За семь лет войны в украинском законодательстве появился юридический термин — статус ребенка, пострадавшего в результате военных действий и вооруженных конфликтов. По состоянию на март 2020 года такой статус получили 39 063 детей. 99,7% (38 972) из них подверглись психологическому насилию. 45% (17 481) живут в Луганской области, еще 42% (16 235) — в Донецкой. В марте того же года общее количество детей, получивших статус, возросло до 43 145. Об этом свидетельствует исследование общественного холдинга «Группа влияния».
У каждого ребенка своя непростая история, свое восприятие того, что с ним произошло, свое объяснение реальности, в которой он живет сейчас. И это тот опыт, с которым будет строиться Украина в будущем, тот опыт, о котором взрослым и детям на мирных территориях нужно непременно услышать.
История часто не имеет достаточно информации о жизни детей во время бурных событий, поэтому может показаться, что ничего особенного в том, как военные действия переживают дети, нет. Однако эта иллюзия живет только до того момента, пока эти дети не станут взрослыми.
Музей военного детства в Сараево стал первым в мире музеем, посвященным исключительно детству, на которое повлияла война. Основой для экспозиции стало исследование Боснийской войны (1992—1995 гг.), а именно: воспоминаний людей, которые во время конфликта были детьми.
Первая постоянная выставка Музея военного детства открылась в январе 2017 г. — через семь лет после начала проекта — в городе Сараево. Впоследствии сфера деятельности Музея начала расширяться. Сейчас фонд музея охватывает детский опыт в современных конфликтах, постконфликтных зонах и местах переселения не только на родине. Благодаря проектам в Сербии, Ливане, Украине и Соединенных Штатах Америки музей превратился в международную платформу, которая транслирует истории людей, чье детство прошло или проходит во время войны.
Пара для лебедя. Константин, родился в 2008 году. Авдеевка: «Это было летом 2017 года. Однажды я хотел поехать на карьер искупаться, но очень стреляли. Мы туда все же рискнули поехать. Я увидел на воде одного лебедя. Мы спросили сторожа, где второй лебедь. Я знаю, что лебеди в одиночку не живут, они умирают. Охранник сказал, что его кто-то застрелил. Мы плавали и пытались лебедя покормить, но он не плыл к нам. На уроках рисования мы изучали птиц. Учительница показала, как рисовать птицу на примере попугая. А мы могли нарисовать любую птицу. Я решил нарисовать этому лебедю пару. И нарисовал лебедя на воде. Это первый лебедь, которого я нарисовал»
В 2020 году Музей военного детства основал свой первый международный офис — сейчас он находится в Украине. И совсем не случайно работа украинского филиала посвящена документированию воспоминаний детей и подростков, которых затронул напрямую конфликт на Донбассе и аннексия Крыма. Исследователи собирают их истории и личные вещи для коллекции. Первая выставка в Украине состоялась 23 июня 2021 г. в Музее истории Киева. Сейчас команда музея готовится к экспозициям в регионах. О современном подходе к выставкам, трудностях с помещением, а главное — почему нужно прислушиваться к детям, чье детство изменила война, и различия в исследованиях между российско-украинской войной и боснийским конфликтом — в интервью со Светланой ОСИПЧУК — историком и проектным менеджером Музея военного детства в Украине.
«ФОРМАТ НАШЕГО МУЗЕЯ ПРЕДПОЛАГАЕТ, ЧТО ЛЮДИ ПЕРЕДАЮТ ПРЕДМЕТЫ, С КОТОРЫМИ СВЯЗАНЫ ИХ ВОСПОМИНАНИЯ»
— Как вы пришли к этому проекту?
