В газете «Гривенник» я уже пару лет вел юмористическую рубрику «Копилка» и, соответственно, как мог, самоустранялся от криминала, который доминировал на страницах издания.
В этот день была слишком хорошая погода, но жара начинала давить. Получался перебор, поэтому все неудачно стало складываться. И вообще, часто желтый цвет лета перемешивается с черным — траура.
Когда я завалил в газету, редактор Лариса Петровна одарила меня уж слишком сопереживающим взглядом — второй недобрый признак.
— Никого нет, — сказала она, сделав круговой жест рукой по периметру комнаты, кишащей журналистками, — одни женщины. Вадик уехал. Так что на труп придется ехать тебе.
«Ага, — угрюмо подумал я, — спасибо. Сначала на трупы посылают, а потом смешное пиши. А откуда я должен брать оптимизм? Из моргов?» Подавив возмущение, я спросил:
— Что случилось?
— Там одна бабушка умерла и завонялась, — весело затараторила Лариса Петровна, — запах в доме стал распространяться с сумасшедшей быстротой, что не удивительно в такую жарищу. А уже три дня к ним не торопится труповоз. Приедут, мол, только за деньги.
— А разве они не бесплатно должны это делать? — спросил я.
— Бесплатно, конечно. Есть специальная служба. Бери фотоаппарат и вперед.
При мысли, что в это пекло я должен буду вдыхать зловоние, настроение резко не подскочило...
Единственной черной тучей в этот знойный день приблизился я к означенному зданию. Домик был козырный — Совминовский. Так называемого улучшенного проектирования. Особенно это было заметно внутри: просторный холл, потолки по четыре метра. Однако с тех шикарных времен центр власти переместился в другие дома — Кабминовские. Туда же перенеслись из вестибюлей швейцары и лоск. Совминовские стены сиротливо шелушились и облупливались.
Поднявшись на шестой этаж (квартира была пятидесятой), я вышел из лифта и брезгливо пошмыгал носом, но запаха разложения не уловил. Затем, сообразив, что немножко промахнулся, поднялся на этаж выше. Там даже мухам делалось дурно.
Я подошел к этой ужасной двери и, заткнув нос руками, принялся размышлять: что же мне, с фотоаппаратом туда вваливаться? Бабулька, небось, в том виде, когда на гостей вряд ли можно произвести лестное впечатление.
Неожиданно распахнулась соседняя дверь и оттуда выглянула женщина лет сорока в голубом халате с лебедями.
— Вы из газеты? — спросила она.
Я кивнул.
— Ну наконец-то, проходите! — обрадовалась она и закричала куда-то вглубь квартиры. — Пресса прибыла!
Первое же ее сообщение мне очень понравилось:
— А милиция тут была двадцать минут назад, и труп забрали.
Я сразу почувствовал себя комфортнее.
— Как только они узнали, что мы позвонили в газету, через полчаса явились. Добиться этого мы не могли три дня. Чувствуете, дышать нечем...
В этот момент решительной походкой их кухни появился мужчина с крупным волевым носом, поздоровался и так же доблестно проследовал обратно, где выжидающе затаился. Как и большинство особей мужского пола, он предпочитал не влезать в щекотливые ситуации, а полностью предоставлять это делать особям женского, покровительственно наблюдая за их действиями издалека.
— Это мой муж, — объяснила хозяйка и продолжила свое увлекательное повествование. — А Прасковья Львовна была такая тихая старушка, уже лет двадцать на пенсии. В церковь ходила. И, кстати, мы заметили, что она какие-то свечи дома стала палить. Того и гляди дом бы сожгла... Ой, извините... А тут что- то ее не видно. Мы, как все современные соседи, в основном у мусоропровода сталкиваемся. Так она вроде и мусор давно не выносила... А потом я заметила этот запах.
Неожиданно из-за дверей выскочил подслушивающий муж и гневно пробасил:
— Только представьте себе — и такое творится в доме Совмина!
— Знаете, — говорю, — старушки, случается, даже в королевских семьях умирают. Так сказать, во дворцовых покоях, а не то что в коробках с улучшенной планировкой.
Он, моргнув, вытаращился на меня, а затем ретировался на кухню.
— ...Так вот, — продолжила супруга, — слышу запах — чем дальше, тем больше. Стали звонить, а они говорят: заплатите пятьдесят гривен — приедем. А с какой стати? Она нам что — родственница? Мне пришло в голову позвонить в газету и рассказать об этом безобразии. И все устроилось. Спасибо вам!
— Пожалуйста, — сказал я и, быстро прошмыгнув отравленный полумрак, понесся по лестнице вниз.
На выходе из дома я столкнулся с молодым ментом, который рулил в подъезд. От него несло спиртным, как из винного склада, пострадавшего от землетрясения.
— Я из газеты, — сказал я, тряхнув фотоаппаратом. — А вы, вероятно, по поводу старушки.
— Да. Я участковый.
— Что же вы так долго тянули с машиной? — насел я.
— Я лично обнаружил труп в час и сразу об этом доложил. А дальше — не мое дело.
Он закашлялся и спиртовой запах стал интенсивнее: как будто со стороны разрушенного винного склада подул сильный ветер. Заметив, как я машинально отодвинул голову, дабы водочный поток прошел мимо, он виновато произнес:
— От того, что я там увидел, принял маленько...
И тут я задал вопрос, который не любит любой милиционер:
— А как ваша фамилия?
— А зачем вам? — прищурив глаз, поинтересовался участковый.
— Я же статью пишу.
— А с каким креном?
— В смысле? — не понял я.
— Статья о милиции будет с каким креном: хорошим или плохим? — хитро сверкнул он очами.
— Ну вы-то все правильно сделали: обнаружили в час и сразу доложили. Чего вам бояться?
Он напряженно задумался, а затем, расслабив морщины на лбу, сказал:
— Тогда ладно, пишите: участковый, старший лейтенант Мокренко Тимофей Петрович... — он остановился, а потом, мечтательно улыбнувшись, добавил:
— Может, прославлюсь?
Заметка в «Гривеннике» заканчивалась так:
«P.S. Кстати, ничего не скрывая, сообщаем, что труп обнаружил в час дня и сразу доложил о своей находке не кто иной, как участковый, старший лейтенант МОКРЕНКО ТИМОФЕЙ ПЕТРОВИЧ. Нам чужой славы не нужно».
Пусть мужик порадуется.
