Каждую пятницу, субботу и воскресенье, в 19:30, в Киевском планетарии идет спектакль «Без гравитации». На фоне космических пейзажей там разворачиваются разные пространственные фигуры, всякие «туманности Андромеды» и «галактические вихри». В общем, впечатление, как из иллюминатора звездолета будущего. Летишь себе куда-нибудь по делам. Под нью-эждевые, острожные синтезаторные вздохи и всхлипы.
Так иной раз тебе замечательно, что слегка в сон начинает клонить. Хочется, чтобы бахнуло какое-нибудь (не наше, разумеется) солнце. Или там корабль инопланетных негодяев подбили, если с земными справиться не можем.
Но Даниил Фридман, идейный вдохновитель и организатор действа, — против периодической встряски пассажиров. В смысле — зрителей. Он желает, чтобы мы, земные мутанты, наконец расслабились. И забыли о мелких местных «негараздах».
Я ему все доказывал, что забористей звучит «Без гравитации и денег», а он возражал, что, вот именно: какие деньги в Космосе? Расслабься, парень. Оторвись от суеты, полетай в спокойном режиме. Без встрясок. Кстати, цена за билеты — действительно умеренная, здесь напряга точно не будет.
Короче, Фридман перевел планетарий из разряда учебно-просветительских заведений в художественно-мистериальные.
И занимается подобными опытами уже двадцать лет. В Ужгороде, Будапеште, Москве и Киеве. Заведующий «галактическими вихрями» является профессиональным театральным режиссером по свету. Но когда-то давно он решил сделать свет самостоятельной ипостасью. И придумал для своего СветоТеатра заковыристое название «Lux Aeterna». Безусловно, не без влияния Александра Скрябина с его «светомузыкальной партитурой».
Внешне это высокий эффектный мужчина с львиной гривой седых волос. Что-то в нем есть от царя из сказки. В смысле, негрозного.
Несмотря на космические увлечения, одевается он, по земным меркам, со вкусом. То есть без сильного отрыва от реальности. И в этом угадывается его другое увлечение — написание белых эротическо-космических стихотворений. Где он довольно захватнически настроен ко всему женскому населению родной планеты.
Любовные переживания у него окрашены в сочетания различных цветов. Как ни странно, тяга к земным женщинам и полетам «без гравитации» в одном отдельно взятом человеке, вроде, сочетается вполне нормально.
«ГЛАВНЫЕ АРТИСТЫ — ЦВЕТ И ЗВУК»
— У вас с детства увлечение цветами?
— Да, у меня это проявилось достаточно рано, может быть, лет с двух-трех. Позднее я увлекался музыкой. В восемнадцать уже играл в рок-ансамбле на бас-гитаре. Но в двадцать я ушел в театр. И где-то в этом возрасте впервые почувствовал тягу к цветным пространственным картинам.
В Ужгороде мне предложили поработать в народном театре. Публика состояла из студентов и интеллигенции. Мы делали экспериментальные постановки. Начал я делать первые собственные опыты со светом на классических спектаклях.
Светомузыкальные идеи распространялись в двух направлениях: первое — выступления симфонического оркестра сопровождать некой цветовой гаммой (Скрябинские проекты), и второе — эксперименты с кинопленкой.
Мне стало интересно разработать драматургию в изменениях самого цвета. Получилось третье направление.
В Доме культуры Ужгорода сделали цветовую шахту, и мы создали театр на 70 человек. Главные артисты — цвет и звук. Эти опыты были так успешны, что я бросил радио, где работал звукорежиссером.
Появилась штатная единица — художественный руководитель Светомузыкального театра. Это было чуть ли не одно из первых в Советском Союзе хозрасчетных объединений.
Сначала ходили местные, а затем мы стали достопримечательностью Ужгорода, и на нас повалили туристы. К нам стали водить туристические группы.
— Как все-таки набор световых эффектов перевести в пьесу?
— Как бы абстрактно ни было произведение искусства, в него вкладываются определенные эмоции. Важно уметь их передать зрителю, то есть вызывать ответную реакцию. Это можно сделать и при помощи абстрактных фигур.
—Что касается абстракционистов и авангардистов, того же Василия Кандинского или представителей украинского авангарда 20 х, — их идеи, в основном, получили развитие в дизайне и архитектуре. То есть их картины были умножены на пространство. То, что обыватели не могли понять на холстах: что это за линии такие? — позднее получило широкое развитие в архитектурных и других пространственных моделях. В том же Париже целые кварталы сделаны в подобном стиле.
— Возможно. Поэтому я использую в качестве сцены модель планетария — для создания эффекта масштабности. Меня волнует вопрос, из чего, условно говоря, мы состоим. Есть звук и цвет, есть волновая теория. Человек — сгусток определенных волн. В своем СветоТеатре я отталкиваюсь от того, что «Черный квадрат» Малевича — экран для проекции. Я как бы распаковываю чудесный цветовой мир, находящийся у него внутри.
