Кучмы к Генеральной Aссамблее ООН с призывом признать Голодомор 1932—1933 годов геноцидом.
