Тарас Элейко — человек, который уже не год и не два переживает о будущем Украины. Но не просто переживает, но и собственными силами пытается что-то изменить. Еще задолго до Майдана и АТО занимался волонтерской деятельностью. Когда начались боевые действия — начал «волонтерить» и на востоке. А недавно он опять вернулся с фронта, где находился в этот раз уже как доброволец.
— Был частным предпринимателем. Вместе с товарищами занимались меценатством, — рассказывает Тарас о своей деятельности до начала боевых действий. — Были такие проекты, как, скажем, «Дети улицы», когда мы детей-попрошаек пытались адаптировать к нормальной жизни. Что-то удавалось, что-то — нет. Есть много девочек, которые уже и замуж вышли. А есть и такие дети, которых так и не удалось полностью адаптировать.
Еще у нас есть такая организация — Общество поиска жертв войны «Память». У меня хобби — история. В этом обществе мы часто воспроизводим события Первой и Второй мировых войн, освободительные движения в Украине начала и середины ХХ века. Также ведем исторические кружки по школам.
Кроме того, мы проводим изучение освободительной борьбы, мест боев. Если у нас есть сообщения о каких-то определенных местах захоронения повстанцев, которые были тайно похоронены, и есть свидетели, то проводим перезахоронения. Есть и другое направление — «выучка» молодежи. Организовывали «лагеря», чтобы ее отвлечь. Ведь ее надо куда-то направить, энергию где-то выплеснуть.
«БОЛЕЕ 30% НАШИХ РЕКОНСТРУКТОРОВ СЕГОДНЯ ВОЮЮТ В ЗОНЕ АТО»
— А как работали со старшим поколением?
— Я преимущественно занимался детьми. А вот наш руководитель постоянно привлекал старшее поколение. То есть где-то тридцати-, сорокалетних. С киевлянами, жителями центральной Украины пытался работать. Когда мы делали исторические реконструкции — он их приглашал. Вот, например, приезжали эти люди, и мы воспроизводили события Второй Мировой войны. Они всегда были «НКВДшниками» или же «красноармейцами». Конечно, были довольно антуражные. Были настоящими москалями, как было на войне: напивались, такая «галанда». Нашей задачей было с ними общаться, убеждать в важности украинской идеи. Хочу сказать, что я «ставил на них крест» и говорил: «Слушайте, да это холопы по 40 лет, состоявшиеся. Ну, какого ты из него сделаешь украинца?!» А руководитель отвечал: «Надо с ними тоже работать. Это Центральная Украина. Это Восточная Украина. Вот что они от нас почерпнут, то и туда могут привести». А я был категорически не согласен, что это даст плоды.
— И каким оказался результат?
— Знаете, я признаю, что был категорически неправ. Хотя бы потому, что больше 30% этих наших реконструкторов сейчас воюют в зоне АТО. Есть и один наш парнишка в Небесной Сотне. Спасибо богу, на войне еще никто из наших не погиб.
И вот была такая ситуация. Приехал я к одному такому воину, он в батальоне «Киевская Русь» служит. Фамилия — Савельев, этнический россиянин, никогда украинского слова от него не услышишь. У меня с собой камера была, собирал материал для фильма, который планируем выпустить с нашим обществом. Пока собираем материал. Так вот. Записываю я быт. И он несколько слов мне на камеру сказал. О войне, о своих размышлениях. Просматриваю я потом видео. Он говорит: «Я — Иван Савельев. Я — русский. Мой отец русский, мой дед русский. Я нахожусь сейчас на войне. Я — русский — воюю на стороне Украины против России. Хочу сказать, что те, кто начал войну — это не русские. В Москве и Питере русских нет. Это отребья, это кацапы. Это угро-фины, которые ненавидят нас, славян».
И дальше он вспоминает историю. Говорит о событиях Октябрьской революции, когда достойные россияне не знали, куда убегать. Они убегали в Украину. И когда большевики их находили — они их уничтожали. А позже он вспоминает и Голодомор, когда истребляли и украинцев, и россиян. И вспоминает события после Второй Мировой войны. И это все он рассказывает после Пасхи... А на Пасху был очень сильный бой. Начался в пять часов утра и продолжался до восьми вечера. И ситуация такая, что в их подразделении не погиб ни один человек во время того штурма. Даже не было раненых. А то подразделение, которое наступало, они уничтожили полностью. «Я человек неверующий, но Бог все-таки есть!» — говорил мне тогда Иван.
