За Гулаевыми огородами между вербами тихо несет свои воды к Южному Бугу речка Бужок. Село Печески на Хмельнитчине уже не помнит, кто он, тот Гулай, был, но не забыло ужас, творившийся на этих огородах. «К 60-летию трагедии установим здесь памятный знак. Вычеканим на граните фамилии всех невиновно убиенных», — говорит сельский председатель Петр Омельянов. Аж тогда, по- видимому, будет окончательно дописана эта малоизвестная страница из истории села, которая долго небеспричинно замалчивалась.
Печески переживали последние дни оккупации. В соседних Аркадиевцах, на расстоянии пушечного выстрела, «уже были наши, а здесь — немцы». «В ночь на 10 марта 1944 года сюда пришли из Аркадиевцев разведчики — обстреляли хату Билыка Степана. Потому что кто-то им сказал, что там много немцев. Не убили никого. Враги спрятались на чердаке, а потом подожгли хату и за дымом разбежались кто куда. Только одного немца, который возвращался с вечерниц, разведчики убили. Повеса заплатил собой за похождения по бабам», — рассказал о предыстории трагедии Петр Омельянов то, что сам от старших по возрасту людей слышал.
А из летописных материалов остался только пожелтевший от времени список убитых на Гулаевых огородах, составленный по войне светлой памяти Федором Горобцом. Неравнодушный Федор Якович из села Печески долго и напрасно ходил по различным инстанциям, пытаясь обратить внимание чиновников на «факт массового расстрела мирных граждан в годы фашистской оккупации, увековечения их памяти», но, к сожалению, и сам пошел за последнюю межу, ничего не добившись. Вот он, этот мартиролог:
Заремба Николай Игнатьевич
Заремба Онуфрий Семенович
Шербина Иван Петрович
Горобец Трофим Иванович
Багрий Иван Гордеевич
Баран Антон Назарович
Волошин Данило Арсентиевич...
И еще — 16 фамилий. «Самому молодому — 15 лет, самому старшему — 74, Елене — 25», — оставил воспоминание о расстрелянных Федор Горобец.
На вспаханных с осени Гулаевых огородах еще до Пасхи посадили картофель, посеяли морковь, столовую свеклу, тыкву. По узкой меже молча идем с сельским председателем туда, где, по рассказам, происходила дикая расправа над невиновными людьми. Тихо журчит речушка, чирикают воробьи, кажется, слышно, как растет трава, дышит земля. «Потом, когда немцев погнали, расстрелянных похоронили там, где и предков, на сельском кладбище», — объясняет Петр Омельянов, почему уже ничто здесь не напоминает об ужасной расправе.
Разведчики с чувством выполненного долга вернулись на ранее занятые позиции, в Аркадиевке, а один немецкий палач собрал в Печесках старых и малых, среди них и одну женщину Зарембу Елену Иосифовну, которой было только 25, на Гулаевых огородах, заставил их копать окоп.
— Та то був не гокоп. Копали собі могилу, — почти шепотом говорит 87-летняя Анна Панчук, вдова расстрелянного на Гулаевых огородах Петра Панчука. Раньше оттоптали свой жизненный ряст вдовы убитых над тем «гокопом» — Парасковия Нинадовская, Мотря Зинько...
— А я ще живу, — Анна Панчук словно удивляется тому, что 59 лет сама, без пары. Она — одна-единственная из живых женщин, чьих мужей расстреляли 11 марта 1944 года. Бабушка похожа на одуванчик: «Ото сиділа я торішньої зими туто. А воно щось зробилося мені — руку відняло, на плиту кинуло. Коси зайнялися... Володька, синок мій, нагодився. Потім днював і ночував біля мене, аж поки не оклигала трохи. Щоразу забігає, бо я вже себе обійти негодна».
О своем убитом Петре говорит, словно это было вчера:
— Нема його цілий день, нема ніч. А вранці прибігає Ксенька Гунчиха, з порогу кричить, що вбили Петра на Гулайових городах. Як це вбили?.. «А отак: поставили всіх край гокопа. Тоді з вікна хати застрочили по них з автомата. Кто зразу не вмер, того з пістолєта в голову добили», — рассказывала Гунчиха.
