В течение трех дней (так и хочется сказать по старинке — в Октябрьском дворце) в Международном центре культуры и искусств проходили вечера Никиты Михалкова. Публика собралась в подавляющем большинстве — от тридцати и старше. Наверное, многие еще помнят популярные в советское время киноконцерты «Товарищ кино», компенсирующие в то время дефицит зрелищ. Как помнят и не менее популярные уже в перестроечное время творческие встречи с актерами, режиссерами, писателями, куда приходили за иным: в надежде, кажущейся сегодня наивной, получить ответы о наболевшем. Впрочем, было бы странно — повернись время вспять. Потому нынешние вечера представляли собой нечто третье. По сути, это начало рекламной кампании по продвижению нового, еще не завершенного фильма Михалкова — «Утомленные солнцем-2». Правда, обычно за привлечение зрителей платит заинтересованная сторона. В случае с Никитой Сергеевичем — наоборот. Публике пришлось изрядно потратиться(билеты стоили в среднем около 2 тысяч гривен), чтобы узнать о новом проекте режиссера. Что ж, остроумно. Не случайно, Никита Михалков раньше часто любил повторять: полжизни ты работаешь на имя, потом имя работает на тебя. Справедливо.
Впрочем, есть здесь одна закавыка. Зрители, заплатившие за «брэнд», хоть и объясняются тебе в любви, но хотят получить свое. Вот и приходится отвечать на вопросы о первой любви или рассказывать байки о том, как некая дама подшофе попросила исполнить песню о пчелах, то бишь знаменитого «Шмеля». В общем, получилась этакая встреча в жанре «ля-ля — тополя», как, искренне потешаясь, охарактеризовал ее сам Михалков. Если вы когда-нибудь бывали на концертах Задорного, то поймете о чем речь.
Хотя, конечно, Михалкова с Задорновым сравнивать — все-таки перебор. Никита Сергеевич — умен, талантлив, артистичен. Из своих публичных образов точно выбрал не вальяжного Паратова, не поучающего неразумных чад своих государя и даже не справедливого разведчика, которые, как известно, бывшими не бывают, а успешного Штольца с обаянием милейшего Обломова. Часть публики — в восторге...
Труднее пришлось той части зала, которая пыталась отыскать Михалкова-режиссера. Режиссера «Своего среди чужих, чужого среди своих» — неожиданного озорства в стиле вестерн. И это — на регламентированном материале гражданской войны. Создателя «Неоконченной пьесы для механического пианино» — интеллигентской рефлексии 80-х о том, что жизнь уходит впустую и ты не можешь ни изменить, ни повлиять на нее. Пожалуй, так точно и пронзительно удалось сказать о потерянном поколении еще только Роману Балаяну в его «Полетах во сне и наяву». Режиссера «Родни», где жестокая сатира на советскую действительность сочетается с поистине чаплиновской интонацией сочувствия к человеку, которого время и обстоятельства пытаются из глыбы (чего стоит только образ, созданный Нонной Мордюковой) превратить в нелепое существо... Все эти фильмы — о казалось бы, невозможности, по необходимости быть свободным: ведь, иначе как? Иначе и не жизнь вовсе — и сделали Михалкова по-настоящему культовым (хотя в те времена и термина такого не было) режиссером. Режиссера, которого так хотелось рассмотреть в моложавом импозантном мужчине, сидевшем на сцене.
— Чего мы собственно ждали? — в сердцах задала я сама себе и своей коллеге и спутнице Ларисе Ившиной риторический вопрос после встречи. — Словно не было «Сибирского цирюльника», в котором Михалков искренне и взахлеб взял на себя роль певца империи?