— Я интересуюсь темой войны, Крыма и Донбасса. По специальности я историк, не часто выпадает работать по специальности в мощных проектах. Для меня тема войны важна, это часть нашей повседневной жизни. Как историк я специализируюсь на травме, исследовала память о репрессиях 30-х годов, передачу и обработку в обществе травматического опыта. Что касается отличия нашего конфликта от того конфликта на Балканах, который исследовал в начале своей работы наш центральный офис в Боснии и Герцеговине, — у нас это тема, которая постоянно травмирует и ретравмирует общество, это определенный специфический контекст, который важно и нужно исследовать, и, если это возможно, помочь в обществе диалогу, чтобы прорабатывать этот опыт. Я в этой работе это нашла.
— Украинские музеи часто основную свою деятельность посвящают сохранению документов прошлого и их демонстрации, но Музей военного детства работает иначе...
— Сейчас очень много дискутируют о функционировании музеев. В XX веке основной миссией музеев было собрать и сохранить артефакты, и эти вещи сами должны были рассказать людям о прошлом. Но сейчас, в эпоху диджитализации, музей не может просто показывать вещи. Мы — постмодерное общество, в котором роль медиатора суперважна. Важно, как человек себя чувствует во время посещения экспозиции. Этот опыт и то, что человек понял во время мероприятия, очень много значат. Музей Революции Достоинства, например, который является нашим партнером, это понимает и движется в ногу со временем. Подобный взгляд на музейное дело разделяет и наш проект.
— Как собирали экспонаты для первой выставки?
— Вообще исследователи собирают для нас экспонаты с 2018 года. Сложность этой работы в том, что это действующий конфликт, поэтому наша первоочередная задача — безопасность людей, чьи истории мы собираем. Иногда людям было просто страшно говорить о своем опыте, тем более до того, как музей был запущен в Украине. Но со временем этот процесс наладился.
У нас есть вопросник (это устное историческое интервью), по которому работают наши исследователи. Также формат нашего музея предусматривает, что, помимо историй, люди передают предметы, с которыми связаны их воспоминания. С тех пор как началась пандемия, мы стали записывать истории по zoom, но первые собирали по телефону или лично. Мы создаем собственный архив из интервью. С теми, кому сейчас уже 18, все проще. А вот с несовершеннолетними нужно пройти процедуру коммуникации с опекуном, получить разрешение на интервьюирование, отдельное разрешение на использование и хранение предметов.
В исследованиях устной истории есть принцип, что если в рассказах твоих респондентов какая-то информация начинает повторяться, — ты собрал материал для исторической гипотезы. Когда у нас было 70 интервью, и мы видели в них определенные закономерности, это означало, что какую-то часть опыта мы собрали и можем о ней уверенно говорить. Сейчас у нас около 130 историй. Пять исследователей музея работают в разных городах — часть интервью собрана в населенных пунктах, где война продолжается, часть — это истории внутренне перемещенных лиц на мирных территориях. Есть несколько историй от детей и подростков, переехавших из оккупированного Крыма.
Поступление в университет. Екатерина, родилась в 1999 году, Донецк: «Я очень любила Донецк, не хотела оттуда уезжать. Когда поступала, приезжала в Краматорск получить разные документы и справку. И потом обратно ехала через блокпосты. Рано утром поехала. Это был, пожалуй, мой самый тяжелый путь через блокпосты за все время. Я ехала сама, мне было 17 лет. Это было лето 2016 года. Было очень жарко, середина июля. И до блокпоста какие-то очереди были бешеные. Я там стояла около четырех часов. Воды не было, было очень жарко, светило солнце. Когда я прошла украинский блокпост, оказалось, что маршруток в Донецк не было. Единственный вариант — это идти пешком. До ДНРровского нулевого блокпоста пришлось идти пешком километров пять или шесть. В жару, с сумками. Я была одна, мне было страшно. И время у меня такое было тяжелое. Поступление, это все навалилось, и так тяжело. Я шла, думала об этом всем и увидела эту гильзу. Я ее подобрала, и она у меня хранится уже четыре года. Напоминает мне очень о том дне и том времени»
Мы имели несколько критериев для отбора историй, которые мы представили на первой выставке: это должны быть рассказы детей разного возраста, пола, географии (Донецкая, Луганская области, Крым).
