Быть провинциалом страшно. Это все равно, что идти с завязанными глазами по узкому бревну над ямой с воткнутыми остриями вверх кольями. Страхи провинциала конкретны и поддаются анализу и даже классификации, вдоль всего периметра эмоций и чувств, вдоль всей шкалы глобальной неизвестности. Предвидеть что- либо провинциал может, но изменить основные параметры своего бытия не в состоянии. Как пуповиной, он привязан к действиям верховной анонимной для него власти, скрывающейся от всякого заинтересованного пристального взгляда и получающей презентацию лишь в сфере информационных технологий: коротко, сверхсекретно, магически. Просыпаясь по утрам или ложась спать вечером, глубокой ли ночью, провинциал с дурацкой постоянностью стал задавать себе с некоторых пор идиотский вопрос: «А не придурок ли я, что верю в существование этой презентируемой власти, которая, похоже, прекрасно обходится без меня, да вот я без нее обойтись не в состоянии?»
Задавая себе этот вопрос, он всматривается в лица на экране и испытывает позывы к рвоте, приступы тошноты. Тошнота от присутствия определенных раздражителей на экране своего «ТВ-сэта» — вот основное экстремальное, экологически чистое оружие провинциала. ЕГО ТОШНИТ, ЗНАЧИТ, ОН ЕЩЕ СУЩЕСТВУЕТ КАК ЛИЧНОСТЬ. Но тошнит его не только когда он включает телевизор и смотрит новости. Его тошнит всегда за последние пять лет. Тошнота началась постепенно, став теперь необходимым дополнением к ежедневному бытию. Тошнота даже стала незаметна, приобрела сходство с легким недомоганием от изобилия отрицательных эмоций. Тошнота стала символом его провинциального выживания в условиях социальной катастрофы.
И на фоне тошноты происходящее вокруг него, теряя свой негативный смысл, приобретает черты развлекательного шоу, где ему дано право — по своему собственному усмотрению — раздавать свой собственный приз зрительских симпатий. И провинциал веселится во всю, получая новости из внешнего мира и складывая свой ежедневный пасьянс новостей, в котором цены на газ и воду, пьяные выходки соседа и бомбардировки на Балканах находятся рядом, дополняя одна другую угрожающим смыслом. Однако кое-что провинциалу становится ясно уже сейчас. Он анализирует ситуацию и выводит свою линию прогнозов на ближайшие месяцы, он делает это любительски, недостаточно профессионально, чтобы не наскучить самому себе и не удариться в панику, не побежать с поднятыми руками топиться в речушке.
Последние новости, полученные им, решительно подвигают его на ужасающие прогнозы. Во-первых, он разочаровался в юном поколении после получения информации следующего содержания: в городе Д. с февраля-месяца исчезло семь школьников 11-го класса средней школы тчк. Поиски пропавших до последнего момента ничего не дали тчк. По сведениям из «народных источников», первый из пропавших А. исчез из дома с огромной суммой денег, без паспорта, в домашней одежде тчк. После него пропало еще шесть школьников тчк. Следствие зашло в тупик тчк. Усилиями родителей и органов был задержан в городе С. один из пропавших в самое последнее время учеников, который после долгих безрезультатных бесед «раскололся» и все рассказал о судьбе остальных шести пропавших тчк. Он дал показания относительно места их возможного пребывания в пригороде города О., где они проходят обучение на одной из баз телохранителей тчк. Следователи и родители нагрянули на указанную в показаниях М. базу, и пятеро школьников были арестованы и доставлены по месту жительства, где они предстали перед очами следственной бригады тчк. Было установлено, что трое из задержанных на базе причастны к убийству своего одноклассника А., у которого они вымогали деньги под угрозой расправы над родственниками А. Этот А. и был первым исчезнувшим! Тчк. Убийство А. было совершено недалеко от дома последнего, среди разрушенных строений казарм воинской части тчк. Убийцы душили жертву шнуром, додавливая несколько раз, после чего спрятали труп в специально приготовленную нишу в колодце теплотрассы, уже не действующей и замазали тело глиной, замуровали тчк. После убийства они подались в бега на вышеупомянутую базу, где к ним присоединились еще двое приятелей тчк. Все школьники, кроме одного, учились в одном классе и занимались в секции рукопашного боя тчк. Поколение второй половины 90-х выбирает не «пепси», а кольт 45-го калибра! Тчк.
Провинциал пришибленно думает на кухне о судьбе целого поколения. Чтобы школьники из одного класса «мочили» друг друга из-за денег?! Тут есть над чем подумать и из чего сделать выводы! Хорошая смена, которая придет их экспроприировать! Экспроприация экспроприаторов. Хорошие же отношения между учениками в школах, сказать нечего! Вирус «обогащения любым путем» проник даже туда, в среду, исконно охраняемую от «тлетворного влияния улицы», как говорили еще недавно. Всему в этом мире есть воздаяние, и деньги, полученные кровью, кровью же и заберутся, независимо от того, убивал ли сам или посылал убивать. Провинциал доволен выведенной сентенцией и, додумывая тему, идет спать. Картины, яркие и одновременно безумно- абсурдные, герои которых — эти семеро школьников, долго не дают уснуть. «Да они все с ума посходили! Безумцы! Их же лечить надо!» — вспышкой прозрения рождается мысль- откровение. Провинциал проваливается в глубокий сон. Что снится ему? Анонимная улыбка анонимной власти, контролирующей все его отправления, включая туалет.
