В мае—июне далекого 1940 года мне, юноше, вместе с другом Володей Наконечным повезло побывать на ночных рыбалках в обществе приятеля моего отца легендарного борца-атлета, «чемпиона чемпионов» Ивана Максимовича Поддубного (1871—1949). Во время ночных «юшкований», со сваренной Иваном Максимовичом казацкой юхой (не «ухой»!), он ударялся на наши просьбы в воспоминания из своей богатейшей биографии: встречи с различными деятелями, приключения на манежах цирка, анекдоты и тому подобное. Память имел, как и силу, феноменальную. Припоминаю тут один его рассказ, связанный впоследствии с редкой фотографией...
«Бывая не раз в начале века в Вене, столице Австро-Венгерской империи тогда, то с выступлениями в цирке, то частным образом, как борец или проездом, мне посчастливилось познакомиться со многими студентами-украинцами, которые учились там в различных заведениях, имея свои национальные общества — «сiчi» и тому подобное, что было немыслимо в Украине при царском режиме.
Они меня часто не только просили, а едва ли не умоляли выступать хоть изредка, показывая парням приемы борьбы. Я, кажется, не отказал ни разу... Меня поражала и забавляла их влюбленность во все украинское, вместе со мной — борцом, они называли меня казаком-запорожцем, мне даже иногда становилось неловко. При этом заезжие россияне из числа якобы интеллигентов очень сердились на меня за общение с «мазепинцами-галичанами».
Но я знал свое и не переставал дружить с ними...
Как-то я был очень удивлен, застав у них статного военного, высокого брюнета красивого телосложения, еще и при сабле и шпорах со звездами на хромовых сапогах. Было видно, что юноша любил и умел показать себя в обществе, но без щеголяния или заносчивости. Вел себя по-джентльменски.
Он представился мне как Тодось Стефанович, кадет (курсант. — П.В.) высшей военной школы, родом с Гуцульщины, говорил на чистом украинском с приятным тембром. Был сыном священника УГКЦ. Чувствовалось, что все общество любило его, называя «наш Дорко». Я его очень хорошо помню до сих пор. Когда же мы как-то все вместе пошли в спортзал какой-то гимназии, юноша разделся, и я был удивлен его физической формой и ловкостью. Говорили, что он был кавалеристом, призером многих соревнований. Несмотря на большую разницу в годах, мы с ним подружились искренне.
У юноши был красивый тенор, он знал множество украинских песен Надднепрянщины, чему я не мог налюбоваться, подпевая ему с товарищами своим баритоновым баском. Говорил мне он как-то полушутя и доверчиво, с ноткой гордости: «Когда выучусь хорошо на военного, то непременно пойду при необходимости добывать свободу неньке-Украине»...
...В начале 20-х годов, когда я еще слонялся по послевоенной Европе, кто-то говорил мне, что вроде бы этот Дорко Стефанович стал все-таки офицером высокого ранга в армии ЗУНР-УГА и воевал против поляков в 1919 году. Где он делся и живой ли, Бог ведает!?», — закончил свое очередное воспоминание Иван Максимович, вздохнув грустно...
Со времени нашей кубанской рыбалки прошло полстолетия с годом...
В 1991 году мне пришлось работать над событиями и воспоминаниями участников УПА в Гуцульщине. Между прочим, через них я вышел на деятельность старшинской (офицерской) школы УПА в 1943—1944 годах в Карпатах на Косовщине. Один из тогдашних выпускников Симчич Мирослав, имевший псевдо «Кривонос» и живущий в Коломые, рассказывал, что командиром военной выучки был бывший полковник УГА Стефанович под прозвищем «Крапива».
Имени его или биографии никто мне не смог рассказать, но я искал...
