На вопрос одной из песен Владимира Высоцкого «На чем проверяются люди, если войны уже нет?», с 26 апреля 1986 года и до сегодня можно однозначно ответить одним словом: Чернобылем.
... Жители города энергетиков Припяти, помнят один из лозунгов, которых было много у райкома партии: «Пусть будет атом строителем, а не солдатом». Да, примиренчески и обыденно, воспринималась Чернобыльская атомная электростанция всеми жителями и работниками самой станции и всего Чернобыльского района. Вот, например, какой эпизод вспоминает один из тех, кому пришлось быть свидетелем, как забивали первый кол в фундамент будущей АЭС и участником ликвидации аварии — Валентин Федорович Кононенко: «Где-то за год до аварии я, будучи заместителем председателя Киевского областного совета профсоюзов, повез группу товарищей для знакомства с работой первого реактора ЧАЭС. Разговорились с одним из инженеров. А у него такие красивые очки с дымчатым стеклом, что просто завидно стало. Мы заметили, что в таких же очках ходят по территории станции многие рабочие. «Хотите такие очки? Мы можем это сделать». И он рассказал, что для того, чтобы придать стеклу такой дымчатый оттенок, их опускают в реактор, завернув в резиновую рукавицу. Это сегодня жутко такое слышать, а тогда, пока не грянул гром, как видим, даже специалисты не давали себе отчета о том, что работают они не с самоваром, а с монстром, имя которому — ядерное оружие даже в мирном его назначении.
Вот с этим монстром, вырвавшимся из-под контроля человека 20 лет назад, и пришлось бороться тем сотням тысяч ликвидаторов, среди которых был и Петр Павлович Зборовский — капитан, командир четвертой механизированной роты столичного полка Гражданской обороны, где служил с 1972 года после окончания единственного в Советском Союзе Московского военного училища Гражданской обороны, куда он, паренек из сельской глубинки, поступил сразу после школы, ведь окончил ее золотым медалистом.
25 апреля в пятницу была общеполковая вечерняя проверка. Закончилась она поздно, и Петр Зборовский остался ночевать в казарме. А ночью роту подняли по тревоге: «Авария на атомной станции в Чернобыле. Горит трансформатор». Больше никаких подробностей не сообщалось. В шесть часов утра была составлена колонна из трех десятков машин, ста солдат и офицеров. Этот мобильный отряд на рассвете выехал в Чернобыль во главе с командиром полка полковником Владимиром Васильевичем Гребенюком. А Зборовский остался в части. Особой тревоги не ощущал, ведь уже 14 лет служил в ГО и успел насмотреться всякого и поучаствовать в ликвидации не одного десятка больших аварий. Во второй половине дня 27 апреля на базе полка начали формировать 731-й батальон химической защиты из солдат и офицеров запаса Киева и области. 27—28 апреля батальон из 300 человек был сформирован. Рано утром 29 апреля химический батальон, в числе командиров которого был и капитан Зборовский, выехал в направлении ЧАЭС. Жену успокоил: «Дня 2-3 побуду, пока «запасники» привыкнут».
2080 РЕНТГЕН
Но не так было, как хотелось... За полтора часа домчался до Чернобыля — и сразу стали загружать вертолеты песком, свинцом и доломитом. Так двое суток в пыли, грохоте моторов, без отдыха. А 1 мая от развалившегося 4 блока в сторону площадки, где работал батальон, начало двигаться красное облако. Работу свернули и перевели людей под село Дитятки (а это северная окраина Чернобыля, до станции было около шести километров). Вечером 1 мая тут разбили лагерь из новых палаток, организовали баню для солдат, поменяли одежду, накормили. Только к полуночи дошла очередь и до офицеров. Только успел помыться Петр Павлович, как увидел, что в палатку зашли незнакомые генерал-майор и полковник, обратившиеся к нему со словами: «Собирайтесь. Вас вызывает председатель правительственной комиссии по ликвидации аварии».
Был первый час ночи. С утра и до этого времени во рту не было ни крошки. Попросил у сопровождающих позволить пообедать-поужинать.
... После непродолжительной беседы Силаев четко, по-военному, поставил задачу. «Товарищ капитан! Перед вами стоит боевая задача откачать воду из-под четвертого блока. Подробности узнаете в военном штабе. Он расположен в исполкоме. Готовность к работе — 9.00 утра». Ответив нужное по уставу «Есть!», Петр Павлович вышел в майскую ночь. Несмотря на ночную прохладу, почувствовал, что необычное волнение охватило душу, бросило в пот, ведь от командира взвода Александра Логачева, уже 27 апреля делавшего разведку у самого реактора, узнал, что у стены реактора излучение достигает 2080 рентген, а 700 — это уже смертельная доза. Для того, чтобы там упасть замертво, достаточно полчаса, даже меньше. Прислонился к дереву, которое было рядом. Представил тревожные глаза жены, физически почувствовал тепло 12-летнего сына Павлика — все, что было на земле самое родное, самое дорогое. В голове толпились мысли одна страшнее другой: «Это все. Если у стены 2080, то что же там под самим реактором? Что делать? А может, черт с ними, с этими погонами! Сними военную форму. Выбрось. Будешь жить. Ведь это — главное!».