К Анне Николаевне льнет правнучка Ира. Она уже старше, чем ее дед Володька, когда тот без отца остался. От прадеда Петра даже фотографии нет. Только Анна Николаевна хранит в памяти его светлый образ: «Молодий був і дужий, гарний з лиця». Ничего, кроме труда в поле и около скота, не знал. Да и она, Анна, тогда молодой и красивой была.
— Ой горе було. Володькові тоді лишень третій рік минув... Петро, як копав оті гокопи, сказав сусідці: перекажи Ганні, аби принесла дитину — подивитися хочу. Але сусідка не передала. Бо були б і нас постріляли, — запомнила Анна Панчук.
Жизнь прожить — не поле перейти. Всего понемногу было. «Маю грамоти, мендалі», — вспоминает бабушка о своем активнейшем участии в послевоенном восстановлении колхоза. Мол, еще никто свою судьбу ни пешком не обошел, ни конем не объехал. Кому-то суждено жить, кому-то — умереть. Но осталась солдатской вдовой, эта — «просто» вдовой...
Палачу, как оказалось, было маловато загубленных на Гулаевых огородах душ. Приказал собрать еще сорок душ в хате Мотри Гаврилюк и там убить и поджечь. Мужчин в Печесках уже почти не осталось, так согнали женщин и детей. И уже вели их на смерть, как вдруг из соседнего села «наши ударили из пушки — попали в палача снарядом». Словно сам Всевышний, смотря с высоких небес на то, что творилось на этой грешной земле, наслал на фашиста это наказание. Очевидцы рассказывали, что «от палача ничего не осталось, то, что было палачом, зацепилось за ветки деревьев, упало на соломенные крыши, разлетелось вокруг по земле». Заложники же воспользовавшись растерянностью живых немцев, разбежались и спрятались, кто где.
После массового расстрела на Гулаевых огородах не прошло и двух недель, когда наконец закончилась фашистская оккупация села Печески. Тогда и похоронили расстрелянных. Потому что «вбиті лежали не поховані: німці навіть не давали до них підступитися — тільки змусили старого Івана Рогозу, аби постягував тіла в гокопи».
Село по-своему отомстило и палачу, считая, что «такого земля не примет». Еще долго, говорят, дети гнали по этому пути скотину на пастбище, били палками по его костям. Однако село почему-то не забыло его «особые приметы». Помнит, что «морда у него была какая-то рябая, волосы рыжие, ростом — выше среднего, мундир имел черный и на рукаве повязка с черепом была».
Но почему, спрашивается в задаче, так долго оставалась «чистой» страница войны, где речь шла о трагедии только одного села Печески, которое не такое уж и далекое от Хмельницкого, за километров шесть или семь обок широкой магистрали? Почему никто из официальных летописцев войны так и не услышал голос светлой памяти Федора Горобца, который только и того, что просил, чтобы обнародовали скорбный список убитых на Гулаевых огородах? Сопровождал сей мартиролог некоторыми другими подробностями из жизни села Печески в оккупационный период. Рассказывал, что немцы заняли людские хаты, куда позаводили и коней, грабили печеских — «брали все подряд: куры, яйца, свиньи, коровы, подушки, рядна». Не обошел вниманием и тот факт, что «окупанти ходили до молодиць».
Вон где, как говорят в народе, собака зарыта. Ну, не вписывалась печеская трагедия в воспеваемый хором массовый патриотизм советских людей, сопротивление в тылу врага и тому подобное. «Просто» погибли. Нет, чтобы «собрав последние силы» или еще что-то в том же духе. Да и упоминание о событиях, предшествовших расстрелу на Гулаевых огородах, как-то не вписывалось в официальную стратегию победного наступления. Если из соседних Аркадиевцев еще две недели потом шли в село Печески, то зачем же разведчики стрельбу затеяли? Неужели не могли предположить, чем это закончится?
— Такая она, правда о жизни и смерти в Печесках в марте 1944 года. Таки установим обелиск на Гулаевых огородах, — говорит опечаленный сельский председатель Петр Омельянов.
Мы еще долго смотрели, как речка Бужок несет свои воды к Южному Бугу. Куда относит события река времени?
с. Печески, Хмельницкий район, Хмельницкая область
