Село небольшое, есть в нем что-то от села Степанчикова Достоевского; типы — все так и просятся на страницы исторического романа из жизни северокрымских крестьян. Самогоноварение — самая почетная деятельность, кто этим занимается, ходят в героях «капиталистического труда». Более высокая «ступень» падения, как бы это считали высокоморальные идеологи — воровство «общего» добра с коллективной нивы. Однако в среде крестьян- рабов подобная моральная идеология не приживается, и еще долго не приживется, «условий нету»! По несколько лет никто не получал зарплату! Алкоголизм сводит с подворий мужика-кормильца, растут беспризорные дети, одна мечта у некоторых — любым путем выбиться в люди, хоть по трупам. И выбиваются. Деревенские парни привносят в мир городов жестокую конкуренцию «восставшего раба», осознавшего свое «рабство» и стремящегося к свободе ценой закабаления других. Слышу об этом не из первых уст, нравы крымских деревень переносятся и на почву некогда устремленной к цивилизованности городенщины.
После воровства самая популярная, «элитная» сфера деятельности — наркотики; их выращивание, с риском для жизни и здоровья, становится «модным» не только в среде наркоманов, лихой молодежи, — но все более «средний» возраст и «пожилые» переходят «на травку»: выгодно, хоть и страшно, — но выгода перевесит все.
Типичная история такой семьи, поставившей на «наркоту», примерно следующая. Ее зовут Варя, живет в этом же селе недавно, перебралась из города после смерти мужа. Муж умер от пьянства и остановки сердца. С двумя детьми перебралась в Болотное, (название-то каково!), и прибился к ней мужичонка, старше ее на три года. Зажили потихоньку вчетвером, только мужичонка на работу не ходил, а все больше по огороду шастал, что-то примеривал, сеял, просеивал. Вскапывал и поливал. Варя особо не вникала, не до того было, хозяйство и дети с утра до ночи, козы, утки, куры. Крупный скот не заводили, боялись, украдут, только его и увидишь! Болотное, одним словом. Через месяц мужичок ее объявил, что посеял «траву» и скоро она взойдет как следует, только и поливай, не ленись. Варя сначала испугалась, но тот ее улестил картинами шикарной жизни и большим кушем. И Варя согласилась, стала тоже изредка заходить, заглядывать на «траву», и даже вставать ночью, проверять, не лезет ли кто через забор? «Трава» росла на загляденье, пышная, густая, зеленая и душистая, шишки облиты смолкой, как праздничный пирог глазурью; уже в июне мужичонка ее покуривал и долго ходил пьяным и веселым. Из трех кустиков выжил один, но какой, красавец! Куст обставили шиферинами. Обсадили кукурузой, поливали три раза в день, он и рос. Постепенно он стал самым главным действующим «лицом» на подворье. Что там утки или куры! Несчастную «десятку» возьмешь за каждую и тут же заплатишь за воду, свет, газ, землю в КСП. А Куст сулил тысячи! Даже при неудачном повороте цен Куст обещал тысячу долларов чистогана! Для замученной сельской крестьянки, которая в руках больше трех сотен гривен не держала, даже при живом муже, оборот с мужичонкой казался сказочным, невообразимым, поневоле замечтаешь и согрешишь в мыслях невзначай, например, как бы отнять те гроши у мужичка, да и выгнать его со двора: как прибился, пусть так и ушивается?! Что ж, Варя была баба простая, жадная к деньгам, вот только жизнь не давала этой ее жадности проявиться. А тут такой случай!
Куст рос и креп. Уже ствол у него становился, как нога, такой толстый, узловатый, твердый, конопля с индийскими венцами. «Шишки» длинные, стояли, как свечи, блестели от избытка «дури». Мужичок стал Куст сторожить день и ночь. Для этой цели обзавелся обрезом старого ружья и матрацем с одеялом. Какие сны ему снились в эти сторожевые ночи, неизвестно, только и он в мыслях своих не собирался делиться с Варей деньгами «от Куста», а лишь думал дать на дешевенький подарок и стать «на лыжи», податься в более «комфортные условия». Варя была ему «интересна» лишь как дополнение Куста, гарант обеспеченного будущего, скачка вверх.
Так прошли шесть месяцев. В начале сентября Куст они, Варя с мужичком, аккуратно срубили топором и ночью затащили на чердак для просушки, в теплое, проветриваемое и темное место. И Куст стал высыхать. «Дурь» с него была сильнейшая! Мужичонка тихонько покуривал и разговаривал с Кустом, как с живым человеком. Он был так сосредоточен на свойствах обыкновенного зеленого растения вызывать такое «балдежное» состояние, что возненавидел тех, кто запрещает выращивать такое чудо. Он говорил, что от водки и автомобилей гибнет в десятки раз больше людей, чем от марихуаны!