Поиски привели меня в Коломые к старой скрипачке Галине Грабец, политзаключенной и бывшей жене легендарного деятеля ОУН-УПА полковника Емельяна Грабца-«отца», который погиб на Винниччине летом 1944 г. в бою с карательным отрядом НКВД. Любезная Галина Юлиановна в ходе нашей длинной беседы, воспоминаний припомнила и фамилию Стефановича-«Крапивы»... «Овва!» — подумалось мне, и я навострил уши.
— А как звали этого Стефановича? — спросил я, вспомнив еще раз эту фамилию из рассказа Поддубного о рыбалке в Ейске. Мы, молодежь, звали его просто господин Дорко, он дружил с моими старшими родственниками задолго до Первой мировой войны, а метрическое имя у него Теодор, — спокойно ответила собеседница. «Овва!» — подумалось мне еще раз... и я тянул «за язык» госпожу Грабец все дальше и дальше, потому что и ее жизнь похожа на легенду.
Из воспоминаний ее следовало, что Стефанович Теодор Владимирович родился в 1885 году в семье священника УГКЦ в селе Куты над Черемошем, был юношей-красавцем, очень способным к наукам и спорту, еще и певцом-весельчаком.
Задолго до Первой мировой войны он с отличием закончил в Вене кавалерийскую школу и военную академию, а в 1919 году в УГА дошел чина майора или полковника, после этого был долго в плену у поляков. О дальнейшем она не знала почти ничего.
— Вы же, господин Василевский, живете в Дрогобыче, так я познакомлю вас со своей подругой Марией Мельничук, племянницей Стефановича, которая знает, наверное, все о нем и, кажется, имеет какие-то фотографии, а мужа ее расстреляло гестапо в 1942 г. за принадлежность к ОУН.
Приехав домой, я отправился к Марии Константиновне, бывшей учительнице. И хотя старушка уже давно разменяла девятый десяток своей сложной, тревожной жизни, память ей не изменяет при воспитании правнуков украинцами.
Она вспоминала около двух часов подробности жизни своего вуйка (дяди) Теодора-Дорко Стефановича, из чего получилась бы большая повесть...
Посреди нашего разговора добрая Мария Константиновна достала из шкафа толстый семейный альбом, а из него — четыре фото... все на паспарту.
— Вот два фото 1883 г.: его отец, о. Владимир, а это его мать Ольга, вот здесь, посмотрите, какой бравый военный при сабле, это и есть Дорко Стефанович, кадет, сфотографированный в Вене в 1907 году. На четвертом фото 1944 года в форме военного я увидел полковника УПА «Крапиву» с острой бородкой на волевом лице. Госпожа Мельничук вспоминала, как вуйко Дорко в 30-е годы часто рассказывал гимназистам Коломыи о своих встречах в Вене с «настоящим казаком-запорожцем и чемпионом мира» Иваном Поддубным, показывал фото и какие-то памятные подарки от чемпиона. До прошлой войны он был лесничим на Косовщине. При «первых советах» в 1939—1941 гг. вел подпольную деятельность как член ОУН. Во время немецкой оккупации, в совершенстве владея немецким языком, «водил за нос» гестапо, спасая многих сознательных украинцев или от смерти, или от вывоза в рейх на рабский труд; одновременно как военный с большим опытом и образованием, разрабатывал уставы, инструкции украинским повстанцам, которые громили в Карпатах и фашистов, и мадьяров-оккупантов. С 1943 г. был уже в военном подполье ОУН в ранге полковника, а в 1944 г. в составе в/округа УПА «Говерла» возглавил упомянутую старшинскую школу.
Летом 1945 г., будучи тяжелобольным тифом и без сознания, попал в руки НКВД и в 1946 г. во Львове или умер в тюрьме, или был расстрелян. Круг рассказа Ивана Поддубного летом 1940 года на рыбалке разомкнулся и сомкнулся, а я пронес его в своей памяти и заметках с Кубани аж до Прикарпатья уже в независимой Украине, о которой мечтали оба героя повествования.
Дрогобыч, 1991—1999 гг.
