Одна из туристических контор предлагала провести парочку выходных, с ночевкой, в легендарной Качановке (Черниговская область, от Киева километров 250) — бывшем имении меценатов Тарновских.
Историческая справка. Дабы не было путаницы, обозначим основных хозяев Качановки: Григорий Степанович, его племянник — Василий Васильевич, и сын Василия Васильевича — тоже Василий Васильевич; соответственно Тарновский-старший и младший. На их «огонек» в ХIХ веке приветливо слетались художники и поэты. Меценаты кормили-поили представителей богемы — те, в свою очередь, воплощали образы благодетелей и свои собственные фантазии. Здесь побывали Гоголь, Кулиш, Костомаров, Репин, Шевченко, Врубель, Глинка и множество других гениев богемы. Короче, компания моих знакомых сообразила: только нас там и не хватало.
Не успели отъехать от клуба «Красное и черное», где был сбор, как тут же раздался голос:
— Давайте пить!
— Нет, так нельзя, — трезво ответили ему. — Как это вот так пить сразу? У вас что, ничего святого? Надо пить с КПП!
— С какого КПП?
— С контрольно-пропускного пункта ГАИ на выезде из города.
Под дикие вопли приближаемся к контрольному пункту, расположенному за Быковней. Народ хором считает стартовые секунды: «Девять, восемь, семь...» Однако никакого КПП на «один» не появилось. Недобор. Пришлось считать заново. Как раз на середине счета водитель резко нажал на тормоз, и один из паломников в Мекку украинского меценатства улетел в пространство вместе с бутылкой водки...
У шофера невозмутимый, клинт-иствудовский затылок. Об этот затылок, как об бронебойный щит, разбиваются все пьяные вопли. По идее, водитель должен испытывать муки Козлевича из «Золотого теленка», но, видать, закалился на многочисленных «турне выходного дня».
Пока добираемся до Качановки, публика друг с другом делится сокровенным:
— Однажды я пришел домой ночью, никакой, — говорит жизнерадостный, круглолицый парень. — Открыл холодильник, покушал хурмы и замерз.
— Когда кушаешь хурму, надо не забывать выходить из холодильника... — посоветовали ему.
Под проливным дождем (в Киеве как раз в это время установилась вполне приличная погода) подкатываем к Качановке.
Усадьба, которую важно именовали «дворцом», выглядела ухоженно, но мрачно. Флигель, где нас поселили, — тоже не производил веселящего действия. Я сказал: «Такое ощущение, что здесь был интернат или больница».
Первое, что сообщила экскурсовод — дама с размытыми, такими же, как дождливый ландшафт, чертами лица, — что в советские времена тут был интернат, госпиталь и туберкулезный санаторий. Не угадал я только про санаторий.
Сказала, что парк, конечно, тоже был испорчен, но в целом его структура осталась неизменной.
Внутри усадьба поражала пустыми большими холодными помещениями. Она в состоянии тотального ремонта (причем замороженного).
Экскурсовод нудным голосом сообщила, что Григорий Степанович Тарновский был молчалив, но любил попеть, чем и тешил местную публику, в том числе и своих крестьян. Причем, в отличие от Нерона, у которого был голос так себе, но слушатели, в силу его императорского статуса, не могли разойтись, у Григория Степановича вокальные данные были изрядными...
Как раз в этот момент мы обнаружили, что в одном из более-менее отремонтированных помещений идет свадьба. Местные ребята сочетались браком. Экскурсия звучала примерно так: «Здесь комната, где Глинка «Руслана и Людмилу» сочинял, тут — свадьба, а здесь висела коллекция оружия, с которой Репин срисовывал сабли и мушкеты для своей знаменитой картины «Запорожские казаки пишут письмо турецкому султану».
Гулять по парку под проливным дождем не особенно хотелось, поэтому прогулку отложили на завтра.
Ложась во флигеле спать, я совершил ошибку: разделся. Операция раздевания была излишней. В течение ночи я постепенно натянул на себя рубашку, штаны и даже куртку. Утром я проснулся в очках. Как они на мне оказались — не помню.
Чудное туманное утро. Вдоль берега ходят две молодые женщины с двумя дочками. Дочки, как все дети, куда-то рвутся. Мамаша одной из них, глядя в видоискатель камеры, восторгается:
— Боже, какая красота? Невозможно оторваться.
Дочка:
— Ма, идем уже, дома пленку посмотришь.
Действительно, пейзаж был волшебным. В изумрудной воде — отражались камыши и вековые деревья...
Столкнулись с двумя мужиками, подпирающими дуб. Они, оказывается, от него заряжались энергией.
— Ну и как, что-то почувствовали? — спросил я.
— Похмелье стало меньше, — ответил один из них, высокий. Одет он был в джинсовые рубашку и брюки. Седеющий ежик, тонкий профиль, породистое лицо, насыщенные кровью щеки и шрам над верхней губой. Я его так и прозвал, по названию рассказа Моэма, — «Человек со шрамом».
Позднее неожиданно выяснилось, что это Лесь Подервянский — известный украинский поэт и художник, автор знаменитых комедий в стихах, наполненных ненормативной лексикой, которые он сам просто и мило воспроизводит с дисков и пленок.
Ради заезжей знаменитости была проведена дополнительная экскурсия. Я навязался послушать еще раз. Новая дама рассказывала в десять раз интереснее вчерашней.
Картины прошлого заполнили пустые помещения: сразу представилось, как тут играли в бильярд и на рояле. Глинка сочинял романсы, а Репин сосредоточенно срисовывал казачью амуницию. Заодно с хозяином: один из персонажей картины — Василий Тарновский. Комнаты наполнились гомоном многочисленных обитателей поместья.
Я обратил внимание на такую деталь. Василий Тарновский-младший приволок в парк каменных баб. Жена была резко против, говорила, что это дурное предзнаменование: притаскивать домой чьи-то, как ей представлялось, надгробные памятники. Может, была и права. Все, что творилось здесь после 1917 года, большой удачей не назовешь, все пришло в хаос.
Но природа — выжила. Она в Качановке сказочная: любой вид тянет на мировой шедевр.
Очень бы хотелось, чтобы и здания были окончательно приведены в порядок и подтянулись до уровня гармонии парка. С этой целью, то бишь привлечения общественного внимания (и в конечном счете — финансовой поддержки), и прибыл сюда Подервянский. Он готовил материал для радиопередачи.
Я, отделившись от поэта и его маленькой свиты, немножко побродил по дворцу и сразу почувствовал себя хозяином. Как будто это я тут делаю ремонт! А что?! Вот здесь бы точно устроил себе кабинетище. Камин и письменный стол: четыре на шесть метров — уже имеются. И стулья с высокими спинками перетащил бы сюда из флигеля, единственного до конца восстановленного здесь дома. Только эти три стула тут родные — качановские.
Усадьба изнутри оказалась такой огромной, что я слегка заблудился и парадную дверь нашел только по пейзажам за окнами.
Всю ночь с нашими мы провели за столом, вынесенном прямо во двор в ожидании привидений Тарновских. Вроде тех призраков, что обитают (судя по рекламным проспектам и фильмам) в некоторых замках Европы.
Да видно, за годы Советской власти приведения тут столько всего насмотрелись, что предпочли для обитания какое-нибудь более спокойное место, вроде Баскервиль- холла или замка, где жил Дракула.
