Недавно в рамках цикла ежегодных памятных лекций имени искусствоведа Аркадии Оленской-Петришин в Национальном университете «Киево-Могилянская академия» произошло знаменательное событие: к многочисленной аудитории переполненного конференц- зала «Могилянки» обратился выдающийся украинский ученый, доктор философских наук, профессор, заслуженный деятель науки и техники Украины, один из самых уважаемых и постоянных авторов «Дня» Сергей Борисович КРЫМСКИЙ. Зал «Могилянки» не смог вместить всех желающих, а «День» получил много звонков с просьбой опубликовать лекцию «Принципы духовности ХХ столетия». Идя навстречу пожеланиям читателей, мы публикуем изложение лекции уважаемого профессора. Итак, предоставляем ему слово:
«О вступлении в новое тысячелетие можно сказать много; я хочу подчеркнуть только один момент — мы вступили в него, встретив очень серьезные коллизии, но не такие, о которых в свое время писал Нострадамус (он считал, что в ХХI веке будет конец света). Оставив пока что эти пророчества, я остановлюсь на одном высказывании Вацлава Гавела, президента Чехии. Он сказал следующее, имея в виду переход от тоталитарного социума к нашему посттоталитарному: «Раньше мы сидели в зоопарке; нас выпустили — и мы оказались в джунглях». Так вот, проблема и заключается сейчас в том, чтобы противостоять этим «джунглям», а противостоять им нельзя только благодаря каким-то материальным силам. Дело в том, что «джунгли» есть и внутри нас самих. И для того, чтобы преодолеть их, нужны значительные духовные усилия.
Я напомню вам известный эксперимент американского психолога, Малькома, который дал задание студентам, чтобы они сыграли роль учителя. А перед ними сидел актер, игравший роль ученика. И задание такое — чтобы ученик выучил 50 слов. Студентам сказали: «Вот перед вами клавиатура. Если воображаемый ученик ошибется первый раз, нужно будет нажать на ней первую кнопку и его ударит слабый электрический ток. Если ученик ошибся во второй раз — нажимайте другую кнопку, которая дает более сильный ток. И так далее. А вот красную кнопку нажимать нельзя — это будет смерть. Эксперимент пришлось прервать, потому что 60% студентов нажимали именно красную кнопку. Они не ожидали, что в них самих такие силы зла. Кое-кого даже пришлось отправить в психиатрическую больницу. Но это свидетельствует о том, что мы не знаем самих себя. Психология говорит, что только 5% людей что-то знают о самих себе. Поэтому духовность характеризует путь к самому себе. Путь, который человек проходит всю жизнь.
Так получается, что я сразу даю определение духовности. Духовность — это всегда ценностное домостроительство личности. Это тот бесконечный путь к формированию своего внутреннего мира, который позволяет человеку не зависеть полностью от контекста, внешней жизни, то есть оставаться себе тождественным.
Однако, когда мы говорим о личности, то нужно иметь в виду, что личность — это не только неповторимость индивида, это и индивидуальная неповторимость нации. Каждая нация — это также историческая личность. И все то, что я буду говорить о личности, имеет отношение и к нации. Итак, нация должна постоянно обращаться к своей самости, восстанавливать ее, осуществляя через учет своей истории, своего исторического опыта, путь к самой себе. Здесь духовность совпадает с национальной идеей. Это особенно ярко проявляется в отношении украинского этноса, имеющего большую историю, что определяет его как специфично украинский автопортрет человечества.
Выбор темы данной лекции был не случаен и потому, что сейчас средства массовой информации очень часто пишут об идеологии для Украины. Но ведь идеология — это классово искаженное сознание. К чему Украине идеология? Украине необходима духовность, та духовность, которая выкристаллизовалась в греко-славянской православной цивилизации Киевской Руси. Та духовность, которую в свое время воплощала Киево-Могилянская академия, которая была одним из факторов преодоления эпохи Руины второй половины XVII ст. Это в целом та духовность, которая сделала украинскую нацию субъектом мировой истории.
