Психотерапевт Татьяна КРАЙНОВА темой инклюзии занимается много лет. Благодаря ее инициативе в Харькове сейчас проходят площадки понимания, где встречаются специалисты, от которых зависит внедрение инклюзии в общество. Она утверждает — многие педагоги в ужасе и даже на грани увольнения, а общество в целом нельзя осуждать из-за неготовности к таким переменам, его просто нужно понять и дать возможность подготовиться. Еще Татьяна Ивановна — активный защитник детской игры. Она утверждает — в инклюзивном образовании без игр никак, а обучение в игровой форме — это совсем не игра. Поэтому наш разговор был не только о нашумевшей сейчас теме инклюзивного образования, но и о праве ребенка на спонтанную игру.
ЖИВАЯ ДЕТСКАЯ ИГРА ИСЧЕЗАЕТ ИЗ НАШЕЙ ЖИЗНИ
— Татьяна Ивановна, я обратила на вас внимание на харьковском форуме «Учимся жить вместе», который был посвящен инклюзивному образованию («День» писал о нем в материале «Быть нетолерантным сегодня уже ненормально»). Вы не участвовали в панельной дискуссии, но попросили слово, обратились к залу и спикерам, мол, весь день все говорят об инклюзивном образовании, но никто не вспомнил об игре, о ее влиянии на развитие ребенка и его дальнейшую судьбу.
— Что такое живая детская игра? Это когда что-то возникает спонтанно. У нас в социальном центре «Семья» сейчас есть группа «Жизнь как счастье» для пожилых людей. Как они умеют играть! Играть, живя, у них игра вплетена в жизнь, в живое общение, как незаметная канва. Они не переходят на игру специально. Они живут в этом! К сожалению, современное поколение это теряет. Детки-аутисты, например, очень хорошо играют. Но они играют по-своему. Это своеобразная игра. Мы много работали в этом плане с такими детьми. Но, к сожалению, игра живая, детская, такая, какая она есть в своем естественном виде, сейчас исчезает.
— Есть ли в современной школьной программе место для игр?
— Недавно у нас была так называема площадка понимания. Здесь встретились преподаватели инклюзивной школы, преподаватели центров для детей с ограниченными возможностями, незрячих деток, детских садов. Я даже не спрашивала об игре. Я спрашивала у них, есть ли время общаться у школьников. Они ответили, что практически нет. Перемены хватает, чтобы сходить в туалет, покушать и немножко размяться, просто побыть в движении. А ведь для того чтобы игра началась, нужно защищенное пространство, чтобы никто ребенка не дергал. Ребенок даже не успевает физиологически переключиться на игру. Я надеюсь, что есть такие преподаватели, которые на продленке находят для детей время для игры. Потому что живая детская игра включает все части мозга одновременно. Ни одно действие в жизни ребенка больше так не консолидирует, не выводит на самый высокий уровень все труды родителей, которые до этого были приложены. Взрослые люди заменили живую детскую игру на обучение в игровой форме. Но обучение в игровой форме — это не есть игра.
— Расскажите, пожалуйста, о вашей работе с группами, в которые вы постепенно внедряете деток с ограниченными возможностями.
— Особые детки, например с ДЦП, могут играть, но руками, а ноги им дают специфический диапазон для игр. И в этом плане очень важно, чтобы они встретились с детьми, которые могут помочь. Но оба «лагеря», обе сближающиеся группы должны быть подготовленными. Поэтому мы сначала берем группу и наблюдаем за ней. В ней должны обязательно быть дети, которые имеют такой опыт общения с людьми с ограниченными возможностями. Потому что есть детки, которые присматриваются, есть, которые пугаются и начинают плакать. Наша задача так подготовить эту группу, чтобы она и сама не была травмирована, и получила пользу от этой встречи. С другой стороны, мы начинаем индивидуально работать с детками. Эти две группы идут параллельно, программа похожая. Поэтому, когда они встречаются, ребенку, который входит в группу, уже много известно. После этой встречи начинается именно инклюзивное развитие. Вхождение ребенка в группу сразу ее меняет, дети начинают играть в инклюзивном обоюдо-измененном пространстве.
«ОБЩЕСТВО НАДО НЕ ОСУДИТЬ, А ПОНЯТЬ И ПОДОЖДАТЬ»
— То есть, если посмотреть глобально, то и общество в целом должно быть подготовленным к принятию инклюзии?
— Это вопрос в десятку! Без этого никак. Надо, чтобы у общества была возможность подготовиться. Готовность общества — это обязательное расширение социального пространства. А то оно сузилось до уровня инклюзивного образования. У нас сейчас несколько площадок понимания проходит в школах области и города. И они в ужасе! На камеру они говорят, что все силы прилагают, но и родители, и дети — они одни первый удар принимают. Поэтому нужна только одновременная подготовка общества в расширенном инклюзивном пространстве. Нельзя вскипятить кастрюльку наполовину. Например, в поселке Старый Салтов у нас сейчас образовалось сообщество — это самый первый в моем опыте вариант расширенного инклюзивного пространства. В городе у нас это не получилось сделать, потому что здесь медицина и другие необходимые структуры — сами по себе, очень далеко. А мы должны быть едины! Вот, мы позвали на форуме «Учимся жить вместе» родителей, которые просили помощи, приходить к нам. Вы думает кто-то пришел? Ни одного человека не пришло! Пришли только представители образования и социальных структур. Медиков мы приглашали, но никто не пришел, очень тяжелы на подъем.