— Когда на встрече Никита Михалков вспоминал, какой доброжелательный прием устроили в Киеве его «Цирюльнику» в 1999 году, было смешно. Я помню другую реакцию. Для человека, снявшего «Неоконченную пьесу...», «Цирюльник» — фильм о царе с мировоззрением сельского помещика, строящего свою власть на силе, а никак не патриотическом порыве подданных, — нелепица, смещение во времени. «Неоконченная пьеса...» как раз о следствии правления «добрых царей-батюшек». Фильмы о потерянных поколениях, о которых так талантливо рассказал Михалков, почему затрагивали самое сокровенно в нас? Потому что это — настоящее. А вот батюшка-то — не настоящий. И мальчик-царевич — не настоящий. И царица-императрица... Все это вызывало чувство неловкости. Чем больше режиссер входил в образ государя-императора, тем больше напоминал своего проводника («быстро-быстро, сама-сама»...) из «Вокзала для двоих». Только в «Вокзале...» это был уместный гротеск, а в «Цирюльнике» — неприличный сиропный китч. Человек, который экранизировал Чехова, который любит Толстого и о которых говорит, что они были не сладкими воспевалами царей российских, сам становится таковым. Певцом то ли той рухнувшей империи, то ли рождающейся сейчас. Но это все фантомы.
Как, кстати, и рассуждения о непостижимости русской души. С одной стороны, с искренней болью говорит: заедешь сегодня в русскую деревню — вроде бы вчера война окончилась, попадешь в немецкую — вроде бы здесь и не было войны. А с другой — не без умиления рассказывает: «Не любит русский человек жить по закону, особенно не им писанному. Скучно ему». У меня возникает вопрос: если русская культура велика, но она не стала практикой человеческой жизни, не проникла элементарно в отношения, в быт, а главное — в уважение к человеку, оставшись лишь надстройкой, то чему здесь умиляться?
— Ты обратила внимание — один из зрителей спросил: вы всегда подчеркиваете, что за вашей спиной многовековая империя — сначала российская, затем советская... А сами Вы как художник, без них... А что зависит лично от человека? На что Михалков, ответил: когда за спиной многовековая империя и православие — больше ничего не надо.
Ну, тогда, конечно, и сомнения прочь, и рефлексии там всякие. Тогда и армия в России не просто армия, а — «образ жизни». Тогда и президента российского — на царство. Потому что, во-первых, «Путин вернул мне достоинство и моей стране» (это — после памятной речи российского президента в Мюнхене), а во-вторых, «четыре года для президента России — это ничто». Дескать, это в Америке каждые четыре года только меняется фотография жены на столе президента, но не может быть такого, что пришел к власти Обама, назавтра Америка просыпается, а на улице зеленые или красные флаги. У нас это реально — резюмирует Михалков. Тогда, кстати, если продолжать этот смысловой ряд, понятно почему для того, чтобы рассказать о Великой Отечественной войне в «Утомленных солнцем-2», он «оживляет» своих персонажей из «Утомленных солнцем», раздавленных сталинским молохом. Выходит, дескать, ну да были репрессии (или теперь это уже следует называть «перегибами»?), но не все так уж страшно и менеджментно в результате (ведь победили!) оказался эффективным и, вообще — нам нечего стыдиться в нашей истории, как помнится заявил столь любимый им Путин. Тогда, конечно, свобода — это вседозволенность (вспомни, этих мерзких террористов-инородцев в «Цирюльнике», тогда России без жесткой руки не обойтись, а уж без монархии (в какие современные одежды ее не обряди) и православия...
— Но поезд-то ушел. Разве можно это сегодня повторить, не будучи окарикатуренным? Сколько бы Путин не читал Ильина, а Медведев Столыпина, — как говорит Михалков — по его совету... Жаль, что блестяще образованный Никита Сергеевич не посоветует им почитать Чаадаева — друга Пушкина, оказавшегося настоящим провидцем, и первым по политическим мотивам объявленным в России сумасшедшим. Его идеи там до сих пор крамольны. Как крамольным видится стремление Украины сформировать совершенно другое отношение к личности, к свободе, к частной инициативе, к собственности, без оглядки на барина и царя. Это нормальная европейская традиция. Да, она у нас тяжело пробивается...