Нужно поднять и такой вопрос. Как можно говорить о духовности Третьего тысячелетия? Духовность — это вообще весь тот ценностный опыт человечества и она по эпохам не делится. На это можно ответить метафорично, как ответил в свое время русский поэт А. Блок; он сказал: «В ХХ веке я ощутил какой-то ветер с духовной Атлантиды, ветер, который начал веять со времен Иисуса Христа; и сейчас этот ветер усилился». В этом метафоричном понимании усиления духовного ветра мы и можем говорить о духовности Третьего тысячелетия. Речь идет об актуализации того, что накопило человечество; не всего — а того, что отвечает нашему времени. Речь идет также о новой интерпретации извечных принципов. Можно говорить и о рождении каких-то новых явлений. Нельзя, говоря о новой духовности, каким-то образом обойти стороной такой фундаментальный принцип, как любовь к ближнему. Один польский ксендз — это было не так давно — приехал в Париж и случайно оказался около моста, который называют «мост самоубийц». Он увидел молодого человека, который явно планировал прыгнуть с него. Ксендз подошел к нему и сказал: «Я не буду вас уговаривать, чтобы вы не делали этот шаг; это ваше дело, решили — бросайтесь. Но у вас в кармане есть деньги, а там на углу улицы стоит нищий. Вам деньги не нужны, идите и отдайте их ему». Юноша пошел и не вернулся... Это и есть настоящая духовность — служить другим людям. Такие явления не утрачивают свою ценность и в наши времена.
Мы говорим о духовности, как ценностном домостроительстве, как призыве сверху сделать то, что не делается естественным образом. Призыв, который нуждается в индивидуальной расшифровке. Но при всем том не следует думать, что духовность сводится только к идеям. Духовность — это образ жизни. Русский словарь Даля определяет духовность как то, что противостоит плоти. Однако, начиная с Библии, люди никогда не противопоставляли Дух и плоть. Даже богословие считает, что грехи тела менее тяжкие, нежели грехи духа. Всякие грехи — это, в первую очередь, грехи духа. И духовность — это вся полнота бытия человека, которая ориентирована и нацелена духом. Вот почему ее нельзя сводить только к идеям.
Трагическое ХХ столетие показало, что идеи, особенно абстрактные идеи, это такие вещи, которые можно повернуть и в позитивную, и в негативную сторону. Они очень легко искажаются. Это, в частности, наглядно показано в романе Василия Гроссмана «Жизнь и судьба». По его сюжету герой, сидя в немецком лагере, говорит своему товарищу по несчастью: «Я против идеи добра, потому что Гитлер может использовать идею добра для оправдания этого лагеря, для «улучшения расы». Но я — за доброту. Ведь доброту, то есть человеческое качество, нельзя таким образом исказить». Духовность — это и есть формирование человеческих качеств; проблема, которая для нас очень важная.
Сейчас в XXI столетии невозможно говорить о каком-то падении духовности. Зайдите в Киеве в зал органной музыки — он заполнен; на «Петровку» зайдите, где люди не жалеют отдать за хорошую книгу 25 гривен и больше. Значит дело не в отсутствии духовности. Есть другая опасность: порочная духовность. А давление порочной духовности действительно большая проблема, когда возникает своего рода неоязычество. Человек, заглядывая внутрь себя, не видит ничего, кроме своего тела; и тело рассматривается не как орган духа, а как самость. Вот это физическое понимание жизненных качеств, действительно порождает псевдодуховность.
