6 ноября исполнится 70 лет со дня освобождения Киева из-под нацистской оккупации. Продолжалась она 778 дней, полных горя, беды, страхов и неуверенности. Как это выглядело на будничном, бытовом уровне, в какой-то степени иллюстрирует линогравюра заслуженного художника Украины Георгия Малакова (1928—1979). Эту работу он выполнил в 1967 году в серии, названной им «Киев в грозное время». С тех пор пять крупноформатных листов серии не раз экспонировались на художественных выставках в Украине и далеко за ее пределами. Серия широко репродуцировалась в периодике и достойно получила признание как художественная летопись о Киеве времен Второй мировой войны, а сам автор стал ее художественным летописцем.
Эта серия выполнена не по официальному заказу, а исключительно по собственным воспоминаниям художника, который пережил дни обороны, оккупации и освобождения Киева в том возрасте, когда все необычное, поражающее запоминается навсегда. Тем более что поражающего было слишком уж много, и Георгий Малаков остался верным этой теме на всю жизнь. Сегодня уже уместно отметить и такое: творческая наработка мастера полностью отвечала, по нынешнему, проверенному полувековым расстоянием определению, созвучности духа «шестидесятничества» — то есть свободному от предубеждений официоза собственному виденью и показу исторических событий, свидетелем которых он был. Художник первым и единственным изобразил пылающий Крещатик с немецкой кинохроникой в центре — тем самым давая понять, что это дело рук — не оккупантов. И это при том, что советская историография, советская пропаганда еще десятки лет продолжала упорно утверждать, будто бы Крещатик в сентябре сорок первого жгли немцы. Следовательно, без преувеличений, Георгий Малаков как настоящий украинский «шестидесятник» в искусстве приобщился уже тогда к опровержению советских мифов, хотя и не связанных непосредственно с национальной темой.
Предлагаемый вниманию читателя лист называется почти современно: «Расцвет» торговли». Причем первое слово этого названия художник взял в кавычки неслучайно, беря таким образом под, мягко говоря, сомнение бодрый оптимизм тогдашней провластной оккупационной газеты «Нове українське слово». Откровенно подпевая оккупантам, газета-коллаборант восхваляла каждый шаг режима, начиная с «грандиозных успехов Вермахта на Восточном фронте» и завершая, например, сообщениями о «щедрой жатве на Киевщине». О том, что киевляне голодали, мерзли и пытались избежать отправок в Германию, о трагедии Бабьего Яра газета не написала ни строчки.
* * *
Следовательно, приглашаем посетить киевский Сенной базар 1942—1943 гг. Тогда и до августа 1958 года он располагался на Львовской площади — там, где теперь пока еще зеленеет сквер и новые застройщики никак не решат, как же перепланировать старинное, такое лакомое еще со времен «города Ярослава» место для выгодной торговли.
Начнем с переднего плана листа.
В центре — предприимчивый мальчишка предлагает с лотка, подвешенного на груди, сигареты — пачками и в розницу — поштучно и попарно. Товар у него исключительно заграничный, ведь довоенные папиросы и махорка давно уже пошли с дымом. Да и до войны парень просто учился в школе и о торговле папиросами, тем более как о средстве к существованию, и не думал. Но из ботинок вырос, новых купить негде, поэтому обут во что-то самодельное из тряпья и веревок; на голове — довоенная «буденовка». Но о нарядах тогда не заботились, ведь главной проблемой был голод, следовательно: где взять деньги на еду.
Ловкие дельцы перекупали сигареты вместе блоками и просто пачками вразнобой у тех же оккупантов. Популярными были немецкие сигареты «Юно», «Экштейн-5», «Гарбати» с портретом какого-то табачного шейха, «Спорт» (серая этикетка с античным дискоболом), «Египетские» — с охотником, охотящимся с луком на антилопу. И все — из турецких, македонских табаков. Были румынские «Регале», венгерские «Левенте», «Экстра» и «Ланцид» — со знаменитым цепным мостом в Будапеште, и даже греческие «Папастратос».
Слева художник поместил недосягаемую детскую мечту голодного города — леденец — цветной петушок на палочке, изготовленный частным образом, наверное, еще из дореволюционной формочки.
