В норильском концлагере мне посчастливилось познакомиться и подружиться с бывшим жителем города Умани — Петром Миколайчуком. Все украинцы нашего лагеря глубоко уважали Миколайчука за его искренний украинский патриотизм и за совершенное владение украинским языком.
Как-то на мой вопрос, как он, живший в русифицированной среде, сумел сохранить в себе такое совершенное владение украинским языком, он ответил: «Я не сохранял его, я его выучил, ведь я долгое время был русскоязычным украинцем, а когда меня кто-то из моих знакомых спрашивал, почему я украинец и разговариваю на не украинском, а русском языке, я всегда отвечал: «А какая разница?»
Так мне приходилось оправдываться очень часто, пока в моей голове не промелькнула мысль: а если нет никакой разницы, то почему бы мне не говорить на языке моего народа? Такая неожиданная мысль подтолкнула меня взяться за изучение своего языка. Начал с изучения наизусть «Кобзаря» Тараса Шевченко. Теперь для меня украинский язык — это уже не выученный язык, а моя родная стихия!»
Но не каждому украинцу так легко удается перевернуться с головы на ноги. На это есть немало причин. Одна из них — обвинение украиноязычных украинцев в украинском национализме, а другая — беспощадное и повсеместное высмеивание и преднамеренное перекручивание нашего языка. Например, казарма Красной армии. Солдаты, преимущественно украинцы, среди них и автор этих строк, отдыхают. Заходит старшина и громким басом спрашивает: «А кто скажет, как будет по-украински «Автомобиль подъехал к живописцу». Солдаты молчат. А старшина, выдержав паузу, на все горло и с диким хохотом прорычал: «Самопер попер до мордопису!»
Солдаты словно воды в рот набрали, тогда старшина провоцирует нас дальше: «А кто скажет, как будет по-украински: «И он упал стрелой пронзенный». Солдаты дальше молчат, а старшина объясняет: «І він упав дрючком пропертий! Га-га-га!»
Такое надругательство над нами мы терпели ежедневно и на каждом шагу. Все это происходило, так сказать, на низких уровнях. А как было на наивысшем уровне?
Для наглядной иллюстрации воспользуемся выдержкой из воспоминаний Ивана Коваленко, командира военной разведки во время битвы за Сталинград. Ему и слово:
«Помню, брали мы Паулюса. За ним наши долго охотились. Я в то время был командиром военной разведки. У меня в подчинении было 200 человек. Узнали мы, где тот штаб находится. Расположился он в подвальном помещении центрального универмага в Сталинграде... Пробирались, как могли, чтобы не по улицам, потому что снайперы били почти из каждого окна. Потом решили пройти канализационными ходами. Решили так: лучше сохранить жизнь, хоть и брести по самые некуда в дерьме, потому что, думаю, правду кто-то говорил: «Не тот герой, кто погиб, а тот, кто выкрутился и победил...». Я был первым из советских офицеров, кто вошел в комнату штаба гитлеровского генерала фельдмаршала барона фон Фридриха Паулюса. Я так фотографически зафиксировал: освещенные коридоры, лампочки везде горят... Наверное, аккумуляторы, так как вокруг темно было. Большая такая комната, посередине большой стол... И он стоит: высокий, стройный, лет так немного за пятьдесят. Он глянул на нас и все понял... Со мной были два солдата. Он молча расстегнул ремень и отдал мне. Я подвернул тулуп, надел ремень на себя. Вот интересно... Мне было всего восемнадцать лет. Я был капитаном тогда... После того я просил Ватутина и Еременко, чтобы тот ремень Паулюса оставили мне, но не оставили. Слишком много чести для тебя, — сказали.
Вот так то... Помню, тогда в одной из московских газет: в «Правде», «Известиях» или «Красной Звезде», была статья под заголовком: «Они взяли в плен Паулюса». Были еще четыре фотографии. Мы все в полушубках, так себе стоим. К сожалению, не сохранилась у меня та газета. Представили нас тогда всех четверых к званию Героя Советского Союза... Но как именно то награждение происходило, я запомнил на всю жизнь.
Прилетает маршал Жуков... Много было с ним свиты, нас всех представили. Приятно, что там говорить. А все наши: «А как, а что, скажи...». Ну что, нам всем по восемнадцать, ума же было... Мальчишеский ум, энтузиазм, телячий оптимизм. Вот на таком телячьем энтузиазме мы и выиграли войну!
Генералов на том приеме у Жукова было человек двадцать... От лампасов красно. Сплошной блеск орденов и лампасов. Маршал Жуков такого небольшого роста, первый на помосте, квадратная такая голова, лысина, кое-где волосики... Дальше стоят полковники, а тогда уже и мы.
— Коваленко! Хохол значит!
— Нет, товарищ маршал!
— А кто же?
— Украинец!
— Ну, украинец, хохол, какая разница?
(Это все дословно, потому что я запомнил этот диалог на всю жизнь)
— Большая!
— Интересно, а какая же! Ты мне скажи!
— Я по национальности украинец, а хохол — оскорбительно!
— А чем же я тебя оскорбил?
— А это не только для меня оскорбительно, но и для всех украинцев оскорбительное слово.