Сейчас с точки зрения развития человеческих качеств очень важным обстоятельством стало возникновение монадной личности. Оно отмечено новой задачей: не сводить все проблемы к коллективному способу решения, а дополнять его способностью личностной репрезентации своей эпохи, нации, культуры. Эта способность репрезентации своей нации, своей культуры и эпохи и создает монадную личность. Не случайно в наше время наблюдается кризис массовых политических партий. Более того, даже в ХХ в. такие монадные личности как Ганди, Мартин Лютер Кинг, мать Мария, Сахаров, Короленко, Грушевский сыграли большую роль, чем все политические партии вместе взятые. Поэтому и возникает потребность пополнять принцип «плеядности», то есть коллегиального выражения, принципом монадности. Речь идет о дополнении одного другим.
Вы скажете: «раньше также были монадные личности?» Но то были вожди, пророки, святые. Сейчас возможность стать монадной личностью есть у любого человека. Монадная личность — это нормальное явление развития людей нашего XXI века. Важность этого явления еще и в том, что такая личность не противостоит коллективу.
Развитие глубинной психологии, в данном случае исследования Карла Юнга показали, что чем глубже мы идем внутрь индивидуальной психики, тем более коллективные структуры мы встречаем. И не нужно выходить за пределы личности для того чтобы установить, так сказать, ее коллективность, ее социальность. Нужно найти эти коллективные структуры внутри ее сознания. Карл Юнг сказал (может это и крайности): «Представителям одной нации должны сниться одни и те же общественные сны».
Приведу такой известный факт. В 1797 году английскому романтику-поэту Колриджу приснилось строительство какого-то большого дворца, который сооружает монгольский хан Кубла. Он проснулся, и решил, что это тема для поэмы: написал несколько страниц и почему-то бросил. Прошло некоторое время и в Париже нашли книгу, в которой было написано: в ХIII веке хан Кубла увидел сон, что он строит большой дворец, который не успевает закончить. И вот получается, что двум людям, которых разделяют пять столетий, снится один и тот же сон о строительстве дворца, которое не завершается, и о поэме, которая также не завершается. Считается, что этот сон будет сниться, пока дворец не будет построен. То есть сон приобретает архетипичное значение.
Дело заключается не только в противостоянии коллективности, но и в нахождении коллективности внутри самого себя. Наиболее показателен в этом отношении феномен национальных архетипов. У каждого представителя нации есть по меньшей мере три фундаментальных архетипа. Это символическая троица: Дом, Поле, Храм. Дом — это святая окружающая среда бытия; место, где человек занимает главное место. Отсюда и Шевченковское: «В своїй хаті, своя сила, і правда, і воля». Что касается Поля, то имеется ввиду не степь вообще, жизненный топос, то что связывает стол с окружающим миром. А Храм — это святыни, которые исповедует человек. В этом понимании получается, что есть не только этнос, как государственное образование; существует этнос и как внутреннее образование. Внутренний этнос — то, что проходит сквозь нашу личность, и то, что является основой наших трансперсональных, коллективных представлений. Вообще, мы живем в таком мире, где важно все социальные процессы переводить через свою внутреннюю социальность. Эта внутренняя социальность необходима, как писал Николай Бердяев, «чтобы не быть разодранным внешней социальностью».
Важность подобной внутренней социальности имеет еще одну сторону. Она очень много значит для понимания современной ситуации борьбы Добра и Зла, которая сейчас имеет один личный оттенок. В наше время нужно иметь в самом себе ту частицу зла, против которого ты борешься, а в противнике видеть ту частицу добра, за которое ты борешься. Вот тогда возникает конструктивный аспект борьбы. Речь идет о борьбе, которая имеет личностный аспект. В таком понимании важно одно социокультурное обстоятельство, о котором интеллектуалы начали говорить еще в конце ХХ века.
Дело в том, что в современном обществе перестает действовать, в социальном смысле, «закон исключенного третьего», то есть принцип «или-или», когда человек занимает одну из противоположных позиций. И притом таким образом, что «третьего» не дано. В нормальных условиях существования общества Бог не играет с людьми в шахматы (черное и белое). Между черным и белым есть определенные фазы переходов; есть связующие звенья, которые необходимо использовать с целью консенсуса, договоренностей .