— Вы много общаетесь с педагогами. Готовы ли они к инклюзивному образованию?
— Я не могу за них говорить. Но знаю, что Харьков давно активно готовится к внедрению инклюзивного образования, проводятся курсы для педагогов. Но на них многие стараются не попасть. Я знаю одного психолога, которая «болела» две недели, чтобы ее не забрали на эти курсы. Потом у нее начался отпуск, и она избежала их, а вместо нее на них пошел учитель иностранного языка, потому что некому было пойти. Однозначно, людям страшновато. В частных беседах учителя поговаривали об увольнении, если в их классе появится такой ребенок.
ОХРАНИТЕЛЬНЫЙ БАРЬЕР
— Так может быть, школьному психологу, который боится или не хочет работать с детьми, имеющими особые потребности, надо уволиться? (это вопрос от Вячеслава Федоркова из ОО «Ми небайдужі», который присоединился к нашому разговору)
— Я бы не смотрела так категорично. Как есть три категории детей, по-разному принимающих детей с особыми потребностями, так есть и три категории взрослых. Одни готовы к этому, вторая часть — не против, но пока не решаются, а если они пересилят себя, то могут навредить ребенку. Поэтому им надо переждать, они потом решатся на эти курсы. Есть те, которые просто уйдут, и очень хорошо. Потому что они не смогут работать. У каждого человека есть такой охранительный барьер. И мы не можем учителям говорить: ты должен, ты обязан. Они могут сломаться, если они будут через силу. Даже могут навредить ребенку. Нам нужно быть толерантными к способностям как детей, так и взрослых идти на такие контакты.
Я много встречала на форуме «Учимся жить вместе» предосудительного. Мол, «вот в Европе люди такие добрые, они такие молодцы, они так принимают инвалидов, они не боятся, а у нас такие злые». Я не наблюдала злости у наших людей. Я как психотерапевт, который получил европейское образование, шесть лет проучившись у немецких специалистов, заметила, что у европейцев есть вот эта безопасная граница между ними и другими людьми. Они очень доброжелательны, они открыты, но они держат границу. Мы первое время просто отдыхали там, мы чувствовали себя так безопасно при этой защитной границе. В нашей же ментальности эта граница отсутствует. Например, одна из моих пациенток сказала: «вы знаете, если сидит инвалид, я потом не сяду на его место даже если будут очень уставшая, оно будет пустым». Ей казалось, что если она сядет на это место, то у нее ноги отнимутся. То есть мы настолько это все впускаем в себя, в свой собственный мир, что ребенок, который видит, что ножки у кого-то не идут, может заплакать от того, что у него ножка заболела. Из-за страха.
— А как тогда подготовить наше общество к инклюзии?
— Прежде всего — понять это общество. Не осудить, а понять, что человек пока не готов. Если мы будем его заставлять, осуждать, призывать совесть — толку не будет. Будет только вред. В обществе должны найтись люди, которые первыми пойдут, благодаря своей натуре или жизненному опыту. А вот те, кто пока не могут, начнут присматриваться, как это делают другие. Польза людей, которые идут в контакт с людьми с ограниченными возможностями, огромная, невероятная. Это то, что я обнаружила на практике и о чем я сейчас пишу научную статью. Также хочу отметить нашу работу с детками-переселенцами из модульного городка. Они тоже требуют инклюзивного пространства, потому что три года живут в неестественных условиях, в замкнутых модулях. Есть семья Чуриных, которые живут в маленьком вагончике, и вот недавно у них родился десятый ребенок. Я очень обрадовалась, что на форуме, кроме детей с ограниченными возможностями, были и дети ВПЛ...
В завершение хочу еще раз подчеркнуть — инклюзия касается вообще всех детей. Она же отличается от простой интеграции в общество. При интеграции общество просто принимает и не меняется. Когда же мы принимаем деток, то, на мой взгляд, все дети требуют инклюзивного принятия. А что значит инклюзивно принимать? Самим поменяться! Это очень тяжело. Потому мозг начинает по-другому работать, взрослые очень устают, чувствуют себя выжатыми. Потому что один уровень психической организации должен перейти на другой, но, в тоже время, сохранятся взрослый уровень психической организации. Это ни в коем случае не уподобление ребенку и полное растворение в нем. Это дуэт взрослых способностей и детских — это высший пилотаж, это высший уровень психического развития. Потому что именно им облают все гениальные, талантливые люди. Они как никто другой могут от души пошутить со своими детьми и поиграть.
P.S. Благодарю за помощь в организации интервью социальный центр «Семья», который открыли в Харькове, благодаря сотрудничеству с немецким обществом международного сотрудничества GIZ.
