Профессор Доминик Веллар, побывавший этой осенью в Киеве по приглашению Кафедры старинной музыки при Национальной музыкальной академии Украины, — необычный в наших широтах гость, с необычным, редким ремеслом. Он — знаток и исполнитель старинного средневекового пения, того, что еще иногда называют школой Нотр- Дам. Эта эпоха для украинских искусствоведов и музыкантов — настоящая терра инкогнита. Грегорианские хоралы, органумы и кондуктусы, антифоны и рондело, ранние мотеты, монодийные и полифонические песнопения для нашей академической среды оставались до недавнего времени чем-то совершенно чуждым, сродни чуть ли не авангардной крамоле. Да и сейчас это странное, медитативное пение все еще несет на себе печать экзотики для слушателей, привыкших к более современным созвучиям.
Профессор Веллар (кстати, с его веселым, обаятельным обликом официальное звание вяжется с трудом) как раз из тех гениальных энтузиастов своего дела, что способны вовлечь в него даже самых больших скептиков. Он преподает в швейцарском Базеле, в местной Schola Cantorum, и во французском Лионе, выступает со своим ансамблем по всему миру, сам сочиняет музыку, собирается проводить у себя на родине фестиваль, посвященный взаимосвязи аутентики и авангарда. Прочитав цикл лекций в Академии и выступив в Александровском костеле вместе с женским вокальным трио «Stella maris Basilea», мсье Доминик, как представляется, изменил отношение киевлян к самому понятию музыкального средневековья. В том, как он пел дрейнейшие, семисот-восьмисотлетней давности тексты и мелодии, светилось особое, вневременное вдохновение, тихий экстаз не простого исполнителя, но истинного художника. Творца.
И тот же отсвет далекого прекрасного мира виден в его глазах, когда он говорит о своей музыке.
— Что вас привело в Украину?
— Это связано с проектом, в котором участвует Базельская школа. Его цель — дать украинцам больше информации о средневековой музыке и технике ее исполнения. Благодаря этой программе стало возможным то, что уже на протяжении трех лет сюда приезжают наши педагоги с мастер-классами.
— Это ваш первый визит в Украину?
— Нет, мне уже довелось побывать в Ужгороде, на фестивале духовной музыки.
— И какой это опыт?
— Абсолютно позитивный.
— А как вы, собственно, пришли к старинному пению?
— Когда я был ребенком, пел в церковном хоре. В ХIХ—ХХ веках во Франции вообще очень повысился интерес к музыкальной аутентике, особенно церковной, многие музыканты пришли к ее исполнению. И дирижер того хора, в котором я пел, как раз специализировался на раннебарочной, грегорианской и ренессансной музыке, полифоническом пении, и репертуар там был соответствующий. Это для меня, собственно, и являлось музыкой — я тогда не знал, что это старинные, средневековые стили, а другого просто не слышал. Но и сейчас мне эта музыка очень нравится.
— Родители повлияли на вас в выборе профессии или вы пошли своим путем вопреки их мнению?
— Мой отец тоже хотел быть певцом, но его мечта не сбылась из-за сложной ситуации в семье. А мать играла на пианино. Поэтому они были счастливы, когда я сделал такой выбор.
— Насколько мне известно, у вас есть свой ансамбль. Расскажите немного о нем.
— Я создал его почти четверть века назад, в 1978 году. Вначале мы исполняли ренессансную и грегорианскую музыку ХV—ХVI веков, которую я тогда в основном знал. Кстати, получилась своего рода обратная перспектива: с репертуаром ХVI века мы встретились раньше, а грегорианство освоили позже. Ведь, осваивая старинные композиции, вы должны знать, что было и до, и после их создания, и то, что было по сторонам. Иными словами, изучая французскую музыку Средних веков, вы должны знать ее развитие во времени, ее будущее, а также и итальянскую, и немецкую школы того времени.
— Вы активно занимаетесь педагогикой...
— Да, в Базеле и в Лионе.
— Почему у вас возникло стремление еще и обучать других — ведь вы достаточно состоялись как исполнитель?
— Во-первых, я люблю преподавать, и тут сложно еще что-либо добавить. Во-вторых, это не только музыка исполнения, но и музыка исследования, ведь ее традиция уже давно оборвалась. И, наконец, каждый раз, когда я работаю с новыми людьми, для меня это новые впечатления, возможность роста.