Есть такой пример сказанному. Выдающийся интеллектуал ХХ века Мигель де Унамуно, который пережил идеологию и практику и республиканцев, и франкистов в Испании, написал в парламенте на своем рабочем месте (чтобы было понятно его выражение, нужно знать, что слово «партия» — от латинского «партикулярный» — частный, точнее — частичный): «Я не партия — я целое». Понимание логики целого, которое становится над борьбой крайностей — это путь к третьей правде.
Человек — существо вертикальное. Его жизнь измеряется не количеством лет, а степенями ценностного восхождения. То есть можно прожить очень много лет зря, а можно за короткий срок достичь своего духовного космоса. Дело вот в чем. Подсчитано, что жизнь каждого человека насчитывает 700 тысяч часов. Из них 400 тысяч используется на сон, обслуживание тела, еду, физические упражнения и т. д. А на жизнь, собственно, внутреннюю жизнь человека, остается 200 тысяч часов. И все дело духовности сводится к одному вопросу, как использовать, как заполнить эти 200 тысяч часов? Это при том, что мы тратим два года жизни, чтобы дозвониться своим знакомым, и год жизни — на поиски вещей, которые теряем дома. Я не говорю уже, сколько часов мы теряем перед светофорами.
Итак, остается очень мало... Но время имеет такое прекрасное свойство — оно расширяется от ценностного, духовного наполнения. Вы помните, как в дневнике Федора Достоевского, приговоренного в «деле петрашевцев» к смертной казни, описываются те 15 минут, которые он провел на эшафоте, перед тем как его помиловали. Писатель свидетельствовал, что он больше не знал таких богатых по содержанию минут. А выдающийся аргентинский интеллектуал ХХ века Х.-Л. Борхес написал по этому поводу специальный рассказ «Тайное чудо». Там говорится о том, что Ярослав Хладик, осужденный немцами на казнь, бесконечно воспроизводил в своем воображении бессонное утро, которое завершается мистическим залпом. Он понял, что смерть, стоящая за его спиной, выявила то, что было наиболее ценным в его жизни. Той ценностью была пьеса «Враги», которую он не закончил. Тогда смертник обратился к Богу: «Дай мне год, чтобы я закончил эту пьесу». И Господь эту минуту перед залпом превратил в год, за который Хладик закончил свою пьесу, после чего и должен был уйти из жизни. Это метафора. Но мы действительно можем даже мгновение превратить в очень большой временной промежуток. Только это и есть задача духовности — и ее нужно выполнять каждому из нас.
Это восхождение к «третьей правде», восхождение к логике целого, дает нам настоящий взгляд на известное всем явление, которое называется принципом толерантности. Этот принцип был известен и раньше, как требование терпимости. Но сейчас, я уверен, он приобретает другое наполнение. Это не только терпимость, но и принцип понимания. Это понимание и является сейчас главным содержанием принципа толерантности.
Известно, что Кант выдвинул категорический императив морали, имеющий две формулировки. Первая сводится к требованию: «Не делай другим того, чего не хочешь, чтобы сделали тебе...» (мы опускаем научный язык философа), вторая формулировка сводится к призыву: «Личность не может быть средством ни для чего — ни для труда, ни для наслаждения. Личность — только самоцель» .
Я беру на себя смелость дополнить это третьим императивом: « Личность не может быть объектом, то есть тем, что противостоит человеку, а только субъектом. Так как и Бог не может быть объектом, это только субъект. Это значит, что личность нужно понять, то есть включить в свою жизнь». Это и будет настоящая толерантность. Известный английский писатель Олдос Хаксли даже создал проект герменевтического братства наподобие монашеского ордена. Речь шла об организации такого ордена, члены которого пропагандируют всем необходимость взаимопонимания и его технику. Ведь если Ж.-П. Сартр писал, что «ад — это другой», то для другого адом является непонимание.
