... «Герц» придумали запорожские казаки, и они были единственными, кто использовал его на войне. Поединок — это самая нахальная смерть в человеческой истории... или, если Судьба и Богородица тебя любят,— лучший момент в жизни украинского воина.
Перед началом боя, когда войска уже выстроились, несколько казаков группировались и шли вперед, в сторону противника, в зону достижения вражеских пуль. Там, под пулями и пушечными ядрами, они останавливались. Начинался танец, танец со смертью.
Казаки издевались над врагом. Они смеялись, кричали, выкрикивали оскорбления, приплясывали под пулями, пытаясь свести противника с ума. Нередко это удавалось, и разъяренные московиты, или поляки, турки, татары срывались со своих позиций, ломая свои ряды, только бы стереть, заткнуть, уничтожить нахальных украинских выродков.
И попадали под ровный огонь казацких мушкетов.
Юрий Гудименко. «Дикий Танець». Site.ua, 21/12/ 2016
БАХМАТ
— И кому такая идея пришла в голову?
— Не поверишь, одному из командиров бригады. Он здесь был, осматривал позиции, и что-то такое сказал, что вот там было бы хорошо воткнуть наш флаг.
— Так и сказал?
— Ну, что-то типа того. Шутя сказал.
— А тебе эта идея... запала в душу?
— Ну да. А что, смотри какой классный флаг. Сепары теперь им каждый день любуются...
ПОЗЫВНОЙ БАХМАТ, СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ БОГДАН ГАРНАГА, КОМАНДИР РОТЫ
Тот флаг и в самом деле добавляет жизнь в эту мрачную фронтовую картину — яркое сине-желтое знамя на сером, до основания разбитом войной, зимнем пейзаже. За флагом, почти сразу — черный скелет разбитого терминала Донецкого аэропорта.
Флаг фактически во враждебном тылу. Он развевается как раз между двумя флангами вражеских позиций.
И так уже почти месяц.
— Сепары его снять не могут, потому что мы ту позицию полностью простреливаем... Они уже пробовали. Фотографируй отсюда... Здесь лучше видно.
Бахмат показывает рукой, где лучше снимать. Елена Мокренчук, пресс-офицер бригады, следует его совету. Она все не налюбуется пейзажем, нашим флагом, а еще — новенькой фотокамерой, которую Министерство обороны приобрело для них как раз на Рождество. Фотокамера — с большой дальнобойной линзой, похожей на подствольник.
Солидная вещь.
— А кто согласился на такой риск? — спрашиваю у Бахмата.
— Кто? Да желающих полроты было. Выбрали двух. Они этот флаг там и прицепили.
— И ты как командир давал на это добро?
— Ну а кто? Здесь другого комроты нет.
— Ну, а если бы их засекли?
— ... Смотри, сколько здесь воды в окопе, — он отворачивается от меня и говорит одному из бойцов. — Товарищ младший лейтенант, берите-ка ту лопату и вперед. Нужно колодец выкопать. Сверху потом доской накроешь.
Бахмат зовет еще одного бойца, показывает, где нужно укрепить окоп мешками.
Вчера полдня шел морозный дождь. На младшем лейтенанте, который будет копать колодец, вместо берцев — резиновые сапоги.
Здесь вокруг мягкий и липкий, как смола, чернозем.
— Ну, так, что бы тогда было, — мне не терпится, — если бы по ним открыли огонь? Здесь же чистое поле, спрятаться негде.
Бахмат смотрит на меня пару секунд. А потом:
— Тише, — он поднимает вверх руку. — Слышишь? Они там целый день гоняют технику.
Что-то ровно гудит. Позванивает.
— Будто танк, — говорю.
— Но там у них полно всего. Можно понемногу вперед выдвигаться, можем подойти ближе, — говорит он мне и Елене. — Там наш крайний наблюдательный пункт. Там уже бывает слышно не только на чем орки ездят, но и о чем говорят.