Рядом изображено оригинальное изобретение сообразительных слесарей военного времени — зажигалка, сделанная из винтовочного патрона. Интересно, что даже несколько лет после войны такое изделие, используя отстрелянные немецкие патроны, которые валялись на каждом шагу, производила в Одессе артель «30 лет Октября» (а этот юбилей отмечали в 1947 году). Образец с таким штампом у нас сохранился — даже никелированный!
Война и лихолетье оккупации очень быстро определили возрастные способности детей. Школы «при немцах» не действовали, с четырнадцати лет уже нужно было где-то работать, иметь «арбайтскарте», ведь в противном случае даже подростков забирали на принудительные работы в Германию. Особую смекалку проявляли некоторые ребята в возрасте 10—13 лет: младшие продавали немцам коллекционные почтовые марки (царские и советские), а старшие зарабатывали на проживание физическим трудом, если была на хозяйстве отцовская, дедовская или самостоятельно смастеренная двухколесная грузовая тачка. С ее помощью подвозили кому-то дрова, кому-то мебель, а немцам — огромные тяжелые чемоданы с вокзала. Некоторые из таких грузоперевозчиков стояли начеку у базарных ворот в надежде перехватить клиента. В композиции Георгия Малакова изображен такой парень в модном до войны «летческом» шлеме, напряженно везя тачку с мешком картофеля. Интересно, что колеса тачки взяты от разбитой военной техники.
Слева — чистильщик сапог, кавказец с большим красным на морозе носом, в черной кубанке и пестрых ситцевых, на вате эрзац-валенках. Последнюю добывали из выброшенных на помойку советских противогазных коробок-фильтров. Чтобы валенки не промокали, их заправляли в такие же самодельные чуни, изготовленные методом вулканизации из автомобильных камер. Цвет таких калош мог быть черным или ярко-оранжевым — какая резина досталась, а об эстетике или «моде» никто тогда не заботился — главное, чтобы было в чем ходить! Надпись на ящике, на котором сидит чистильщик обуви, дает понять, что довоенная вакса «гуталин» давно исчерпалась, поэтому в дело идет заграничная «Eri», тоже перекупленная у ловкого немца-коммерсанта. Рядом художник изобразил три стальных шипа от немецких солдатских сапог.
А в правом нижнем углу сидит нуждающийся киевлянин с эмблемой еще царских гражданских инженеров на шапке (перекрещенные лопата и топор), в старомодном пенсне и предлагает слишком уж фантастический товар, в частности: кабинетные часы с фигурой Наполеона и боем популярной со времен российско-японской войны 1905 года печальной мелодии вальса «Мокшанский полк на сопках Маньчжурии» (надпись — на заводном ключе от часов), солидный том в кожаном переплете с золотым тиснением: А. Форель. «Половой вопросъ», ноты «Грезы» с обнаженной красавицей, клистирный наконечник с краником, пакетик сахарина, «Георгиевский крест», алюминиевую солдатскую баклагу образца 1914 года, дореволюционный журнал «Нива» и пестро разрисованные кухонные часы «ходики» с маятником, замотанные в цепочку с чугунной гирей в виде еловой шишки (эти дешевые часы — советского производства, поэтому имеют надпись: «1 мая» и портрет «всесоюзного старосты» Калинина). Наблюдательный художник и здесь остался верным себе знатоком деталей. Он всю жизнь любил посещать базарные «раскладки» на киевских толкучках — своеобразные музеи городского быта под открытым небом.