В целом я был шокирован уже тогда, когда эти ребята появились на Майдане. То, что они туда приехали, было для нас чем-то чрезвычайным. Мы увидели свою работу. Но еще больше они нас шокировали, когда приходили к нам и говорили «Слава Украине». Не «привет», не «добрый день», а именно «Слава Украине». Вот для нас тогда была верхняя планка достижений.
«НА МАЙДАНЕ БЫЛ ПОИСК КАКОГО-ТО НОВОГО ЛИЦА, НО ЕГО НЕ БЫЛО»
— Возвращаясь к Майдану... Чем там занимались?
— Впервые на Майдан я приехал 1 декабря, после разгона студентов. Как и многие приезжал туда среди недели. Когда людей было меньше. На субботу-воскресенье к семье возвращался. Наша «чота», наше товарищество было словно отдельным подразделением. Такая ситуация была, что не все было хорошо организовано. Не знали точно, что делать и как это все будет развиваться. И те, кто называли себя «комендантами» или «сотниками», не всегда знали, что делать. Достаточно часто мы понимали, что с теми «лидерами», которые есть, мы далеко не заедем. Был поиск какого-то нового лица, но его не было.
Когда были попытки зачистки — 11 декабря, 16 января или 18 февраля — все в принципе выглядело достаточно печально. И опять же какие-то силы включались в этот момент. Все-таки Майдан мог быть зачищен каждый раз. И каждый раз была какая-то команда, каждый раз где-то что-то останавливалось. Например, 11 декабря. Попытка зачистки. В Михайловском соборе били колокола, поднимали киевлян... Но людей все равно было очень мало. Силы были неравные. И выглядело так, что делали «имитацию». То есть имитировали штурм баррикады на Институтской под мостом. Конечно, мальчишки из Внутренних войск нас достаточно легко подтиснули сверху вниз, но дальше останавливались. Мы делали усилие, что их оттискиваем. Хотя при этом у дома Профсоюзов все было окружено «Беркутом». То есть в спину ударить — и не было проблем нас разогнать. То же самое было и когда первые ребята погибли. Неоднозначное такое, знаете, впечатление. Непонятно, кто там дергал и за какие ниточки. А вообще Майдан — это еще, конечно, были цветочки.
«СНАЧАЛА СТОЯЛ ВОПРОС ОДЕТЬ И НАКОРМИТЬ АРМИЮ»
— А воевать вы с самого начала пошли?
— Нет, я же еще год «отволонтерил». В конце марта ко мне приехал военный, фамилию которого я не помню, и сказал, что обращался в районный совет и ему порекомендовали меня как человека, который может помочь. Я спрашиваю, что им нужно. А он: «Ну, знаете, мы выезжаем куда-то на восток, где-то в поле будем, нам бы моющие средства для посуды, чтобы у меня ребята не отравились». У меня такая пауза, я говорю: «А что вам еще надо?» «Ну, мыло бы, может», — слышу в ответ.
Когда я привез еще и зубные пасты, шампуни, был праздник. Конечно, сейчас бы просили бронежилеты и «грады». Да и тепловизоры хотят, беспилотники. А тогда, в тот момент нечем было посуду помыть... Если привезли три рации — ты был святой человек, готовы были тебя на руках носить! Приехали как-то на Яворовский полигон — были ребята в кроссовках и берцах дерматиновых, которые им выдали. Я сфотографировал, как пальцы у них повылезали из тех развалившихся «берцев». Коллеги-предприниматели взялись, нашили берцы, там что-то просто чрезвычайное было. Ну а дальше началось. Ездили. Сначала стоял, конечно, вопрос армию одеть и накормить. Собирали абсолютно все. Макароны, крупа — все разгребали.
Помню, как-то дал один бизнесмен тапочки. Я говорю: «Слушай, ну для чего нам эти тапочки?» А он говорит: «Да завези, может, ребятам горячо там будет» Так те тапочки как горячие пирожки расходились. Потом ребята прибегали и спрашивали, нет ли еще.