— Получается, вы учитесь у своих учеников?
— Совершенно верно.
— Все-таки активное концертирование и педагогика — достаточно разные занятия. Как вам удается их совмещать?
— Приблизительно такая схема — треть своего времени я посвящаю концертной деятельности, треть — работаю сам — исследую архивы, репетирую; и треть — преподаю. Для меня это — самый хороший баланс.
— Для досуга время остается?
— Мне скучно, когда у меня свободное время.
— Выходит, и хобби нет?
— Нет, ни в коем случае!
— Вы человек современности. Возникали ли у вас сложности при освоении этого материала? Все-таки он принадлежит другой эпохе, создавался людьми с совершенно иным взглядом на мир…
— Я выбираю в основном те вещи, которые хорошо знаю. Сейчас, правда, уже могу работать и с тем репертуаром, о котором, быть может, информации не хватает, но, благодаря тому, что я освоил много других, более известных, программ, то могу уже, опираясь на свой опыт, домыслить то, что мне неведомо в этих партитурах. Однако, в любом случае, я бы не советовал браться сразу за репертуар, о котором вы не все знаете, ибо это чревато многочисленными ошибками. Когда вы занимаетесь этой музыкой, то важно знать о ней не только какие-то конкретные факты, но и то, откуда она произошла, понимать ее смысл, глубинную внутреннюю суть. Просто отрепетировать и исполнить какую-либо пьесу — лишь полдела. Важны любые детали: почему именно такие названия, именно такое развитие, ход вещи, почему этот звук звучит именно таким образом, почему консонансы звучат так, а диссонансы — иначе, почему здесь одна интонация, а там — другая. И когда ты начинаешь понимать значение каждого феномена, тогда разум уже сам научается действовать, может что-то проанализировать и домыслить, добавить по аналогии отсутствующую информацию. Самое главное — понять, что значит, когда ты поешь органум в церкви, что значит, — когда исполняешь любовную лирику, что значит, когда поешь стихи. Это главный принцип. Остальное — легко добавляемые детали, чисто рабочие моменты.
— Но, наверно, не так все просто...
— У любого певца, музыканта, артиста всегда существует в воображении образ той музыки, которую он исполняет. И если у тебя есть талант, а музыка одного периода нравится более, чем музыка другого, то она уже как бы подтягивается до соответствия образу, сложившемуся у тебя. Очень часто это зависит и от личного опыта человека, как он приходит к этому. Лично у меня уже в детстве, когда я пел, сложился свой образ средневековой и ренессансной музыки. И он, в принципе, не отличается от того, как я пою сейчас. Конечно, я многому научился, это звучит по-другому. Но сам образ, сама идея — остались те же.
— Вы также известны как композитор. Насколько ваши сочинения отличаются от вашего привычного репертуара?
— Вопрос несколько преждевременный, ведь я только начал писать. Но от старинной музыки очень отличается. Когда я был молодым, часто писал такие подделки, — песни ХV века. А когда мне захотелось писать в зрелом возрасте, я понял, что мои опусы больше будут привязаны ко второй половине ХХ века, французской музыке и этническим мотивам.
— А можете ли вы сейчас, на доступном для читателей газеты уровне, объяснить, чем отличается старинная манера от современной?
— В последнее время я стал задумываться о том, что же является отправной точкой этого желания — писать музыку. По моему мнению, многие произведения ХХ века не трогают слушателей, потому что это не та музыка, которая к тебе приходит. А должно быть только так: ты пишешь то, что на тебя снизошло. Часто происходит наоборот — композитор садится, выбирает себе период — вот, напишу-ка я так-то. Иногда в современной музыке — имею в виду сочинения Шелси, Фельдмана или Лигетти, ощущается истинное озарение. Но они мне нравятся не из-за великолепной техники современного сочинительства, которой я не обладаю, а потому, что там есть вдохновение, и их музыка может вдохновить на творчество других.
— Интересно: вы, знаток и ценитель старины, находите что-то у экспериментальных композиторов; я же знаю молодых авангардистов, которые перешли к старинной музыке.