«НАМ ВАЖНО ЗАФИКСИРОВАТЬ, КАК ИЗМЕНИЛАСЬ ЖИЗНЬ В РЕЗУЛЬТАТЕ ВОЕННЫХ ДЕЙСТВИЙ»
— Какие предметы передают в музей, что это чаще всего?
— Это очень универсальные вещи, которые мы используем каждый день. Прежде всего это игрушки: куклы, футбольные мячи, мягкие игрушки и прочее; это предметы быта, с которыми связан этот опыт: тарелки, из которых кто-то ел в подвале, дневники, книги, личные записи, открытки. Интервью записывается, если человек хочет его записать и хочет передать какую-то вещь. Наш фокус — зафиксировать, как изменилась жизнь в результате военных действий. Мы также спрашиваем, с какой историей связан этот предмет.
Еще одна популярная категория — это остатки снарядов. У нас, кстати, на выставке несколько раз посетители говорили: «Что это за военное детство? А где пули? Что это за музей такой?» Эти вопросы показывают, что есть определенные ожидания относительно того, как должно быть представлено военное детство в публичном пространстве.
Однако наш фокус другой — это изменения в повседневности, как изменилась жизнь в результате военных действий. Для Музея важно показать, что это обычные дети и подростки, такие же, как другие, они устойчивы и находят свои пути, как справиться с ситуацией. Детская психика достаточно устойчива. Дети находят очень много способов, чтобы восстановить хотя бы часть повседневной жизни в условиях, которые трудно представить. Наша миссия — показать эту устойчивость и надежду для всех. У нас нет такого, чтобы мы чего-то не принимали. Недавно нам передали личный архив из 260 фотографий в электронном виде. С точки зрения музея это суперклассно, а с точки зрения работника музея — это вызов, ведь нужно описать для архивной коллекции каждую фотографию отдельно.
Кроме фокуса на теме Донбасса и Крыма музей также собирает интервью о Второй мировой. Один из наших исследователей занимается этой темой. Мы записываем истории респондентов достаточно почтенного возраста и считаем очень важным то, что мы можем зафиксировать этот опыт из первых уст. Эти респонденты тоже передают нам предметы, связанные с их военным детством.
— Почему исследовательская работа сфокусирована на теме детства?
— Дети — очень недооцененный слой общества. Во время критических ситуаций взрослые склонны перебирать субъектность от ребенка. В этом нет злого умысла, просто во время экстремальных ситуаций ты должен действовать быстро, заботиться о себе и всех, кто от тебя зависит. Поэтому часто дети рассказывают о том, что их заставили переехать, а они этого не хотели. Конечно, родителей можно понять в этой ситуации. Но после этого детям нужна площадка, где они независимо от возраста могут озвучить свои переживания. Особенно, если семья продолжает жить в экстремальных обстоятельствах.
Книга. Евгения, родилась в 2010 г., Авдеевка: «Эту книгу мне читала мама. Мама и брат погибли. Он после обстрела пожил недолго. Ему начали осколки доставать, и он умер»
Дети в некоторых семьях, не только на Донбассе, а в целом во время критических ситуаций пытаются защитить своих родителей. Например, если ребенок знает, что в семье нет денег, то он скажет, что ему не нужны кроссовки или еще что-то. Поэтому в тяжелых жизненных обстоятельствах, когда дети видят, что родители сами проходят через сложный опыт, то они начинают защищать их от своих эмоций, не делятся. А это основной принцип проживания сложного опыта — его надо обработать, проговорить. Опять же во время конфликта важно помнить, что есть наши респонденты, но есть и те дети, которые не хотят или боятся рассказывать свои истории. Каждое записанное интервью представляет определенное количество людей, которым было сложно рассказать свою историю, но они прочитают чужую и это, возможно, им поможет.
«ЧЕМ ЛУЧШЕ ОБЪЯСНЕН ЧУЖОЙ ОПЫТ, ТЕМ БОЛЬШЕ ВЕРОЯТНОСТЬ, ЧТО ЕГО ПОЙМУТ»
— Почему истории детей, которые переживают войну в Украине, должны быть услышаны на мирных территориях?