Под любым атомным реактором есть огромная камера, на языке специалистов — бассейн- барбатер на тысячи кубических метров воды, использующейся для охлаждения блока. Трудно представить произошедшую катастрофу, но каждый из тех, кто присутствовал в первые дни мая 1986 года на ЧАЭС, понимал, что может быть, если раскаленный взрывом реактор четвертого блока, пропалив свой фундамент, упадет вниз, в этот бассейн: пар может разворотить все здание блока, могут сдетонировать первые три блока. И вот он — апокалипсис, ядерная зима, гибель всего живого на Земле.
Нужно было немедленно откачать воду из-под блока. Но в ядерном аду, под обстрелом тысяч рентгенов, среди разрушенных взрывом конструкций, во тьме лабиринтов полуразрушенного сооружения? Как? И почему именно на его долю выпал этот крест? Наверное, свою роль сыграло то, что много лет был командиром трубопроводного взвода и на практике усвоил различные виды насосных станций; его знали по результатам занятий в управлении ГО штаба Киевского военного округа.
После поездки в Киев за необходимым снаряжением, 2 мая в девять утра уже был в кабинете Силаева. В 10 — заседание комиссии, но к единому мнению, куда откачивать воду, не пришли, ведь не было еще даже определено место, откуда откачивать и как практически добраться к воде, — барбатер был за мощной бетонной стеной, в которой КАК-ТО нужно сделать отверстие. Предположения были разные: пробить отверстие выстрелом из пушки или гранатомета, прожечь кумулятивной миной. Но кто мог сказать, как поведет себя реактор после взрывов?
ПЯТЬ ДОБРОВОЛЬЦЕВ — ЭТО ТОЖЕ МНОГО
Выходило — только бить бетон вручную. Выстроил Зборовский свою пожарную роту. Глянул на серьезные лица 18-20-летних мальчишек, которые ему, тридцатичетырехлетнему капитану, были как младшие братья, и приглушенным от волнения голосом объяснил задание так, чтобы каждый понял, насколько опасное дело их ожидает. И попросил выйти вперед добровольцев.
После нескольких минут размышлений из строя вышли пятеро: сержанты Павел Авдеев и Иван Максимчук, два ефрейтора Игорь Молодцов и Александр Коршунов, лейтенант Геннадий Хецев, но его Зборовский оставил командовать подразделением. (Советские журналисты-борзописцы, которые по горячим следам описывали это событие, писали тогда, что после призыва Зборовского вся шеренга солдат немедленно сделала шаг вперед).
БТР опять, уже в четвертый раз, подвез Зборовского с четырьмя солдатами к стене реактора. Брали кувалды в руки, бежали по двое к бетонной стене и били ту скалу, следя за тем, чтобы более 12 минут не находиться под стеной. Крепкий бетон едва поддавался ударам. Когда выбили дырку, в которую мог пролезть человек, Зборовский полез в нее. Перед этим солдаты обвязали его крепкой веревкой; никто не знал, в какую неизвестность идет этот человек. От огромной радиации сразу могло отключиться сознание. Сначала было что-то похожее на тоннель, где было темно, но можно было идти. Долго шел. Под ногами начала хлюпать вода, от которой шло тепло и сильный запах сероводорода, но поставить здесь насосные станции с трубопроводами, развернуть их нельзя было. Пошел дальше по каким-то ступенькам, нашел подходящее место, которое потом оказалось технологическим залом между третьим и четвертым блоками, размером с железнодорожный вагон. Вернулся к ребятам, взял двоих с собой. Прошли путь еще раз. На руках от той воды появились белые ожоги.
Начали думать, куда деть откачанное. На пятом или уже, может, и шестом заседании Силаев скомандовал: «Зборовский, откачивайте воду в хранилище жидких топливных отходов (ХЖТО). Задача ясна?». «Нет, — ответил капитан. — На этих двухстах метрах я всех людей сожгу. Возле блока 2080 рентген и возле хранилища почти 1000».
На схеме указаны совсем иные, заниженные цифры, до 60 рентген. «Кто отвечает за разведку, за схему?» — спросил Силаев. Ему назвали имя контр-адмирала N. Тогда Силаев дал распоряжение главному инженеру ЧАЭС, Зборовскому и адмиралу N провести измерения еще раз.