«МОЕ ШОУ — СРОДНИ ЗАЛИЗЫВАНИЮ ПСИХОЛОГИЧЕСКИХ РАН»
— Какова цель ваших спектаклей?
— Подавляющее большинство человечества зажато материальными тисками. Мне бы хотелось видеть человечество в более расслабленном состоянии. Я пытаюсь остановить человека, дабы дать ему возможность взглянуть на какие-то вещи со стороны. И создаю для этого необходимые условия.
Но не считаю, что художнику или живописцу нужно ставить какие-то четкие цели или решать конкретные проблемы. Для меня важнее развить чувственность восприятия. Определенной целью является создание атмосферы на спектакле. Чтобы вырвать зрителей из рамок быта.
— Только обыватель расслабился, а тут его в налоговую вызывают!
— Ничего страшного: жизнь есть жизнь. Но все же хотелось бы, чтобы в душе зрителей остались положительные эмоции. Может быть, мое шоу — сродни зализыванию психологических ран.
— Но вы исключаете в таком случае драматургический конфликт. Столкновение Черного с Белым. Хотя именно после сражения особенно «слышно» тишину.
— Может быть. Конечно, после взрыва покой ощущается явственнее, но у меня свои представления, как вводить зрителя в созерцательное, вертикальное состояние. Я исповедую мистериальный подход Скрябина. И пытаюсь создать праздник не столько с помощью внешних эффектов, сколько при помощи эмоционального воздействия.
Сейчас я гораздо меньше трачу времени на анализ и больше полагаюсь на интуицию в своей работе. Я исхожу из того, что все в мире — волны. Все состоит из определенной комбинации волн: и камень, и человек. И, воздействуя определенной световой и звуковой волной, пытаюсь вызвать ответную реакцию.
— Конечно, можно обозначить любого гражданина как сгусток волн. Но почему-то сгусток волн в виде симпатичных девушек привлекает гораздо сильнее сгустка волн в виде старушек.
— В любом случае, я пытаюсь отправить зрителя в некий имитированный полет…
— Да, и бросить там «без гравитации».
— (Смеется.) В мою задачу входит и безопасно вернуть его обратно.
— Мягкая посадка не менее важна, чем красивый полет?
— Безусловно. Театр в архаичном смысле слова уже отжил свое: балет, опера, драматургические постановки.
— Да вы что! Людям надо же где-то плакать и смеяться? Космические красоты ни того ни другого не вызывают.
— Но планетарий как сцена может дать гораздо большее ощущение эстетического, небесного, чем, допустим, опера и балет.
— Небесного — да. А вам не кажется, что вы пытаетесь оторвать человечество от человеческого? На самом деле противоречия между вашим искусством и традиционными не существует. По той простой причине, что каждый жанр обслуживает определенную человеческую потребность. А они, как известно, разные.
— Может быть. Но вот возьмем, к примеру, балет. По сути, это попытка людей имитировать полет. Но она связана с возможностями тела. Я же могу состояние полета вызвать другими средствами. Пользуясь, собственно, тем, что человек сам состоит из света и звука.
— Отвечу намеком на ваши же эротические произведения. Чего-то я не встречал там комплимента в духе: «Дорогая, ты так сегодня чудесно выглядишь, ты — прекрасное сочетание света и звука!». Я думаю, после такого рода заявок кавалер услышит в звуках, исходящих от предмета вожделения, нечто для себя угрожающее.
— Возможно (смеется). Тем не мене своими техническими средствами я могу выразить в постановке свое отношение к предмету любви.
— Отношение — безусловно. Об этом и речь. Но для этого не нужно уничтожать балет с оперой. Давайте пока оставим их. А?
— Ну давайте, — соглашается Фридман.
Вот так, дорогой читатель, я спас для тебя традиционные виды искусства. Но если тебя увлек своими идеями мой достаточно необычный собеседник, — вперед! Ни в чем себе не отказывай. Тем более, в конце января у него премьера нового спектакля.
Только одна просьба.
Дело в том, что некоторые особо сообразительные зрители производят снимки звездного неба планетария с фотовспышкой. Сколько ни объясняй, что фотографировать со вспышкой потолок — абсурд (это все равно что освещать в кинотеатре экран, по которому демонстрируется фильм), не помогает.
Так вот, когда у Фридмана начнется новое действо под названием «Млечных путей опьяненье», граждане, не надо снимать Млечные пути мыльницами! Если пленки не жалко, пожалейте очи соседей!
Но это так — лирическое наступление. А за лирическими отступлениями — в планетарий.