В современном мире проблема «третьей правды» означает «жизнь по растущей совести», то есть такая жизнь, которая постоянно догоняет совесть, движущуюся ввысь. В современном мире мы все чаще сталкиваемся со сложностью выбора и оценки. Сейчас выбор стал многопараметричным и многокритериальным. Это усложняется еще и тем обстоятельством, что наблюдается раскол общей схемы нравственного поведения человека. Известный социолог Владимир Лефевр сделал в Америке такую анкету, в которой было фактически два вопроса. Первый: из какой страны вы эмигрировали (то есть ваше происхождение). И второй вопрос, включавший три подвопроса — считаете ли вы возможным лгать на судебном процессе, чтобы спасти невиновного подсудимого; считаете ли вы возможным лгать смертельно больному человеку, чтобы облегчить его страдания; считаете ли вы возможным подсказывать на экзаменах. Точнее, считаете ли вы возможным использовать зло во имя добра. И получил поразительные результаты: 90% выходцев из стран, где был геноцид, где было массовое уничтожение людей, ответили «да», возможно использовать зло во имя добра. А все выходцы из Западного мира ответили «нет», ни в коем случае нельзя лгать смертельно больному, а тем более подсказывать на лекциях!
Вообще понимание духовности как движения по вертикали к чему-то высшему или, даже, абсолютному образцу, имеет свои ограничения. Дело в том, что человек абсолютное не считает подсудным. А этого не может быть. Все должно быть подсудным! И потому возникает второй важный принцип духовности ХХI ст., принцип полисистемности, то есть в нашей деятельности ни одна цель не должна быть единственной. Если это произойдет, то она превратится в предмет фанатичной веры. Нужно, даже в таких случаях, когда целью является задача выиграть войну, иметь в виду систему целей. То есть выиграть с наименьшими потерями (человеческих, материальных ресурсов).
Во всяком деле должны быть подсистемы. И если этих подсистем нет — есть опасность фанатизма. А ХХ век показал, что фанатизм — наибольшая опасность. Он часто превращает честных людей в носителей зла. Ну скажем, такие безусловно честные, безусловно выдающиеся люди, как Ярослав Галан или Николай Скрипник. Будучи честными, они фанатично верили в классовую борьбу. А что такое классовая борьба? Это предположение конструктивности сил зла. И потому Галан оправдывал депортацию детей из семей деятелей УПА.
Но общество не вправе требовать от людей постоянных жертв, а тем более смерти. Только идеология терроризма исходит из того, что смертная жертва — нормальное явление. Мы придерживаемся мудрости наших прадедов, считавших, что жизнь выше искусственных ценностей. Это не отрицает права человека на жертву во имя, скажем, патриотических идей. Но такая жертва — проблема нашего личного выбора. Бертольд Брехт подчеркивал, что «несчастно то общество, которое нуждается в героях». Если в обществе герой делается нормой, то возникает ситуация, побуждающая к превращению других людей в потенциальных жертв, то есть готовности к смерти. Раскрывая эту ситуацию, идеолог постмодернизма Умберто Эко иллюстрировал ее в таком наставлении учителя ученику: «Бойся, Адсон, пророков и тех, кто склонен отдавать жизнь за истину. Как правило, они вместе со своей жизнью отдают жизнь многих других — еще до того, как отдать свою жизнь. А иногда вместо того, чтобы отдать свою».
Мы в ХХI веке особенно остро ощутили сложность проблемы практики. Всякая практика, и это нужно понимать, амбивалентна. Она что-то утверждает, а что-то уничтожает. Это понимал еще, как вы знаете, Гете. В его поэме «Фауст» дьявол выступает как циник деятельности. Он искушает честного ученого Фауста выйти из лаборатории в практику и спрашивает его: «Что ты хочешь?» И Фауст отвечает: «Я хочу, чтобы все люди были богаты». «Это очень просто», — заявляет Сатана и выпускает массу бумажных денег: у всех карманы набиты, но инфляция их съедает. Так же в результате сатанинского строительства каналов растет пиратство, сводящее насмарку положительные результаты мореходства. Следовательно, деятельность нуждается в рационально взвешенном балансе позитивных и негативных последствий. Но подобная взвешенность представляет немалую проблему.