— Потому что из этих детей вырастут взрослые — это самый простой ответ. Взрослые, которые будут строить это общество. А чем больше включено опытов, тем это полезнее для развития общества. В западноевропейском академическом сообществе много исследований буллинга и того, как он, например, влияет на социализацию и развитие ребенка. То есть чем лучше включены дети с таким опытом в свои новые сообщества, тем лучше для них и для самих сообществ также. Поэтому если включен опыт людей, переживших конфликт, тем больше шансов создать безопасное общество.
— Почему этот проект нужен Украине сейчас?
— Когда общество проходит через травмы, появляется очень много негативных тенденций. Например, общество поляризуется, если нет каких-то медиаторов, держащих его на одном уровне. Внутри общества выделяются группы, пережившие этот травматический опыт. У нас это взрослые и дети, которые живут в зоне боевых действий, и люди, которые сейчас имеют статус внутренне перемещенных лиц. Если нет возможности объяснить этот опыт большей группе, то эта группа со специфическим опытом начинает чувствовать, что общество ее игнорирует, что ее боль не понимают.
Кроме того, общество начинает себе строить объяснения, почему так происходит. Может начаться поиск виновных, ведь «кто-то же принес нам эту войну». Виновными начинают считать людей, которые живут на территории конфликта. Начинается буллинг, хейтспич в соцсетях. Часто, когда человек переезжает в другой город из Донецкой или Луганской области, он чувствует неприятие обществом.
Музей военного детства в Украине работает, чтобы повлиять на эту ситуацию. С одной стороны, познакомить сообщества, принимающие таких людей к себе, с опытом военного детства в Украине. А с другой — создать площадку, где внутренне перемещенные лица могут говорить о пережитом. Чем лучше объяснен чужой опыт, тем больше вероятность, что в обществе его поймут. Наша работа заключается в том, чтобы создать предпосылки для понимания в обществе.
Многие организации в Украине различными способами пытаются создать пространство для примирения до того, как этот процесс запустится официально. Потому что опять же это не может произойти мгновенно. Когда наступит мир, мы не можем просто сказать: «Ну-ка миримося». Одна из внутренних целей музея — это выстроить вокруг себя определенное сообщество, то есть расширять круг людей, которые понимают нашу идею и будут нашими агентами изменений.
«УМЕНИЕ ЗАБОТИТЬСЯ О СЕБЕ — ВАЖНО ДЛЯ ОБЩЕСТВА, КОТОРОЕ НАХОДИТСЯ В СОСТОЯНИИ ВООРУЖЕННОГО КОНФЛИКТА»
— Как отличается опыт, собранный музеем в Украине и в Боснии и Герцеговине?
— Сейчас в музее в Сараево собраны интервью по десяти конфликтам. На первой выставке у нас было 30 украинских экспонатов и еще пять наши коллеги привезли с других конфликтов, чтобы показать, что опыт очень похож. Эти истории отличались от наших разве что именами, если бы ты не видел подпись, то вполне можно подумать, что это наш контекст. Дети во всем мире переживают похожие вещи на самом деле.
Могу сказать, что разница между опытом детей с боснийского конфликта и нашего в том, что у нас люди рассказывают и строят нарратив о том, что с ними происходит сейчас, что еще не закончилось. Когда человек переживает травму, то он проходит через несколько различных стадий горя. Эти этапы переживания горя не статично происходят, они могут повторяться, человек может задерживаться на какой-то стадии и т.п. Это, конечно, зависит от возраста ребенка, от навыка выстраивать причинно-следственные связи и рационально объяснять, что произошло. То, как человек рассказывает о пережитом, зависит от того, на какой стадии человек находится, отдает ли во время рассказа человек эмоции или рефлексирует, выстраивает рациональные причинно-следственные связи.