Взгляд снова перебегает налево, где видим колоритных типов из так называемого «обжорного ряда» — деда и бабу, радушно улыбающихся покупателям. В этом ряду можно было выпить чашку горячего чая из самовара, съесть тарелочку горячего пшенного кандера из кастрюли. Юморист и остроумец Георгий Малаков изобразил и такой шутливый эпизод: под столом тарелку из-под кандера вылизывает худющая бродячая собака. По этому поводу надо напомнить: в то время пятнадцатилетний Гога (так домашние и друзья называли Георгия) работал в производственно-художественных мастерских, которые размещались в подвале довоенного Художественного института (тогда здесь функционировала оккупационная Биржа труда, а сегодня находится Национальная академия изобразительного искусства и архитектуры). Мастерские изготовляли вывески на стекле, дорожные указатели, а из глины и гипса — мелкую скульптурную продукцию, например бюсты Тараса Шевченко, статуэтки «Казак и девушка», пепельницы в украинском духе и т. п. В компании таких же рабочих-подростков, по большей части бывших учеников Художественной школы, которых работа в мастерских спасала от отправки в Германию, Гога решил «издавать» аж в одном экземпляре на листе формата А4 газету «Глинороб» (работали же с глиной). Тексты и рисунки выполнял сам черным и двумя цветными карандашами. «Газета» имела юмористически-сатирическое содержание, с достаточно прозрачными намеками на существующий строй, и выходила даже двумя выпусками: утренним и вечерним. Впрочем, продолжалось это недолго, хотя издание и читалось здесь же, в кругу верных друзей-единомышленников, но определенный элемент риска все-таки был. Так вот, в одном из номеров приводилось такое объявление — как раз на темы Сенного базара: «Нужна собака большого размера для вылизывания тарелок. Обращаться: Сенной базар, обжорка, к бабе Мотре. Плата от выработки: за тарелку — рейхспфенниг» (это была немецкая «копейка», которая в обращении у нас не ходила и даже в самой Германии значила очень мало).
Особенно запомнились тем, кто пережил оккупацию Киева, знаменитые базарные горячие пироги с горохом. Как ни странно, были они большого размера, в тоненькой оболочке из теста, но щедро наполненные разваренным душистым горохом. Необходимо объяснение: горох был несравненно дешевле муки, поэтому оболочка тонкая, а начинки — много. На базаре пироги держали в кастрюле, закутанной в старое стеганое ватное одеяло. Вот на гравюре немецкий офицер со стеком и пистолетом в кобуре с откровенным любопытством разглядывает те пироги, а продавщица, приязненно улыбаясь, показывает знак качества — большой палец.
Если советская власть, оставляя в начале войны Киев и 400 тысяч киевлян на произвол судьбы, вывезла все запасы продовольствия, можно теперь спросить: а где же люди брали тогда муку, горох, крупы? Напомним: за два дня безвластия, когда красные войска отходили с позиций через город к днепровским переправам, а немцы еще не вошли на улицы Киева, немало ловкачей — тех, кто всегда «умеет жить», ринулись грабить магазины. Повезло и некоторым жителям тогдашней околицы: на улице Дегтяревской еще со времен Первой мировой войны была железнодорожная станция Киев-Лукьяновка, и там в сентябре сорок первого осталось несколько неотправленных вагонов с продовольствием. Узнав, что железнодорожные мосты через Днепр уже взорваны, комендант эшелона по собственной умной инициативе просто пошел по соседним улицам, приглашая жителей забирать из вагонов муку, крупы, сахар, соль, макароны, чтобы не досталось врагу. Конечно, те люди потом не голодали, ведь хватало и себе, и на продажу, но это были только отдельные счастливчики. Легче жилось и в предместье, где свой огород давал и картофель, и овощи на зиму. Можно было и на базаре продать или выменять на что-то более необходимое. Кто-то мог продавать и сало, если немцы не успели «реквизировать» откормленного кабанчика — вот продавец на гравюре весело улыбается нуждающимся, так как имеет и сало, и к салу.
Базар был интернациональный, ведь, кроме немцев, видели киевляне и мадьяр (так тогда называли венгерских воинов-гонведов), и голландцев, и итальянцев. Вот типичная базарная сценка: киевлянин с противогазной сумкой через плечо (с такими еще долго после освобождения ходили дети в школу) бойко торгуется с итальянским военным за бритву «золинген» (известная торговая марка — два человечка). Итальянец одет более чем экзотично: широкая, колоколом, короткая и холодная шинель, шерстяные рейтузы и шерстяные носки, добротные ботинки на шипах, а на голове — смешная турецкая феска с длинной кистью. Для понятности кто это, художник засунул ему в карман альбомчик с родной надписью: «ROMA» (Рим).
