Он приходит на встречу с газетой «Вести» в руках, где на первой странице его фото и «желтый» заголовок: «Друг Порошенко остался без денег и работы». «Ужас! Это манипуляция, — говорит Роман. — Зачем так делать? Разве я друг Порошенко? Или я бомж? Вы такого не сделаете? Меня используют в своих скандалах! Зачем?» Я обещаю Роману Кисляку, что постараюсь написать о его истории без манипуляций, рассказать о том, что его волнует.
Многие слышали о Роме Кисляке. В начале войны человек вывез из обстреливаемой и пылающей Донецкой области 75 человек. Вскоре в конечном итоге пришлось выехать и самому. Но медиа о нем заговорили не по поводу спасенных людей, а после досадной истории, которая случилась во Львове: официант выгнал его из ресторана, потому что не разобрался, что перед ним человек с ДЦП. Роман просто показался ему подозрительным. Чтобы привлечь внимание к людям с особенными потребностями, жена Президента Украины Марина Порошенко пригласила Кисляка на кофе в Киев, после чего и начался флешмоб #накавуздругом. Когда стало известно, что Роман в Киеве, а не во Львове, и что у него нет машины, благодаря которой он зарабатывал на жизнь, многие начали критиковать первую леди за то, что не помогает Роману. «Я не хотел бы Марину критиковать. Она здесь ни при чем, — говорит. — Она просто пригласила меня на кофе». С лета он ищет работу. Пока еще безуспешно.
«Мне хочется акцентировать внимание на национальной идее. Чтобы в Украине не было голодных и не было бомжей, чтобы каждый имел жилье и еду. Это моя фишка, — рассказывает он. — А мне лично ничем не поможешь. Такой Трудовой кодекс, что меня не могут принять на работу, и его нужно изменять. При чем здесь я — мы все страдаем, — он отрывает кончик у пакетика с сахаром и рассыпает его по столу. Я помогаю ему подсластить чай. — Я долго себя искал по жизни. Окончил все, что мог, имею два высших образования. Я себя серьезно оценивал, в частности знал, что не могу быть ни журналистом, ни психологом, на которых выучился. И нашел я себя как водителя. Машину в Донецке взял в кредит и потом его постепенно выплатил.
Когда началась война, я ходил на Евромайдан в Донецке. Потом Евромайдан стал называться Молитвенным майданом. В действительности это был тот же Евромайдан, но иначе назывался, чтобы нас не трогали. Постепенно это превратилось в волонтерское движение, когда война усугубила наше положение. И большинство из нас стали делать что-то конкретное. Тогда я обратился к Косяку Сергею, попросил какое-то дело, потому что хотел как-то помогать. А Сергей был организатором Молитвенного майдана, — рассказывает Рома о протестантском пасторе, который в феврале 2014-го вместе с Советом церквей организовал уличный марафон «Молитва за Украину». На площади Конституции они разбили палатку и проводили богослужение. — И Сергей спросил, что я могу. И я сказал, что могу ездить на машине, поэтому он предложил мне перевозить людей, и я этим занимался.
Это был 2014 год, и мосты уже были развалены. Нам предлагали ездить окольными путями через поля. Это была экстремальная езда. Я вывез семьдесят пять человек. Мой отец, после того, как я выехал, еще на протяжении года перевозил людей. Я должен был выехать, потому что в июле мне приставили к виску пистолет. Это случилось в Шахтерске. Пистолет держал какой-то россиянин. Я так думаю, потому что он говорил с российским акцентом, у нас так не говорят.
В Шахтерск я приехал за каким-то дедушкой, которого нужно было оттуда вывезти в более безопасное место. Я ехал туда по полям, на дорогах горели заправки. Было очень жарко, вокруг стоял ужасный дым. Сам Шахтерск был, как в ленте Феллини. Окопы, солдаты бегали, война, полностью черно-белая степь. Я приехал в тамошнюю больницу. Меня спросили: «Что ты здесь делаешь? Ты кто?» — «Я за дедушкой.» — «За каким дедушкой?». Начали меня обыскивать. Нашли молитвенную открытку с «Отче наш». Мне сказали: «Ты диверсант! Тебе страшно?» Пистолет к виску приставили. А я отвечаю отморожено: «Не знаю, Бог забрал страх!» Мне было страшно, очень страшно. Он отрывает пистолет и стреляет в небо и спрашивает: «А так?» Я понял тогда, если я сейчас что-то не так скажу, то выстрелит в меня. Потом он солдатам сказал: «Бросайте его в машину». Бросили меня на заднее сидение, а сами сели впереди. Опустили стекло, оружие выдвинули в окна и погнали. Сзади нас ехал автобус с дедушками и бабушками — на Донецк. Мужчины с оружием якобы его сопровождали, а я сидел сзади. Они между собой разговаривают: «А правда, мы уделали Шахтерск круче, чем Чечню?» — «А ты видишь, там горка. Туда я ссыпал покойников. Ох, и воняет!» — кичатся. — Пацаны эти были моими ровесниками. У меня спрашивают: «А что это написано?» Я читаю: «Дякую за чисте узбіччя». А они спрашивают: «Какой перевод?» Наши люди из Луганска или Донецка понимают эти слова, эти же были неместные, из России. Даже на наши терриконы смотрели и говорили: «Прикольные у них сопки».