Конфликт продолжается, но совсем маленькие дети рассказывают об этом в форме «когда была война» — так как война закончилась в их населенном пункте. Дети постарше уже могут охватить более широкую картину и уходить от маленького случая к более широкому контексту.
Вообще в Боснии и Герцеговине есть определенный общественный консенсус о том, что есть война, которая прошла, для общества. Да, эта договоренность может быть неидеально составлена, некоторые группы не попали в этот нарратив, но в целом есть определенное публичное представление о том, как началась война, как она проходила, кто виноват, кто победил. У нас пока нет этого консенсуса — нет той единой линии, в которую бы все вкладывали свои рассказы, искали бы объяснения причин и какой-то своей судьбы. Это заметно из интервью.
— Что вы для себя открыли после первой выставки в Киеве?
— Расскажу небольшую историю. Во время выставки в один из дней был перформанс плейбек-театра. Я впервые видела такой подход вживую, у актеров есть определенные заготовки, но в основном они работают так: есть медиатор, который говорит с аудиторией — в нашем случае это были люди, которые только что посмотрели выставку, или те, кто еще планировал зайти. А потом трупа сыграла услышанное и сделала об этом очерк. Речь шла о том, что когда нам кажется, что мы ничего не чувствуем, психика нас просто защищает. То есть у человека есть определенная эмоциональная емкость. Равнодушие, в котором люди часто обвиняют друг друга в соцсетях, часто проистекает из того, что человек таким образом себя защищает. Когда эмоциональная емкость исчерпывается, то, чтобы не выгореть, психика на эту тему эмоциональных впечатлений больше не берет, пока не восстановится баланс. Но из этого «безразличия» часто вырастает вина. Человек думает, что если он ничего не чувствует — то он плохой.
Для меня это было очень важным инсайтом. В обществе все время говорят, что люди равнодушны к войне, что они отстраняются от этого — и это плохо. Но на самом деле это не такой простой процесс. Мы постоянно проходим через эту ретравматизацию просто каждое утро, когда открываем новости. И это логично и нормально, что люди защищаются от этого. Это равнодушие может кого-то ранить, но у него могут быть причины, которые надо понимать. Обвинять кого-то в том, что он не сочувствует детям, перемещенным из зоны военного конфликта, — это неконструктивно. Здесь главное самому в себе докопаться до того, откуда это равнодушие. У всех разный уровень рефлексии. И я думаю, что мы, как музей, можем иметь еще одну роль, мы можем рассказывать людям, как можно о себе позаботиться, говоря об этой теме. У нас забота о себе не очень популярна как концепт. Но умение заботиться о себе чрезвычайно важно для общества, находящегося в состоянии вооруженного конфликта.
— Музей не имеет сейчас собственного помещения. Как он должен функционировать дальше?
— Мы бы хотели получить помещение в Киеве, это очень упростило бы работу. Сейчас, например, наши экспонаты находятся в хранилище наших партнеров в противопожарных шкафах. Если даже загорится хранилище, то фонд музея останется. Организовывать временные выставки — непростой процесс, так как нужно собирать экспозицию в чужом помещении со своими правилами и потом разбирать, хранить инсталляции. Следующим шагом мы планируем привезти выставку на юг — в Николаев, Херсон и Одессу.
На первой выставке модераторами были студенты 1-2 курса, которые прошли специальный тренинг и могли рассказать определенное вступление для посетителей. У нас не было такого понятия, как экскурсия, и это иногда удивляло гостей. Но перед входом на экспозицию модераторы проводили небольшую презентацию, чтобы дать людям контекст о самом музее и экспозиции. Когда мы поедем в другие города, хотим показать, что не только в Киеве есть те, кто хотят больше узнать о войне. У нас есть надежда получить постоянное помещение. Мы хотели бы, чтобы на этот процесс повлияла прошедшая выставка, так как мы заявили о себе как об институте и будем верить, что наша систематическая работа в конце концов поможет нам в этом вопросе. Выставки без собственного помещения — это усложненная задача, но вполне реальная.