Неподалеку какой-то дядька идет с сумкой за спиной и плетеной корзиной на груди — давний народный способ перенесения тяжелых вещей через плечо.
Вот группа из трех разных по натуре мужчин. Старик-нищий со стеклянным выражением выцветших глаз, с табличкой на груди: «Прошу покурить». Конечно же, ценя индивидуальность обращения, ему иногда подавали не только папиросу или щепотку махорки, ведь некоторые киевлянки узнавали в нем когда-то известного городского врача-гинеколога. Мимо бедняги важно проходит какой-то успешный господин в меховой шапке и добротной бекеше, из кармана которой торчит газета «Нове українське слово». Навстречу идет известный не только поблизости Сенного базара художник-живописец Сергей Верди. Его узнавали издалека за длинный нос, длинные волосы и неизменную на протяжении года черную шляпу. В трудных оккупационных реалиях «свободный художник» зарабатывал написанием и продажей на базарах картин (вот он несет свое очередное произведение, которое, возможно, где-то и до сих пор висит в какой-нибудь немецкой квартире). В первые же дни после освобождения из-под оккупации Сергей Сергеевич Верди помогал советским саперам — писал таблички: «Проверено: мин нет». Потом возглавил бригаду из художников-подмастерьев, которые писали патриотические лозунги и цифры для ручного табло на первом послевоенном футбольном матче на стадионе «Динамо». Одним из тех юных работников был и Гога Малаков.
Но вернемся к композиции «Расцвет» торговли», на которой изображена с известной фамилией одна персона — Верди. Выше — популярное слесарное изделие — металлический «гасенок», предназначенный для освещения помещений посполитых киевлян: электрическим освещением в оккупированном Киеве обеспечивались только общественные дома, учреждения и жилища немцев. Но и тот же керосин был на вес золота. Рядом — образцы характерных тогдашних вывесок и надписей: «Закусочная» (нарисована пузатая бутылка и большая жареная курица), «Offen» (открыто — нем.), «Церковные вещи» (на желто-голубом фоне) — такой магазин действительно был на Сенном базаре — с иконами, свечами, лампадками и благообразным продавцом. Частное фотоателье под вывеской: «Victor photo» — там же.
Типовой валенок из уже упомянутой противогазной ваты, простроченный на безотказных швейных машинках «Singer», сохраненных до сих пор действующих в семьях старых киевлян.
Валенок рекламно висит на костыле, вбитом в грубую доску, этой доской художник по композиционным и идеологическим соображениям перекрыл половину головы «фюрера» на огромном портрете, которые в годы оккупации «украшали» все людные места в городах и селах Украины. На всех этих стандартных цветных изображениях, изготовленных в Германии, внизу была подпись на украинском языке: «Гітлер — визволитель». То есть, имелось в виду — освободитель от большевиков. Но на Сенном базаре кто-то добавил: «Від волі» и эту патриотическую выхватку увековечил Георгий Малаков, ведь сам видел.
О воле в тогдашнем понимании этого слова художник напомнил небольшой характерной сценкой, полуспрятанной за краем той же символической доски. Теперь разве что седовласые дети войны, настоящие и немногочисленные киевляне, могут вспомнить, как на Сенном базаре вдруг какое-то неуловимое для новичка движение прокатывалось тревожно от ворот через всю площадь. Первыми поднимали «шухер» ребята с тачками и разносчики папирос — ловкая базарная братва свистела, заложив пальцы в рот. Занимаясь своим делом, они все время следили за ситуацией и на базаре, и на прилегающих улицах. Как раз оттуда, чаще всего с улицы Рейтарской, незаметно, без лишнего шума, подкатывали большие крытые грузовики «бюссинг-наг» или «опель-блиц». Облава! Но разве можно успеть разбежаться из большой, плотно зажатой между ларьками и магазинами базарной толпы? А из машин быстро спрыгивали солдаты в касках и с винтовками и, пока машины рычали сизым дымом, разворачиваясь задними бортами к воротам базара, они успевали оббежать площадь и перекрыть все выходы.