Еще на улице, когда мне попали в висок, у меня забрали все документы, права, телефон и сказали: «Везите его в плен». Я всю дорогу им капал на мозг, что это не по военному этикету, что так не делают, потому что какой я диверсант. Мы приехали в Донецк, и они все мне отдали и сказали убираться. Деньги, документы вернули и машину вернули. У меня было два телефона. Один — лучший, но без денег, мне вернули, а второй, тот, что похуже, но с деньгами, они забрали.
На следующий день пришли на наш Молитвенный майдан искать меня. Это были не те люди, а какие-то другие, из «ДНР». Я тогда уже выехал и поехал во Львов.
В Донецке уже не работал вокзал, и мне пришлось ехать через Мариуполь. Меня туда позвала Аленка Кулыгина. Она рассказала об этом во львовском монастыре, и монастырь «Милес Езу» меня принял. Это греко-католики. Я не знал, куда ехать, и мне было страшно. Я приехал, меня поселили в хорошую комнату, в отдельный домик во дворе монастыря. Там мне поставили стиралку. Мне было там очень хорошо. Даже родители приезжали, там для них монахи купили двухэтажную кровать, чтобы они могли ночевать со мной.
Монастырь принимал меня временно, и я там прожил три года. Как-то подвозил одного человека на такси, и выяснилось, что он застраивает под Киевом целые городки. И он мне говорит: «Рома, хочешь, я тебе построю дом? Продавай машину, уговаривай родителей и приезжай к нам. Село Тарасовка». Тогда у родителей очень стреляли. И я решил спасти их таким образом. Они у меня болели. Я на это пошел, хотя во Львове у меня была работа. Сначала на такси, а затем в строительной компании Global Development.
На сегодня у меня есть коробка в Тарасовке. Мы ждем, когда продадим дом в Макеевке. Никто не покупает. Я хочу быть с мамой и отцом. У меня истерика — они стареют. За эти три года я научился заботиться о себе сам. Я адаптировался и теперь забочусь о родителях. Я хочу чуда. У меня жил друг в Первомайске Луганской области, который никуда не хотел ехать. И когда в его двор прилетела человеческая голова, он за двадцать четыре часа выехал. Чтобы выехали родители, нужно продать дом.
Я приехал в Киев летом, чтобы адаптироваться за лето, пока нет снега и мороза. Мечтал, что найду здесь работу водителем, но не нашел. Сейчас у меня есть временное жилье. Пока искал жилье, обращался в монастыри, и везде меня принимали за наркомана. Людям не нужны проблемы. Они очень напуганы, нет доверия.
Не проблема в работе или в жилье. Счастье не от этого. Счастье — в любви и доверии. Без доверия нет отношений. Ежедневно я прихожу домой в девять вечера. Я иду по подземному переходу и вижу семью, которая ночует на улице. Где же наша любовь? Страшно. Где наши контролирующие органы? Почему проверяют только тех людей, которые задолжали за свет и газ? Вот меня, переселенца, проверяют, не выехал ли я в Донецк. Если меня не застают дома, то блокируют пенсию. Почему же не проверяют, что я ем, как я живу, где я купаюсь, где стираю. Почему это никого не волнует?
Украине не хватает любви. Когда будет любовь, не будет проблем. Это может сделать только Бог.
Я не умею готовить, мне трудно резать овощи, потому мне приходится постоянно кушать в столовой. Три тысячи в месяц идет только на столовую. Я же не капризничаю, а просто хочу жить. Меня путают с наркоманом. Я не больной, я просто другой. Люди с инвалидностью требуют намного больше, чем обычные. Их жизнь стоит дороже.
Тридцать пять лет я жил с мамой и папой в комфортных условиях, они все за меня делали. И тут война — и я выехал. Никто не защитил Луганск или Донецк, нас только называют сепаратистами».
Я возвращаюсь с этой встречи немного удивленная, хоть в действительности ничего неожиданного не услышала. История переселенца с особенными потребностями. Думаю, таких сотни. Правда, не все они такие отважные, не все так четко мыслят, в конечном итоге, как и все люди. И если бы кто-то спросил меня о том, что же это за потребности такие особенные у этих людей, я бы ответила, что это потребности в любви и доверии.
