Единственный концерт знаменитого испанского певца проходил в почти полностью заполненном зале Дворца «Украина». Те, кто сумел достать дешевые (от 80 до 100 грн.) билеты на галерку, быстро сориентировались и оперативно перешли на дорогие (от 500 до 1000 грн.) места партера. Впрочем, на этих привилегированных рядах чинно рассаживались перед началом концерта не только великолепные дамы в вечерних туалетах с почтенными сопровождающими, но и их чада. Так что есть, есть в Украине семьи, могущие себе позволить заплатить за такой вечер три тысячи гривен! Но были здесь и дети в инвалидных колясках, которых привезли на концерт певца, проявляющего благотворительную щедрость к больным тяжкими недугами детям во всех странах и городах, где он выступает.
Благородство Иглесиса сказывалось в тот вечер и в том, как умело он уходил на «второй план», сопровождая негромкой «подпевкой» невероятные по пластическому аритистизму и темпераменту композиции танцевальной пары, вызывавшие шквал аплодисментов. Весь двухчасовый концерт, к сожалению, задержанный на один час (маэстро провел его в элегантной «распевке» и подготовке звука), держал публику в постоянном напряжении. Иглесиас предложил киевской публике программу — тест на взаимность. Он мастерски провоцировал зал на пение, пытаясь поймать эту искреннюю волну взаимной влюбленности в песню, в мелодию, в чувство. Киевляне же предпочли неистово хлопать, свистеть, смеяться, выкрикивать «браво», вызывать «на бис» — поощрять работу артиста, но никак не петь самим.
Так что попытка возвратить в зал ощущение интимности, непосредственного соучастия, которую он терпеливо и упрямо, как волны надежды, посылал в зал и песнями, и краткими лирическими «размышлениями вслух , увы, поняты были не всеми. Жаль, что звучание уникальной аппаратуры, способной передавать не только неистовое «форте», но и тончайшую живую нюансировку, кое-кто воспринимал как неполадки в микрофоне. Великий певец предложил зрителям отнюдь не сухой академический концерт, а чуть ли не интимное общение, песенный диалог со всеми, к которому не все зрители, воспитанные на массово-традиционной нашей эстраде, оказались готовы.
Перед концертом по рядам катился один вопрос: «Фанера или все-таки живое пение?» От неясного бормотания пианиссимо до почти нервического верхнего «ля» с замирающими, как перед обрывом, паузами — такой диапазон лирической мощи почти убедил публику. Но был один момент, когда (простите за банальность) разверзлась пропасть между теми, кто на сцене, и теми, кто в зале. Песню, посвященную памяти своих родителей, Игласиас пел на фоне опускающегося задника с изображением послевоенных обшарпанных улиц родного горда — сохнущее старое белье, облупившаяся штукатурка, утлые двери, сорванные с петель. Он пел ностальгию по священному детству, оставшемуся далеко позади, а зал видел ужас разрухи, которая здесь и сейчас — за порогом Дворца «Украина».