Дальше, взяв винтовку обеими руками за шейку ложа и ствол, солдаты выстраивались в ряд и, зловеще усмехаясь, начинали медленно давить на беспомощную толпу. Крики, слезы: «Ой, дяденька, отпустите!», — кричали девушки и молодые женщины. Офицеры, идя впереди солдат, опытным глазом решали судьбу каждого и красноречивым жестом указывали на машину тем, кто, на их взгляд, пригоден стать «остарбайтером». Спасение — только в наличии «арбайтскарте», да и то не всегда. В этом именном документе была календарная разграфка, и заведение или учреждение, где работал владелец документа, должно было еженедельно ставить соответствующий штампик — его отсутствие в момент проверки становилось «пропуском» на Биржу труда, а оттуда, чаще всего — в Германию. Никакие уговоры не действовали. Поэтому над головами солдат художник сделал надпись: «ARBEITSAMT KIEW», то есть — «Биржа труда Киев». Оттуда, как невесело шутили киевляне, была видна Германия — всем, кто не имел работы в Киеве.
* * *
Этот крупноформатный лист линогравюры (размер оригинала — 94 х 70 см!) был третьим в серии «Киев в грозное время». Первый назывался «Августовские дни и ночи» и был посвящен самому тяжелому периоду обороны Киева 1941 года. Второй назывался «Враг в городе» и знакомил с «черными днями оккупации». Третий мы демонстрируем и описываем. Четвертый автор назвал красноречивой, незабываемой для киевлян датой: «6 ноября 1943 года» — день освобождения столицы Украины от нацистской оккупации (тогдашний официоз называл ее «немецко-фашистской», некоторые до сих пор продолжают употреблять это исторически неточное выражение, ведь фашизм господствовал в муссолиновской Италии, а в гитлеровской Германии — нацизм). Пятый лист автор назвал «Отгремело» — дети играют на еще не убранных остатках прошедшей войны.
Киевляне увидели их на Республиканской художественной выставке, посвященной 50-летию Великой октябрьской социалистической революции (напоминаем это подзабытое и неизвестное современной молодежи бывшее официальное название большевистского переворота в Петрограде в ночь на 7 ноября по новому стилю 1917 года). Потом серия была показана в Москве — уже на Всесоюзной художественной выставке, посвященной тому же юбилею и в том же 1967 году. Работы Георгия Малакова получили высокую оценку зрителей и искусствоведов, репродуцировались в профессиональных и массовых изданиях.
А когда дело дошло до закупки всей серии Министерством культуры УССР для экспонирования в художественных, исторических и краеведческих музеях республики, чиновники от искусства не захотели приобрести только «Расцвет» торговли». Какие-то очень бдительные «настоящие советские патриоты» заметили, что на выставках в Киеве и Москве посетители почему-то дольше всего разглядывают именно этот лист. Тогда прицепились к надписи, которую сделал на этой линогравюре автор: «сало 700 карб. хвунт». Кого-то раздражало уже само слово «сало», кто-то говорил, что это подозрительно невысокая цена, кому-то не нравилось, что продавец этого любимого украинского продукта как-то вызывающе улыбается и т. п. Автору предложили изменить надпись на: «сало 7000 карб. кіло». Тогда еще «кто-то» отметил, что это слишком уж подозрительно дорого. В конце концов автор снял цену, но слово «сало» оставил и сделал еще большего размера буквы — дескать, сало было недоступно обычному покупателю голодающего города, только некоторые могли позволить себе полакомиться кусочком размером со спичечный коробок, и в этом есть элемент драматизма, а не политического подтекста. Действительно, художник придал должный соцреалистический патриотический пафос первому, второму и четвертому листам, а пятому — определенный умиротворенный лиризм. На третьем же ничего этого нет, а есть искреннее откровенное просто щемящее личное воспоминание о прошлом, еще и с юмористическими нотками, ведь воспроизведены как раз те личные впечатления, которыми проникался голодный пятнадцатилетний Гога — безденежный посетитель Сенного базара, наделенный острой зрительной памятью. Действительно, чиновники не могли не заметить отсутствие пафоса и принципов соцреализма, откровенное присутствие авторской индивидуальности, авторского взгляда, это и раздражало, и лист так и не приобрели...