Была и такая ситуация. Люди собирали одежду. Мы ее запаковали, а затем начали раскладывать. И смотрим в один пакет, а там старые штаны спортивные и кроссовки уже «добитые» такие. Я беру и в мусор выбрасываю. А другой парень говорит: «Но люди же дали, как ты выбрасываешь?!» Снова принес их, поставил тихонько. И вот приехали мы в штаб 24-й бригады. Ребята все разгребли и один хапнул те кроссовки. Через несколько минут другой прибегает, спрашивает, нет ли у нас еще таких хороших кроссовок...
Дальше мы, конечно, в мае начали тащить бронежилеты. Завозили из Польши. А это там к оружию приравнивается. Соответственно были моменты, что нескольких ребят задержали, какие-то партии позабирали. Возможность переносить была только пешком. Поляки нам шли навстречу. Советовали, чтобы мы говорили, что это для собственной безопасности. Один бронежилет и один шлем — на одного человека. Поэтому мы в Facebook собирали людей, предприниматели давали автобусы. Ездили на одном, двух, потом четырех автобусах...
«СЕЙЧАС ЕСТЬ ЛЮДИ, КОТОРЫЕ НЕ БОЯТСЯ ОТВЕТСТВЕННОСТИ»
— Как решили сменить поле деятельности и пойти в добровольцы?
— Созрел до этого полностью и с самого начала собирался идти в батальон «ОУН». Но в начале года не получилось. А затем в один из дивизионов ребята заказали сначала тепловизор, а позже нужен был и беспилотный самолет. Сделали мы этот беспилотный самолет, а точнее, нам его сделал «Автомайдан Чикаго». И вот мы с побратимом решили выучиться на операторов беспилотного летательного аппарата. Готовили ребят там пять дней, и мы поехали готовиться, но поняли, что там просто никакая подготовка. Почему мы теряем беспилотные самолеты — люди просто не умеют ими управлять. Ведь в российской армии беспилотники есть на вооружении, в Украине же не было. Соответственно не было и специалистов. В принципе это небольшое количество людей, которое могло бы руководить беспилотниками, нас и побудило пойти в добровольцы. Знаете, мы учимся с мая и еще есть куда учиться.
— Что больше всего запомнилось за время пребывания в зоне боевых действий?
— Со мной лично ничего особо интересного не происходило. Было так, что стоял полдня на одной позиции у штаба «ОУН». Машина отъехала — и через десять минут на это самое место мина прилетела. Еще были волонтерами тогда.
А в целом, знаете, я вам хочу рассказать об одном парне, которому двадцать лет. Он сейчас командир восьмой штурмовой роты. Псевдо его — «Да Винчи». Уникальный просто! Он получил ранение в плечо, плечо зашили, залепили, и он сразу из госпиталя — на передовую. Стреляет из всех видов оружия. Когда были у них в подразделении, оказалось, что обслужить один пулемет, второй пулемет и противотанковую ракетную установку — все это умеет только он. Двадцать лет, понимаете? И здесь плечо у него болит, раненый — но он уже на передовой.
Есть много уникальных людей. Есть такие, которые не могли реализовать себя. Не могли какую-то копейку заработать. Пошел на войну — в результате жена его бросила, кусок какой-то работы имел — тоже потерял. Беда бедой. Но какие это воины! Как они воюют отважно! Вот можете себе представить, такой есть боец — с гранатометом выезжает на тачке. Выехал — пострелял, берет бегом тачку и убегает! И смешно, и плакать хочется... За ним охотятся сепаратисты, потому что он какого-то их полковника, командира минометного расчета подстрелил.
Есть и такие ребята, которые самоотверженно воюют. Могут зайти на территорию врага. Я себе такого даже представить и близко не могу. Это очень большой риск, он неоправданный. Но они такие вот безумные.
— Что вам дает надежду на победу?
— Очень радует, что научились наконец принимать решения. И радует уже средний офицерский состав Вооруженных сил. Он не боится взять на себя ответственность, не боится отдать приказ, ориентируясь на ситуацию. Это очень радует. Ведь в начале войны это все-таки было самой большой проблемой. Сейчас же есть люди, которые не боятся ответственности.