Сели на БТР, адмирал в машине, а Петр Павлович сзади. Водителя заменили, чтобы тот, который уже ездил туда, не переоблучился. Когда до четвертого блока оставалось метров 50 и на счетчике высветилась цифра 850, адмирал не выдержал и стал истерически дергать рычаги управления, чтобы дать БТРу задний ход. Чуть не сломал рычаги. Развернули БТР назад. Адмирал предлагал Зборовскому не докладывать действительных цифр, на что получил ответ Петра Павловича: «Согласен! Если вы завтра вместо меня пойдете туда откачивать радиоактивную воду». Тот глаза отвел и всю дорогу промолчал.
ОТКАЧИВАЛИ ДО ОБМОРОКА
Петр Павлович уже имел свой план. В конце станции, за территорией, находятся два резервуара, и железнодорожные пути к ним подходят. Опять новые сопровождающие и капитан Зборовский едут на разведку, во время которой обнаружили метрах в ста от Припяти два бассейна, из которых один пустой, а другой заполнен почти чистой водой, которую решили откачать в Припять. Размеры бассейнов, по расчету Зборовского должны были вместить всю воду из-под реактора.
Начал набирать людей. Взял своих 20, из пожарников-белоцерковцев пять и житомирян два человека. На лугу возле Припяти развернули технику, проверили. В половине второго ночи начали делать проезды в ограждении станции, чтобы протянуть технику ближайшим путем от стен блока к бассейнам, потом прокладывать трубопровод. А это километра два. Каждые 20 м нужно было соединять муфтами. Так в подготовке прошло еще более суток.
5 мая вечером получили разрешение из Москвы: Откачивайте!
Запустили двигатели. Вода пошла. Но через некоторое время появились проблемы: заглохла одна из насосных станций, а люди — уставшие, облученные — едва успевали на короткое время спрятаться в безопасном месте, снова должны были пробираться к реактору (это были капитаны Зборовский и Николай Акимов). Запустили двигатели. Увидели дым, который все больше заполнял помещение. Пришлось открыть ворота, что снова привело к повышению уровня радиации с 25 до 250 рентген. Каждые 4 часа нужно было доливать бензин в моторы. Через 18 часов вышла из действия еще одна станция, пришлось менять и ее. Каждый выход человека из укрытия добавлял 3-4 рентгена облучения. Люди один за одним выходили из строя, теряя силы и набирая дозу облучения.
Петр Павлович не любит рассказывать об этих событиях. А уж если начинает, то вспоминает фамилии всех, кто был с ним: майор Георгий Нагаевский, Петр Войцехивский, Сергей Бовт, Михаил Дьяченко, Николай Павинко, Иван Худорлий, Анатолий Добрынь, Бесик Нанава. Их, спасших мир для жизни, было немало рядом с капитаном Зборовским. А сколько у него самого было выходов к рукавам, сказать трудно. После каждого выхода нужно было менять костюм.
Утром 7 мая, после двух суток непрерывной адской работы, Зборовский по телефону докладывал Силаеву, как идет откачка. И потерял сознание, выронив телефонную трубку из рук. Ее подхватил дежурный и доложил Силаеву: «Капитан Зборовский потерял сознание», на что услышал приказ: «Немедленно всех вывезти».
ГИБЕЛЬ УГРОЖАЛА ВСЕЙ ЕВРОПЕ
Придя в сознание, Петру Павловичу пришлось ввести в курс дела солдат из Одесского полка ГО. Им оставалось откачать еще 70 см воды. А начали откачку с 4м 30см. 8 мая под вечер работа была закончена. А капитан Зборовский в это время был в Киевском военном госпитале, за время пути к которому он еще трижды терял сознание. Под вечер стал просить у врачей отпустить хоть на полчаса домой, неспокойно было на сердце — что там дома? И недаром. Когда врачи под его натиском вынуждены были отступить и отпустить на несколько часов, придя домой, застал пустую квартиру: сын у сестры, а жена, Лилия Ивановна — в больнице на операции. На такси доехал до больницы, темень, тихо, второй час ночи. Стал посреди двора и от безысходности ничего лучшего не придумал, как закричать на весь мир: «Лиля! Ли-ля!» В нескольких окнах загорелся свет! На четвертом этаже одно окно открылось, а в нем она, любимая, с которой когда-то сидел в одном классе за одной партой Гуто-Потиевской средней школы Радомышльского района на Житомирщине.
— Лиля, это я! Живой!
И, наверное, именно здесь, в этой темноте поздней майской ночи, наконец понял, из какого ада вышел живым. Ведь там, в самом чреве смертельно раненого ядерного монстра, некогда было думать и что-то понимать, кроме слов: «Надо! Если не я — то кто? Надо!» Как радостно и сладко было ему, кто 10 дней сознательно провел в объятиях смерти, чувствовать себя живым сейчас и объявить об этом всему этому звездному миру: «Я — живой!»