Мы переходим к крайнему нашему окопу. В нем нас встречают еще трое бойцов. Выглядят совсем юными. Они здесь уже почти сутки, скоро их подменят, по лицам видно, что они вовсе не против хорошо выспаться.
САША ИЗ КАНЕВА
Бахмат помогает сойти Елене в окоп, бережно держит ее фотоаппарат.
Он начинает разглядывать на мониторе фотоаппарата снимки, которые Елена уже сделала. Думает о чем-то. А потом:
— Скажу тебе так, товарищ корреспондент, если бы тогда наших пацанов засекли, хреновые были бы дела. Очень хреновые... Но все нормально. Туман тогда был. И рано еще было. Спали еще сепары. А затем проснулись и — бац, у них в огороде наш флаг. Ну не прикол, нет?
Он выглядывает из окопа, смотрит на какие-то сооружения на вражеской стороне.
Слева издалека что-то иногда побахивает, справа слышать немного «стрелкотни». Но впереди достаточно тихо, только звуки техники.
— Аленка, — говорит Бахмат, — я здесь немного пофотографирую твоим аппаратом, можно? Те сепарские склады.
Бахмат сжимает фотоаппарат и вылезает из окопа.
Сегодня чистый, как стекло, день
Сегодня тумана нет.
САНЫЧ
— Шестьдесят семь метров. Это расстояние от моей позиции к ним.Чем закончился бой? Ну, скажу так. Двое двухсотых у них точно есть. Это я сам видел, как они их тянули. Может, было больше. Сколько трехсотых — не знаю. В ту ночь у них был один двухсотый. У нас? У нас без потерь и раненных.
В свете видеокамер вид у Саныча какой-то немного шальной. Его записывают сразу два украинских телеканала. Предмет интервью — боевые столкновения в Рождественскую ночь на Авдеевской промзоне.
— А как близко они к вам подходят? — спрашивает репортер. На микрофоне — «112 Україна».
— Ну как близко... Ну я же вам говорю, до их окопа всего 67 метров. Значит, близко подходят. Очень. Мы когда-то одного из их застрелили прямо здесь, за этой стеной. Я им тогда сказал, чтобы забирали его быстрее, чтобы он мне здесь не вонял...
* * *
Авдеевская промышленная зона, Промка, это наиболее известный участок фронта. Поэтому телевизионщики сюда просятся чаще всего. Здесь всегда события, здесь никогда не грустно. Здесь всегда интересная... картинка.
Один из командиров 72-й бригады, которая держит этот участок фронта, признавался мне, что перед заходом сюда он считал, что постоянно удерживать позицию так близко к врагу — это дело практически невозможное. Даже в Донецком аэропорту враг не всегда был так близко.
Но они таки ее держат. С октября, когда сменили здесь 58-ю бригаду. Держат достойно. Тогда, кстати, было вообще «весело». Враг испытывал бригаду на прочность. Частые и интенсивные ближние бои. Гранаты забрасывали друг другу чуть ли не за воротник...
Саныч здесь — командир роты. Он из Каменец-Подольского. Сетует, что сепары расстреляли его джип, купленный волонтерами. Показывает нам. Действительно, хорошая была машина. Теперь вся в дырах. Он вот вынужден был сюда притарабанить из дома собственную Ладу. Пока хватает, чтобы в штаб мотаться.
Чтобы подразнить врага, здесь не обязательно выходить и становиться перед его носом. Вся позиция и так очень близко к нему, да еще и клином входит в позицию противника. Она хорошо просматривается, в снайперский прицел также, и простреливается с трех сторон.
ПОЗЫВНОЙ САНЫЧ, СТАРШИЙ ЛЕЙТЕНАНТ АЛЕКСАНДР МАРЦЕНКО, КОМАНДИР РОТЫ
Поэтому даже просто ходить здесь между этих разбитых ангаров и складов — это значит ходить у врага по нервам. А играть ему на нервах, я вижу, здесь нравится многим.