Проходит несколько дней без особых новостей. То, что происходит далеко, бомбардировки Чечни, беженцы, уже не вызывает той яркой легкой паники в умах, которой были охвачены мозги провинциала в первые дни конфликта. Каждый новый день бомбардировок вытирает первоначальное впечатление и вносит привкус устарелой новости, устарелого анекдота, который надоело слушать каждый вечер. «Если вы там не можете добазариться, то я тут при чем? С меня-то что?», думает провинциал, ковыряя в зубах зубочисткой из спички. «Вот заварили, так и расхлебывайте, а моя хата с краю!», решает провинциал на всякий случай.
Мысли о том, где он станет прятаться, когда начнется мобилизация, уже изредка посещают его голову. Он помнит дачу умершего от алкоголя друга, на которой сможет переждать любые конфликты, подвал там огромный и еды много. Дача расположена вдали от проезжих дорог среди тысячи подобных дачек, дачечек. Подчиняться анонимной власти, думающей лишь о себе, провинциал не собирается, государство для него, как понятие, перестало существовать; анархия ему настоящее название. Защита «родины», в которой граждане — изгои, вызывает у него сильный непримиримый приступ тошноты. «А задрожали, забегали, затусовались, теперь вот сами и воюйте! А моего согласия нет! Как вы обо мне думали восемь лет, так и я о вас! Государство для меня — фикция! Его попросту нет! Одна карательная система. А придут американцы — может лучше будет. По крайней мере, налоги будут минимальные, льготы и еще куча «примочек!» А Богу виднее, кого куда. Я над людьми не издевался, а за козлов помирать не хочу!»
Провинциал сам чувствует, что перегибает палку, однако всегда старается высказаться до самого дна, слишком они все искренние в провинции, дикие, первобытные. Еще осталось у них чувство чести и справедливости, которые не покупаются и не продаются, без которых провинциал, вдобавок к своей тошноте, просто бы помер, как использованный... предохранитель. Однако провинциал не настолько прост. Он диалектический мечтатель и мысль его скачет далеко. «Ну, автомат я, предположим, возьму, а потом в кусты! Но властишка-то побоится нас вооружать, чтобы революции не произошло — боится! А вдруг мы их дробить станем? А так и будет! Давай и мне заводы и магазины с базами, так каждый и скажет! Поэтому оружие они боятся нам давать, ведь такой выгодный бизнес, эта продажа населению оружия, и преступность сразу на убыль пойдет, если в надежные руки, а видишь, властишка не соглашается, знает, что ее власти тогда конец! А демократия начинается с тумбочки, где обыватель хранит оружие для самозащиты, и не газовую дребедень, а настоящее, которое убивает. Тут тогда и чиновник на цырлах ходить станет.
И государство свою прожорливую пасть сразу наполовину закроет, если вовсе не начнет есть через трубочку. Эх, дураки, дураки, оружие сейчас нашему человеку нужно, чувство собственного достоинства, вот тогда он горы своротит, жизнь настоящую затеет, а без оружия в тумбочке наш человек тряпка, его всякий использует: от хулигана до последнего участкового. Так с оружием и в вытрезвитель никого не заберут, и вытрезвители закроют, позор это, нарушение прав человека! Нет, не надо бояться человека с автоматом!»
Провинциал тяжело откидывается на тумбочке, куда присел от избытка мыслей, и дотрагивается теменем до стены. Каким широким, необозримым, многозначным стал весь его мир, в котором он плавает, как в океане информации и мечтаний. Иногда, в редкие минуты, когда мир принимает его в свои объятия, его перестает тошнить и он ощущает себя человеком мира, свободным и весело глядящим в будущее. Отступают эти тупые морды с экранов, от которых появляется желание сбежать на край света, в какой-нибудь 51-й штат США. Отступает гомон голосов, старающихся перекричать друг друга, лезущих на стенку власти в своей горячке власти. Отступает прошлое, с его удушливым запахом дезинфекции и тотального прививания вакцины глупости. Отступает этот идиллический кошмар под названием «родиться и жить в Украине», ориентиры быта в котором говорят о запредельной области человеконенавистничества и уничтожения, в которых приходится бултыхаться нашему провинциалу. Он призывает этот Содом и Гоморру, силы небесные и земные для очищения, оправдания и казни. Он призывает час справедливости, будет ли этот день или ночь, чтобы — единственное, о чем он просит у Бога — закончилась его тошнота! Закончилась и больше не начиналась. Аминь.
Джанкой