Уже потом, через годы, когда начали говорить хоть какую-то правду о катастрофе, учеными было подсчитано, что если бы не была откачана подреакторная жижа, гибель грозила бы как минимум всей многомиллионной Европе.
В госпитале он пробыл едва неделю. Ему трижды делали масштабное переливание крови. Сдавал каждый день кровь на анализ и слышал, как врачи, знакомясь с результатами, шепотом, с округленными глазами, переговаривались между собой, что у него уже и кости «светятся». А из лекарств исправно давали по две таблетки димедрола и витамины 3 раза в день. В карточке записали: 65 рентген. А сколько их было на самом деле, Петр Павлович даже сегодня не знает и знать не хочет. Только теперь удивляется сам себе, какое же это здоровье было у него в 34 года и на сколько бы его хватило Петру Зборовскому, если бы не пошел в тот ад...
НЕ НУЖНО БЛАГОДАРНОСТИ?
До 1993 г. служил, на пенсию отправили его в звании майора. Звание подполковника присвоили как офицеру запаса. Трудно нам, людям с советским менталитетом, осознать роль такого человека, цену подвига Петра Павловича. Ведь бывало в СССР «наказывали невиновных, а награждали непричастных». Так вышло и с капитаном Зборовским. Его награды можно пересчитать на пальцах одной руки. 1 тысяча руб., которые ему передал в конверте от своего имени сам Иван Силаев 7 мая «под реактор». Только в декабре 1986 г. в Киев из Москвы пришли первые награды «чернобыльцам», среди которых ни одна награда не была предназначена для ликвидаторов полка, в котором служил Зборовский. Не пришли награды и ко дню Советской Армии — 23 февраля 1987 г. Один из ликвидаторов, старший лейтенант Александр Логачев, который на рассвете 26 апреля с командиром полка Владимиром Гребенюком уже был в Чернобыле, который первым в то же утро сделал замеры радиации под реактором — 2080, не выдержал, стал писать в Москву — в газеты и самому Горбачеву. Спустя некоторое время вышел указ о награждении ликвидаторов полка: 64 человека наградили орденами и медалями. А Гребенюка и Зборовского в списках не было. И только в мае 1987г. Петр Зборовский был награжден орденом Красной Звезды — «За успехи в боевой и политической подготовке, за освоение новой техники и оружия».
Так и живет Петр Павлович все двадцать лет в двухкомнатной квартире с семьей, которая состоит из него, жены, сына, невестки, двух девчушек — Оли и Саши — внучек, да еще Пусика, белоснежного песика-шпица, которому уже 18 лет и который может целыми днями не слезать с рук Петра Павловича, а если хозяина нет дома, то от входных дверей он не отходит даже к миске с едой.
Весной 1996 года возвращался в своем «Москвиче» от родственников из села, потерял сознание за рулем и попал в аварию. Пошел в военный госпиталь, где его не видели с 16 мая 1986 года. Врач-женщина заглянула в его документы и была поражена: «Господи! Да что же вы за человек такой?! Здесь ходят сотни со всей Украины, кто получил 17 рентген, ручки дверей выламывают, чтобы получить статус, а вы со своими 65-ю даже на учет после увольнения из армии не стали». И выходил почти год и он по тем кабинетам, пока дали II группу инвалидности. Понадобились десятки справок, копии не годятся. Поехал в архив. Нашли документы полка. Стали смотреть, а в них приказ о его выбытии на ликвидацию последствий аварии на ЧАЭС есть, а о том, что он вернулся, — нет. Видно, какой-то «писарчук» по невнимательности его фамилию пропустил. Так что, согласно архивным документам, Петр Павлович до сих пор там, в Чернобыле.
Чаще всего из всех наград Петр Павлович в руках держит три листочка обычной бумаги формата А-4. На них с обеих сторон разными детскими почерками написаны искренние слова: «Я очень благодарна вам, что вы спасли наш город и наши жизни. Большое спасибо вам, Петр Павлович. Искренне желаю вам крепкого здоровья, счастья. Чтобы вам выплачивали Чернобыльскую пенсию и отправили вас в другую страну на оздоровление. Я была очень поражена вашей смелостью». И так до сотни записей учеников 6-А, Б, В классов с/ш №309 г. Киева.
Да, он и тогда, и сейчас внешне — обычный человек. Но это о нем один из побратимов-ликвидаторов, майор внутренней службы Георгий Нагаевский, который возглавлял группу пожарников во время откачки воды, сказал: «Ему — предпочтение над всеми. Это офицер огромнейшего мужества и несокрушимой силы воли. Не будь его в критические минуты, могли быть совсем другие последствия». Так не настал ли час Украине отдать должное своим сынам, пока некоторые из них, слава Богу, а не государству, еще живы?