— Виталик из Хмельницкого носит на себе шеврон, на котором ярко-красным написано: «Циничный Бандера», у Жени из Конотопа на шапке такой трезуб, что его видно из космоса.
Между двумя ангарами натянута веревка, на ней, словно белье, висит маскировочная сетка, она прикрывает один из маршрутов наших бойцов. Под ней проводят и журналистов. Движение, может быть, заметно издалека, но попасть в нас трудно.
Вообще, огонь снайперов — это чувствительнее всего здесь. Последняя наша потеря несколько недель назад была именно от такого выстрела. Когда враг просто бросается в атаку на эту позицию, он тратит много живой силы, часто — без единой потери с нашей стороны. Огонь же снайпера — это едва ли не единственное, чем он может пока еще чувствительно ответить этим ребятам на то... что они теперь здесь есть.
* * *
Сашко из Канева прикрывает наше передвижение. У него «навороченный» калаш, клевый черный берет и вид воина, из которого военного уже никогда не выйдет. Он почти никогда не смотрит в нашу сторону и все время посматривает туда, откуда может что-то прилететь. Его легкая настороженность передается всем, мы, когда идем, гнемся ниже. Хотя вокруг все тихо. И так тихо с самого утра.
Наверное, за эту ночь боевики таки устали...
Скоро уже отсюда отбываем.
Перед нашим отъездом Саныч жмет руку и приглашает в гости еще...
На блокпосту Елена машет рукой солдатам.. Они улыбаются и машут нам.
Как только оставляешь Промку, сразу за блокпостом открывается невероятная картина.
Она многое объясняет. И не только о самой Промке и этой долгой, чувствительной войне.
Дорога идет вниз. Впереди ложбина, за которой вплоть до небосклона, как на ладони, густо усеянная нарядными домиками Авдеевка.
Летом здесь, наверное, красота, все тонет в зелени и идиллии.
До того, как Промка стала нашей, все это было как на ладони перед врагом. Мало у какого дома здесь целые окна от когда-то постоянных обстрелов.
Просто здесь, близ места активных боевых действий, несмотря на дорогу, идет мужчина в синих спортивных штанах и красной футболке. Он ни от чего не гнется, идет не торопясь, хотя и одет совсем легко как для зимней погоды. Идет домой. Или к кому-то в гости. Или вышел за сигаретами.
Эта картина выглядит почти абсурдной.
Я даже оглядываюсь, чтобы убедиться, что мне это не показалось.
...Промку наши брали еще в начале прошлого года, теперь держат ее, дерутся за нее, как львы. Она сковывает здесь силы противника... Она питает веру в наши дальнейшие победы. Она дает возможность сорвиголовам, которых судьба свела здесь, поиграть с врагом в некий поединок. Она дает нам выход на очень важную Ясиноватскую развязку. Она дает нам выгодный плацдарм. Она — одна из лучших наших военных маневров за эту войну.
Но важнейшая военно-стратегическая цель, которую мы здесь достигли, только что поковыляла перед моими глазами — дядя в спортивных штанах, который может теперь здесь ходить за сигаретами.
Еще пятьсот метров дальше, и там еще один блокпост, и многоэтажки, и продуктовый магазин, и грязные воробьи, и грустные серые лужи обходят мамы с детьми в колясках.
Елена притормаживает и ожидает очередную группу репортеров, которым сегодня приспичило на Промку...
РУСЛАН
Он говорит, что ему 21 год, но выглядит он на 16.
Он — это то, что в этом месте отделяет нашу страну от врага. Его позиция крайняя на нашей стороне фронта около Донецкого аэропорта и шахты Бутовка.
Когда Бахмат, его командир роты, вернется из фотосессии, которую он сейчас делает боевикам и их укреплениям, между этим мальчишкой и противником не будет больше никого. Только несколько сотен метров донецкого поля.
Он тяжелой палкой бьет о чернозем, методически расширяет свой окоп. Автомат перебросил за спину.
