Относительно мягкие приговоры участникам московских протестов вряд ли можно рассматривать как признак смягчения политики властей по отношению к внесистемной оппозиции. Во-первых, все приговоры были обвинительными, даже в тех случаях, когда доказательная база обвинения начисто отсутствовала. Во-вторых, условные приговоры, за исключением Егора Жукова, ставшего уже политически значимой фигурой, выносили тем активистам, кто хотя бы частично признал свою вину и тем самым облегчил работу следствия и суда. Тем же, кто вину в явно сфабрикованных обвинениях признать отказался, дали пусть небольшие, но реальные сроки заключения. Думаю, что на сравнительную мягкость приговоров в немалой степени повлияли внешнеполитические обстоятельства. Накануне встречи в Париже в нормандском формате Владимиру Путину совсем не нужно было возмущение европейской общественности суровыми приговорами тем, кто протестовал против фальсификациях на московских выборах.
Студент Высшей школы экономики Егор Жуков, как я уже сказал, благодаря своему аресту и процессу уже стал фигурой политической. Чтобы ограничить его политический и пропагандистский потенциал, суд запретил Жукову заниматься видеоблогерством, хотя и не отлучил полностью от компьютера и соцсетей. В соцсетях же его речь на суде уже оценили как образцовую речь оппозиционного политического лидера. В своем последнем слове Егор, в частности, заявил: «Российское государство сегодня позиционирует себя как последний защитник традиционных ценностей. Много внимания, как нам говорят, уделяется институту семьи и патриотизму. А ключевой традиционной ценностью называют христианскую веру. Ваша честь, и, мне кажется, может быть, это даже хорошо, потому что христианская этика, действительно, включает в себя те ценности, которые мне поистине близки... По сути, центральная идея всей христианской религии — это идея личной ответственности... А, во-вторых, любовь. «Возлюби ближнего своего, как самого себя», — это главная фраза христианской религии. Любовь есть доверие, сострадание, гуманизм, взаимопомощь и забота. Общество, построенное на такой любви, есть общество сильное, пожалуй, наиболее сильное из всех, в принципе, возможных».
В принципе здесь уже в сконцентрированном виде можно усмотреть политическую программу российской христианской демократии, но без отягощения ее православным фундаментализмом, а скорее ближе к западному ее пониманию, вроде германских Христианско-демократического союза и Христианско-социального союза. В развитие этих тезисов Егор Жуков отметил: «Все деньги сконцентрированы сверху и их оттуда никто не отдаст. Снизу же, без преувеличения, осталась лишь безысходность. Понимая, что рассчитывать им не на что, понимая, что как бы они ни старались, ни себе, ни своей семье они принести счастья не смогут, русские мужчины либо вымещают всю свою злость на своих женах, либо спиваются, либо вешаются. Россия первая страна в мире по количеству мужских самоубийств на 100 тысяч человек... Государство создает все условия для того, чтобы между ответственностью и безответственностью россиянин всегда выбирал второе... Любовь невозможна без доверия. А настоящее доверие зарождается во время совместной деятельности... если совместная деятельность где-то все-таки проявляется, то она тут же начинает восприниматься охранителями как угроза. И не важно, чем ты занимаешься, — помогаешь ли заключенным, выступаешь за права человека, охраняешь ли природу, — рано или поздно тебя настигнет либо статус иностранного агента, либо тебя просто так «закроют».
Жуков утверждает: «Государство ясно дает понять: «Ребята, разбредитесь по своим норкам и друг с другом не взаимодействуйте». Собираться больше двух на улице нельзя — посадим за митинг. Работать вместе по социально-полезной повестке нельзя — дадим статус иностранного агента. Откуда в такой среде взяться доверию и в итоге любви — не романтической, а гуманистической любви человека к человеку?»
Этой мрачной картине Егор противопоставляет образ России светлого демократического будущего: «Я смотрю вперед за горизонт годов и вижу Россию, наполненную ответственными и любящими людьми, где будет по-настоящему счастливое место. Пусть каждый представит себе такую Россию. Пусть этот образ руководит вами в вашей деятельности так же, как он руководит мной».
Думаю, такая программа много кому в России придется по душе. Почему же власти, несмотря на явную, казалось бы, политическую угрозу для них со стороны Егора Жукова, предпочли не «закрывать» его на 4 года, как того требовал прокурор, а ограничиться пока что условным сроком? Полагаю, что международный резонанс дела Жукова здесь все же решающей роли не сыграл. Мне кажется, что здесь разыгрывается гораздо более сложная политическая комбинация. Как раз в эти дни давление властей на Фонд борьбы с коррупцией Алексея Навального достигло максимума. Применяя закон об иноагентах, Кремль стремится полностью парализовать деятельность ФБК, который, тем не менее, продолжает поток разоблачений высокопоставленных коррупционеров. А Егор Жуков, как представляется, с точки зрения властей является неплохой заменой Алексея Навального в качестве лидера внесистемной оппозиции. Разница между ними очень большая. Навальный всерьез борется с коррупционерами из «партии жуликов и воров» и прозрачно намекает, что после его прихода к власти им мало не покажется. Жуков же говорит о любви и о совместной работе и никого из коррупционеров наказывать не призывает (да и довольно странно было бы делать это в последнем слове на суде). Ясно, что второй вариант куда больше устраивает российскую власть. Все это не означает, что Егор Жуков является скрытым агентом Кремля. Просто после того, как задача нейтрализации Навального будет решена, Егора могут либо ликвидировать с помощью высококвалифицированного киллера, как это произошло с Борисом Немцовым, либо посадить на длительный срок.
Распространено мнение, что отправляя оппозиционеров в тюрьму за одни только призывы к соблюдению действующей конституции и протесты против фальсификаций на выборах, российская власть тем самым готовит вождей будущей революции. Однако опыт российской истории показывает, что в этом случае получаются не вожди революции, а террористы. Возьмем пример народовольцев. Начинали они с довольно-таки мирного «хождения в народ», за которое правительство наградило их тюрьмами и ссылками. Вот тогда и появилась на свет террористическая «Народная воля». Но нынешние российские власти в целом, в отличие от первого лица Российского государства, террора не слишком боятся. Во-первых, опыт российской истории второй половины XIX — начала XX века доказывает, что террор сам по себе не способен свергнуть власть. Он ее до определенной степени дезорганизует, но зато создает хорошие поводы для закручивания гаек и ужесточения репрессий. Во-вторых, что еще важнее, при нынешнем развитии военно-полицейского аппарата российская власть в целом смогла справиться с таким опасным врагом как северокавказский и исламский терроризм. Очевидно, в Москве уверены, что в случае чего и с будущим российским политическим терроризмом смогут справиться. Единственное, что по-настоящему пугает Кремль, так это массовое протестное движение.
ГОЛОС ИЗ «ФЕЙСБУКА»