— Вот-вот. Ты реакцию части публики помнишь на вполне адекватный вопрос из зала: какой дурак посоветовал вашему президенту написать такое письмо Ющенко с отказом принять участие в днях памяти жертв Голодомора? Ответ Михалкова был неубедителен, однако вполне предсказуем, в духе официальной российской трактовки: да — голод, да — катастрофа, но... Он в очередной раз принялся нас убеждать, что пострадали не только мы, словно мы когда-нибудь это отрицали. Но почему пока Украина не заговорила вслух о Голодоморе, Россия вообще предпочитала молчать о своих жертвах? Так вот, если его ответ, повторяю, был предсказуем, то дикий гогот части зрителей оказался для меня обескураживающей неожиданностью. Знаешь, я вроде бы воочию увидела тех, кто пишет на некоторых российских интернет-форумах: «мало вас хохломор уничтожил». И это были не какие-то там ряженные черносотенцы, а обычные люди, мои сограждане. Ну, утрирую, наверное. Но что-то такое внутри шевельнулось.
— На этой встрече словно сошлись два поколения: те, кто знал и любит бывшего Михалкова, и те, кто, если и видел его ранние фильмы, то их не чувствует. Изменились страны, контексты, исторические стили. Когда часть зала билась в абсолютно неприличных конвульсиях, она, мне показалось, создавала нежелательный для этого тонкого господина фон. Но он шел на поводу, кокетничал и шутил, чтобы не отвечать серьезно на «неудобные» вопросы, свидетельствующие о присутствии в зале людей, которые в своих исканиях являются приемниками определенной традиции — для них ощущение несвободы катастрофично, как для персонажей, скажем, михалковской «Урги» или тех же «Пяти вечеров». Однако парадокс в том, что эта хохочущая публика, ее реакция, оскорбительная для Михалкова, была в определенной степени продуктом... его собственного творчества последних лет. Не случайно в одной из записок прозвучало: почему из вашего творчества ушла энергия? Что случилось? А случилось, мне кажется, то, что поставил он на «дохлую» лошадь... И тут лучшим оппонентом Михалкову может быть только сам Михалков.
Ценность же этой встречи в том (и за это мы должны поблагодарить гостя), что Никита Михалков сработал как некий индикатор среды. Ведь это не просто отдельно взятый концертный зал в один из вечеров. Это определенный срез. Было бы важно понять аудиторию с точки зрения социологии. Почему, скажем, одни смеются от того, от чего другим больно? Каков «разброс» нашего осознания себя как граждан Украины, понимания кто мы есть?
— Как тут не вспомнить опять Михалкова, который часто приводит мысль Грибоедова: «Колебание умов ни в чем не твердых». И как тут не согласиться, что это колебание умов может привести к чему угодно. Но это уже — наши проблемы. И Никита Сергеевич здесь точно не помощник...
КСТАТИ
Игумен выставил в церкви в Стрельне икону с изображением Сталина
Игумена Евстафий (Жаков), выставивший в церкви икону с изображением Иосифа Сталина, попросил «под давлением общественности» освободить его от должности, сообщают grani.ru со ссылкой на «Коммерсант». Накануне стало известно, что Петербургская и Ладожская епархии не благословляют икону с изображением Сталина, которая выставлена в храме Святой княгини Ольги в Стрельне. «Тот факт, что настоятель позволил такой иконе появиться в храме, можно назвать самочинием. Это новая икона и она должна была получить благословение. Епархия такого благословения не давала и не даст», — сообщили в епархиальном управлении.
На иконе изображены святая Матрона и Иосиф Сталин, который, согласно легенде, общался с ней во время Великой Отечественной войны. «Это неправомочное изображение, так как разговор святой Матроны и Сталина — это всего лишь легенда и не соответствует реальному положению дел. В православии принято изображать не только святых на иконе, но и бесов, однако появление такой иконы смутило прихожан и представителей епархии», — рассказал собеседник агентства.
В настоящее время в епархии решается вопрос о том, будет ли икона изъята из храма и какие санкции будут предусмотрены в отношении настоятеля. Сам игумен Евстафий для комментариев был недоступен. Ранее он заявлял, что Иосифа Сталина он почитает как своего отца. «Чувство, что Сталин — отец народов, что он отчасти и мой высокий отец, не покидало меня всю жизнь, — рассказал отец Евстафий. — Любые нападки на Сталина и смешны, и отвратительны. Я не хочу слушать этих пуделей демократии, которые лают на мертвого льва, я слушаю мое сердце. Я поминаю Иосифа Виссарионовича на всех службах, где это уместно, особенно в те дни, когда он умирал, в день его рождения, в те дни, когда он праздновал общую Победу нашего народа».