Бредил! «Марихуана Ивановна!» — обращался он к Кусту, залезая на чердак. Куст отвечал взаимностью и «вставлял» так, что мужик отлетал «на облака» и «видел ангелов».
Но подобное состояние нельзя долго утаивать в себе, срочно необходимо с кем-то поделиться впечатлениями и красотой видений. Варя пару ему не составила, лишь прошипела, чтобы он «не дурил», а продавал потихоньку «добро». Но сожитель понял ее по-своему, и срочно стал искать напарника для своих «отлетов». Тут и подвернулся сосед-татарин, тоже любитель путешествий, который стал заходить «на огонек» и долго беседовать с Хозяином Куста. Татарина интересовало одно: много ли «дури» у мужичонки, чтобы взять да и «кинуть» его, как пришлого, человека не из их деревни. Но «кинуть» чужими руками.
Умея мыслить логически, татарин «вычислил», что Куст на чердаке, и сразу же обычный план «планокура» возник в его голове, окутанной сладкими грезами будущего обладателя Куста. Над Кустом возникла угроза перемены хозяина. И угроза осуществилась, и стала реальностью, такой же двойственной, как и гашишевые грезы.
Все произошло одним чудесным октябрьским днем, под вечер, когда человек стремится забраться в «берлогу» и расслабленно мечтать, тем более, если он обладатель Куста на чердаке, с которого так и посыплются скоро доллары! Можно помечтать на досуге. Но все произошло стремительно, как в старом кино, немом и черно-белом. Под самые ворота Вариного дома подъехала машина, из нее выскочило три человека, они забежали во двор, сунули в глаза опешившего мужичка какое-то удостоверение, будто бы милицейское, и потребовали добровольно отдать наркотики. В противном случае грозили карами уголовного кодекса. Варя перетрусила, ей стало жаль детей и себя, не до Куста уже было, готова была тут же отдать. Хоть и заподозрила подвох и липу; парни что-то слишком нервничали, а водитель машины так прямо трясся и даже чуть было не дал деру, — подставили пассажиры водителя, подрядили «таксиста» на «дело», а он ни слухом, ни духом!
Варя уже шла на чердак, но дорогу перегородил мужичонка. С «обрезом» в руке он медленно шел на парней. Куст был его другом, а предавать друзей нехорошо. И мужичок это знал. Но Варя все испортила, повиснув на руке мужичонка, она стала биться в истерике и умолять его отдать Куст! И тот дрогнул, расшвыривая все вокруг, залез на чердак и сбросил Куст прямо на головы парней с фальшивыми «ксивами». Те были ошеломлены после пережитого шока с «обрезом». Но ухватили Куст и потащили в машину. Долго запихивали, уселись прямо на него «сверху», и, ударив водителя по затылку, дали деру. Все представление произошло за считанные минуты. За машиной оставался след в пыли, — это одна ветка торчала из-под двери машины и чертила по земле...
Варя оправилась от испуга через полчаса и стала даже смеяться и подкалывать сожителя, но тот хмуро посматривал на нее и не смеялся. Спать ушел на чердак, где проплакал полночи, перебирая жалкие ошметки выпавших из шишек частичек. Как будто потерял брата! Утром он тихо спустился с чердака, — и исчез. Больше Варя его не видела и не встречала. Как в воду канул...
«Наверное, пошел другую Варю искать, снова Кустом заниматься»,— натянуто улыбаясь, делится думкой Варя. Она не любит вспоминать то лето, так, иногда, сама призналась, вспомнит и мысленно облизнется: «Какой Куст был! Какие гроши! Но не по нам, наверное... А тот, видишь, затосковал и сбежал от меня! Какие мелкие мужики пошли!.. Но ничего, я курочками, да уточками, как-то переживусь, авось кто-то найдется путящий. Не все же такие...». Но вот уже прошел год, а путящий не находится. А в Болотном все гуще пахнет болотом, трясиной, ряской дурацкой жизни. Так и просится село то в «исторический роман» со многими неизвестными, с неразрешимыми судьбами и глупыми вопросами о смысле «болотной» жизни. Усасывает трясина!
А для Вари тот, потерянный Куст, стал вехой жизни — вехой несбывшихся надежд, вехой поворота к одинокой старости, вехой уклона в непосильный крестьянский труд, когда работа приносит почти одни огорчения. Она это чувствует!
«Это же надо! До чего я дошла была! Наркотики выращивала». И удивленно она поводит плечами, и неуверенно щурится: что тут, плакать или смеяться? Жалеть или петь? Болотно все, болотно.