— Действительно, серьезный и важный феномен. Это совершенно необходимо, неизбежно. Вот, во Франции есть фестиваль ультрасовременных композиторов, еще более масштабный форум в Дармштадте — и они проходят очень сухо. Дело здесь не в технике. Ведь в Париже можно найти довольно большое количество музыкантов, которые могут исполнить все, что угодно. Но у этой музыки нет никаких шансов как-то соединиться с вокалом. А истоки ранних сочинений — всегда голос. И, если вы стремитесь вернуться к человеческой музыке, не только абстрактной… Поймите, я не считаю, что вся новая музыка плоха. В ней ведутся очень интересные поиски, разрабатываются инструментальные эффекты. Но вы не можете пойти дальше, за их пределы. Экспериментальная сцена не развивается вглубь. Именно потому сейчас я организовываю фестиваль в городе, где живу. Главным на нем будет феномен связи времен, о котором вы упомянули — каким образом современного авангардного композитора вдохновляет старинная музыка, и, напротив, что значит авангард для исполнителя старинного материала.
— Что такое Средневековье, по- вашему?
— Очень любопытный период для многих музыковедов и музыкантов. Они страшно интересуются всем, что с ним связано, именно эпохой. Что до меня, то я не схожу с ума от средних веков. Меня интересует только музыка. Только она прекрасна. Конечно, моя философия имеет что-то общее с философией Средневековья, но не более. Поэтому, если мне вдруг захочется исполнять опусы эпохи романтизма, я не откажу себе в этом.
— Кстати, о философии. В чем она — применительно к старинному пению?
— Когда мы говорим о Средневековье, нам необходимо всегда помнить главный принцип того времени: роль музыки — это дать образ силы Господа, ибо Он обладает огромной мощью, и все Его творение несет на себе печать этой силы. Следовательно, музыка имеет власть открыть человеку его самого, не говоря уже об удовольствии, развлечении. Следует еще помнить, что — не только в Средневековье, но особенно тогда — каждый класс, прослойка общества имела свою музыку и в каждую эпоху относились к ней по-разному.
— Вопрос отношения представляется весьма важным, ведь в Средние века и сейчас оно абсолютно разное...
— Тут уместно вспомнить сентенцию сюрреалистов, утверждавших, что музыка имеет огромное влияние не только на мозг, но и на тело человека и сама по себе есть сюрреальность. По моему глубокому убеждению, в ХVII веке музыка забыла о том, что главное ее назначение — устанавливать связь между микро- и макрокосмом. Человек мал, он пребывает в каждодневной суете. Но где-то есть великая сила, с которой он должен соединиться, музыка — кратчайшая дорога к ней. Однако с ХVII века музыка больше театрализуется, занимается непосредственно развлечением. Это опера, кантата, балет… Человек более не ищет свою внутреннюю сущность. Иными словами, музыка позднего времени настроена на влияние на другого человека, а ранняя музыка — это то, что происходит с тобой, что ты в этот момент есть, через пение лежит твой путь к небу. Но такой принцип существовал не только в Средневековье. Всегда были композиторы, как Бетховен, которые возвращались к нему. Однако в Средневековье для артиста, де-факто, этот поиск связи с невидимым, неземным, большим, — был главным.
— Но ведь современный человек — Фома неверующий. Как его ни зови в небо, он потребует вложить персты в раны…
— Конечно, это возможно. Но ведь бывает так — человек, читает ли он, слушает или смотрит что-то — вдруг находит ту информацию, которая ему более всего нужна в данный момент в данном месте. И это помогает ему уверовать. Так же это может произойти и здесь, почему нет?
— Можно ли сказать, что это и есть цель всего, что вы делаете?
— Вполне вероятно... Я ничего не хочу доказывать. Просто получается, что, чем больше занимаешься музыкой, тем глубже ты в нее погружаешься. Чем глубже погружаешься — тем больше удовольствия, наслаждения она тебе приносит. И, естественно, тогда хочется поделиться с людьми, отдать это им.
— Последний вопрос, несколько неожиданный. Какая музыка могла бы звучать в раю?
— Здесь другое: есть ли связь, и какова она, насколько наш мир похож на то, что мы увидим, после того, как уйдем отсюда. Это долгий разговор… Наверно, сложнее всего определить, будет ли красота человека, какой-то страны, или природы иметь свой аналог на небесах, или же там царит красота самого факта Творения. И, быть может, чтобы понять эту красоту, нам понадобится новое, еще неизвестное нам, шестое чувство...
