ИЗ НЕЛЮБВИ НЕ БУДЕТ НИЧЕГО

Надежда ГЛОБА, журналист Киев 

Я родилась в тех местах Черниговского Полесья, где сходятся
границы (теперь уже настоящие!) Украины, России, Беларуси. Местный говор
там плавно переливается из языка в язык, хотя школы, как правило, украинские.
Это в школе — на украинском, а на улице и дома — на мамином, папином, бабушкином,
на том, который большие знатоки украинского языка пренебрежительно называют
суржиком.

И когда еще в далеком 1962 году, гостя у подруги в глухом
карпатском селе, где она преподавала русский язык и литературу, я слышала
от ее хозяйки непривычные для меня слова «кошуля», «мешты», «крумпли»,
догадываясь об их значении только по контексту, меня совсем не раздражала
их явная неукраинскость. Ибо еще школьницей я азартно пела с подругами
шутливую лемкивскую «Єще-м пєцу не палила, тож ми курха миску сбила...».

Западенцы...

Мрачный зимний день во Львове. Туман и страшная гололедица.
Тороплюсь в университет. На перекрестке около Главпочтамта стоит растерянная
старушка в черном. Звенят трамваи, сигналят авто. Мне некогда, да бабуля
такая... несчастная. Бегу, поскальзываясь, провожаю ее до самих ступенек,
где уже нет льда. Женщина переводит дыхание и говорит: «Бардзо дзенькую».
Я ей автоматически: «Пожалста!». Старушка мгновенно аж деревенеет: «Паненка
советка?». Меня захлестывает такое возмущение, которого я за собой до сих
пор не знала. Чеканю каждое слово: «Не желает ли вельможная пани, чтобы
я поставила ее туда, где взяла?». Пани оторопевает во второй раз. А я убегаю.
Бог с ней, с этой старушкой. Она явно не украинка! К этому времени я уже
знаю, что обманываю себя, так как здесь мое черниговское украинство — не
козырь. Я из «тамтої» Украины. Из «тамтої»... Из какой «тамтої»?

Дело не в языке. Нас стремятся разделить искусственно только
потому, что за язык ухватиться легче. Вопрос кажется очевидным. А главной
неочевидной остается проблема нелюбви, самого обыкновенного ревнивого эгоизма,
завистливого и потому непримиримого.

Языковую проблему в том аспекте, в котором рассматривают
ее «просвітяни», в частности в публикациях «Дня» (№ 197), может решить
только время. Ибо, как говорит народ, насильно мил не будешь. Поэтому как
бальзам на душу — на соседней странице того же номера Мирон Петровский.
Главное — о сущности! Поскольку сущность языка в том, какую информацию
он несет. Душа народа — да! Но только на основании первичной информации.
Село веками хранило народный национальный язык потому, что до сих пор —
при всех невзгодах! — оно было самодостаточным и язык обеспечивал его наиболее
существенные информационные потребности.

Русифицировала Украину индустриализация. Как дооктябрьская,
так и советская. Вместе с фабриками, заводами, железными дорогами, флотом
шел другой уровень информации. Преимущественно технической. Она была даже
не русской, а французской, немецкой или английской. Только попадала в Украину
через Россию. Да, империя. Но это — история. История, которая уже в прошедшем
времени. Ненависть к ней нерациональна, она ненужная и реакционная.

Правильно замечает Мирон Петровский: «Наиболее модный в
Киеве язык — английский». А как же. Ибо он несет новейшую информацию на
это время. И для нас, и для России. Так что грядущие поколения, вполне
вероятно, в своей жажде развития переступят одинаково безжалостно и через
украинский, и через русский языки, оставив их для домашнего употребления,
для «неграмотных» предков. А поскольку мы усиленно разоряем село, заселяем
его импортом — техника, технология, сорта, то и село уже не сможет хранить
культуру и язык, ибо родной язык станет для него информационно недостаточным.
И родится новый суржик — украинско-английский (или американский). Есть
же американский английский!

Призываем не любить русский язык заодно с коммунистами,
Советский Союз — за то, что был, Октябрьскую революцию, которая потрясла
мир, собственных отцов-матерей за то, что не стремились к богатству, а
стремились дать образование, телевизоры, мотоциклы, машины, первые джинсы
«Montana» и японские часы — чтобы как у людей. Теперь им за то — мизерные
пенсии и упрек: не так жили!

Но из нелюбви не будет ничего. Уже нет. Левые — правые.
Разве не один народ?

От нелюбви мы топчем рушник нашей судьбы-истории. И я говорю
старейшему депутату Верховной Рады Славе Стецько: «Я верю, что всю Вашу
долгую жизнь любовь и ненависть вели в душе Вашей междуусобную войну. За
Украину. Только ненависть Ваша была реальной, а любовь — воображаемой,
может, потому что Вам никогда не доводилось даже представить себе, как
в те не такие уже и далекие в истории времена, собираясь с трех дорог на
опушке около Сенькивки, может, на Пасху, а может, на Первомай, пели там
черниговские, гомельские и брянские крестьяне о Ясе, «який косив конюшину»,
о гуцулке Ксене и о любви неразумных девушек к красавцам-парням. Они приходили
не по принуждению, а потому, что в их селах- соседях все издавна породнились
и в каждом говорили одинаковым суржиком».

Не нужно меня ненавидеть за то, что я их люблю. Я не прошу
Вас их любить. Это не имеет смысла, ибо Вы любите кого-то другого. И к
Вам я со своей любовью не набиваюсь. Это мне, собственно говоря, безразлично.
Пусть будет каждому свое, Украина большая — и места хватит всем.

Я не хочу не любить тех, кому польский язык (чешский, венгерский,
немецкий) ближе, чем белорусский. Мой двоюродный брат, днепровский капитан,
когда-то из любви к Станиславу Лему выучил с помощью самоучителя польский
язык. Не ради выгоды или из-за острой необходимости. А ради стремления
— знать. Из любви к Слову.

И не нужно бурчать, что нас плохо учили. Это мы плохо учились.
Не интересовались миром и собственным «Я». А кто хотел, тот научился.

Дай — и воздастся тебе. Вот, по сути, и вся национальная
идея. А на каком языке ты будешь обращаться к Богу — Ему все равно. Он
услышит только искренние молитвы. Может, от того и все наши беды, что вместо
того, чтобы пахать, сеять, ковать серпы и орала, мы все еще ссоримся на
руинах родины и ищем виновных. А вина в нас самих, в каждом из нас. И каяться
нужно не в том, что было когда-то — в другом времени и в другом измерении,
а в том, что за шумом ссоры мы не хотим слышать, как над нашими головами,
заслоняя небо и горизонт, уже кружит, каркая, злое воронье.