— А какое же это оскорбление? Если я русский Жуков, то мне десять раз говори, что Жуков русский, ты — русский... чего же мне обижаться?
— Товарищ маршал Советского Союза, если я вам десять раз скажу, что вы русский, вы не обидитесь. Но если я вам один раз скажу, что вы — кацап, вы обидитесь!
— О! Так ты, оказывается, националист?
(Вот тогда я впервые в жизни услышал слово «националист». До тех пор я понятия не имел, что это такое).
— Какой националист? Вы меня спросили, я вам ответил!
Слышу — тишина, молчанка, среди генералов муха пролетит. Застыли все, поняли, что ситуация заострилась. Я также почувствовал тревогу. В то время мое общее сознание было не высоким. Я не понимал тогда всей глубины этого диалога, этой «перепалки». Все молчат, а Жуков крякнул, вернулся к тумбочке, взял два стакана. Генералы молча смотрят. Жуков достает бутылку коньяка. В стакан обычный налил больше половины и ко мне:
— На, выпей!
— Товарищ маршал Советского Союза, я не пью.
Я таки действительно не пил. Тогда давали по сто граммов водки всем ежедневно. Вот старшина шел, нес канистру двадцатилитровую и всем делил... Давали еще сахар-рафинад, а офицерам — пачку папирос «Беломорканал» или «Труд», были и такие... А солдатам давали махорку. Я свои папиросы и сто граммов менял на рафинад. А любителей поменяться было много.
— Не пью я, — говорю.
— Ну, как ты не пьешь? А еще героем называешься! Герой... Что, командующий фронтом, (к Еременко) вот такой герой и не пьет?
— Не пью, что же здесь такого?
Покряхтел, отошел... А тишина такая...
Генералы как в рот воды понабирали. Молчат... Жуков налил опять.
— Ну, давай, украинец! Защитник украинского народа... С кацапом — русским давай, выпьем! За победу, давай!?
Если так — я залпом. И вы знаете, как-то не пошло оно мне. Все-таки не пил, а здесь сразу 150 граммов коньяка... Оно меня опалило, и все назад... Тот коньяк через рот, через нос, через глаза, через уши. И все на него. Можете себе представить, что это было... А я смотрю на Жукова... Золотая звездочка, орден Ленина... Все в коньяке и солдатской каше, а один комочек каши прямо на Ленина... Мне аж немного смешно стало... А Жуков:
— Да ты что! Шмарклями измазал да еще веселишься? Вывести его! Комфронтом, нужны ли нам такие герои? Ну, хорошо, я фронтовик, а если при награждении он и его (Сталина) шмарклями вот так измажет. Меня что, я солдат. Герой такой! Достаточно с него и «боевика»!
А «боевик» — это орден Боевого Красного Знамени. Это наивысший боевой орден. Так меня из героев и вычеркнули». («Вечерний Ивано-Франковск» № 09 (58) 08 марта 2007 г.)
В такой атмосфере унижения, насмешек над всем украинским приходилось нам, украинцам, служить в чужой и враждебной нам армии, воевать и умирать, а потом еще и гордиться, мол, мы победили. Но кого мы победили? Где плоды нашей победы? Их нигде нет. Реальна только победа над нами. А для того, чтобы мы могли побеждать наших врагов, нам нужно сначала победить самих себя. Нам непременно надо внутренне измениться.
Языковой проект, который сейчас находится на рассмотрении Верховной Рады, имеет не только негативное, но и позитивное для нас значение. Позитив этого значения заключается в том, что он задевает за живое каждого украинца и побуждает нас всех к объединению и общей борьбе за наше выживание как нации. Только не стоит нам горячиться, хвататься за вилы и прибегать к насильственным методам борьбы, поскольку насильственные методы борьбы изначально обречены на провал. К тому же, «человек разумный» должен оставаться разумным навсегда и не прибегать к насильственному самоубийству.
Бороться за свои права, за свое национальное достоинство нужно и можно ненасильственным способом. Мы имеем яркий пример успешной ненасильственной борьбы в Индии, которая исключительно мирным путем сбросила с себя иго колониального гнета. А известный во всем мире вдохновенный руководитель той борьбы — Махатма Ганди высказался о насильственных методах борьбы в такой категорической форме: «Я ждал бы освобождения Индии тысячу лет, нежели должен был бы добывать ее в борьбе насильственным методом» (Цитата по памяти).
Другой пример: политические узники советских концлагерей Норильска, Воркуты и Кенгира своим ненасильственным сопротивлением расшатали крепость большевистской карательной системы — ГУЛАГ.
Еще приятно отметить, что наш современный известный писатель Юрий Андрухович, как мы узнали из журнала «Смолоскип України», также не одобряет идею насильственного протеста, потому что «насильственный протест — это слабый ход, почти обреченный на поражение, ведь сила — это язык власти, именно у власти есть все физические средства для силовых акций. Поэтому «вилы» должны остаться исторической метафорой».
Юрия Андруховича поддержал политолог Дмитрий Потехин, заявив: «Существует даже статистика: ненасильственное сопротивление вдвое эффективнее».
Теперь для нас важно не ошибиться в выборе.