Я спрашиваю, как его звать, сразу говорю, что фамилии мне не нужно, только имя, знаю, что многие бойцы щадят своих родителей, скрывают, где именно они служат, не хотят, чтобы о них писали.
— Звать Руслан, — говорит он.
— Откуда?
— Из-под Киева.
— И кто ты на этой войне? Солдат, стрелок?
— Стрелок РПГ. Гранатометчик.
Мог ли он выбрать, чтобы быть не здесь? Спрашиваю. «Да мог, — говорит, — у всех, кто служит на передовой, есть этот выбор». Но друг его здесь, с которым он еще в учебке был. А главное — здесь никогда не грустно. Даже, когда не стреляют, и относительно тихо, как сегодня. Можно себя развлечь тем, чтобы... «доставать сепаров». Как? Ну хотя бы громко и регулярно посылая их к... черту.
Он матерится как-то неумело, будто стесняясь некрасивых слов.
— А что они на это? — спрашиваю.
— Но они меня тоже посылают. Хотя я, честно, не знаю — меня за что?
Сейчас такое-сякое перемирие, поэтому по его позиции работают... только снайперы. Особенно, когда приходит ночь. Он знает, что их, по крайней мере, двое. Откуда он знает, что их двое?
— Стреляют они совсем по-разному. Один из них кладет пули быстро и близко одна за одной. Я его уже для себя прозвал Биатлонист... Второго я еще не выучил, он где-то недавно только появился. Стреляет с очень большой дистанции, изредка, почти наугад. Там есть такая высотка, он, наверное, оттуда бьет.
— А большой бой, когда здесь был в последний раз?
— А именно на Новый год. Где-то в час дня. Они или напились, или что, кричат, матерятся и стреляют из всего — почти по всей линии фронта, что перед нами. Мы первый обстрел стерпели, а затем пришлось успокаивать.
— Из чего?
—Да «стрелкотней». Этого хватило.
* * *
Вернулся Бахмат. На мониторе фотоаппарата, который несет, показывает снимки, которые он нащелкал.
Фотокамера эта хороша тем, что изображения, которые она выдает, можно приблизить не только мощной линзой, но потом еще и увеличить саму фотографию. В тишине и покое штабного блиндажа, например.
Тем она лучше, скажем, бинокля.
— Хорошая вещь, — говорит Бахмат. — Вернусь в Киев, себе такую куплю... Хотя не знаю, вижу, тяжело у вас там на «гражданке». Ну как вот в Киеве можно прожить за 5 тысяч гривен, которые людям платят? Ты цены в магазинах видел? После этого сразу хочется обратно на фронт... Это у меня здесь лафа, накормленный, ухоженный, еще и смотри, сколько здесь русских и сепаров на отстрел. Ни о чем у меня больше голова не болит. А как там те люди в Киеве справляются, не знаю.
— А как окончится война, что будешь делать?
— Скажу тебе, что я бордюры рисовать в воинской части не буду. Если армия дальше будет меняться, как меняется сейчас, останусь в ней. Я в армии с Суворовского училища. Ну какой из меня уже, к черту, гражданский?
Собираемся назад. Уже совсем смеркается.
Ехать от линии фронта нужно будет с выключенными фарами, меня предупредили, нужно поспешить, поэтому давай, пока еще хоть что-то видно.
Жмем руку и хлопаем по плечу Руслана и его побратимов. Один из них читает нам военно-полевые колядки, благодарит за приезд. Говорит, не бойтесь здесь бывать, рассказывать об этой войне, здесь с вами — настоящие мужики.
Они не боятся ничего.
Мы желаем ребятам удачи. И победы.
Выходим из окопа.
Слышу, что за спиной Руслан что-то говорит мне вслед.
— Волык, — говорит.
— Что, дружище? — переспрашиваю.
— Волык. Моя фамилия. Мои родители знают, где я . Ничего страшного. Можете писать: Руслан Волык, гранатометчик.