— Так, в 1957 году с началом космической эры Бертран Рассел написал статью «Почему мы не должны покорять звезды». Он рассуждал в ней, что человек всякий искусственный результат действия рассматривает с точки зрения его улучшения. Поэтому он не благоговеет перед продуктами повседневной практики. Но поскольку в ходе мировой истории вся наша планета сделалась предметом практики, на ней не осталось предметов сакрального созерцания. Единственными объектами созерцания теперь могут быть небесные явления. Поэтому, не расширяем ли мы сферу своей глупости, начиная покорять звезды? Ведь неизвестно, какую часть занимает в человеческой природе действие, а какую — созерцание.
Вообще созерцание — это не нирвана, это не потребительская деятельность, задачей которой является не преобразование объекта, а его сохранение. Деятельность, которая является платой за то, что она преобразует не объект, а субъект действия. Значение такой деятельности сейчас очень возрастает, и, по-видимому, всемирное значение приобретает принцип благоговения перед бытием, принцип настоящего гуманизма... Разумеется, речь идет об идеале духовного постижения мира, но о таком идеале, который ставит реальные задачи.
С идеальным аспектом современной духовности связан и принцип несилового противостояния добра и зла; и этот принцип не нов, но сейчас он приобретает новый смысл и значение. Мы не говорим, что против врагов общества не нужно применять насилие. Но важно понять, что насилие применяется не тогда, когда это возможно. А только тогда, когда это необходимо. Кроме того, нужно всегда помнить, что насилие ведет к злу, иногда большему, чем то, на которое оно было нацелено.
Сейчас применение принципа ненасилия смещается более в личностную сферу. Это означает, что если от вас полностью зависит — объявить или не объявить кого-то врагом, то лучше этого не делать. Это будет противоречить современному пониманию духовности.
Новейшее понимание принципа несиловой борьбы добра и зла раскрыл Михаил Булгаков в своем романе «Мастер и Маргарита». В нем, как известно, действие идет в двух планах: вечном, нетленном и бытовом, временном, нашем. Во вневременном плане выступает картина Голгофы, когда Христа ведут на казнь. Его ученик — Левий Матвей — хочет спасти учителя от мук распятия и вспоминает, что процессия проходила мимо хлебной лавки. Он бежит назад в нее и крадет нож, чтобы убить учителя, и избавить его от позора казни. Но он не успевает — сирийская ала окружает холм и изолирует жертву. Левий Матвей смотрит на распятие с другого холма и проклинает Бога: «Почему я опоздал?». То же самое происходит и в повседневности. Маргарита говорит Мастеру: подожди, я сейчас пойду, оставлю мужу записку и через полчаса вернусь к тебе навсегда. И последнее, что Мастер видел перед своими глазами, был ее берет, решительный взгляд и полоска света в прихожей. Маргарита вернулась назад, когда Мастера уже арестовали. И она кричит: «Почему я опоздала?!». Идея такова — Добро всегда опаздывает на борьбу со Злом.
Иначе и быть не может. Ведь в непосредственном контакте добро может замараться от зла. Как же добро действует? Булгаков иллюстрирует это образом платка Фриды. На балу Сатаны появляется девушка Фрида, которая задушила своим платком внебрачного ребенка. И получила наказание — постоянное присутствие преступного платка перед своими глазами. Именно таким вечным, неумолимым и страшным напоминанием и ощущением того, что сделал преступник, от чего некуда деться, действует добро в противостоянии злу. Понятно, что речь идет не о социальном, а о личностном плане несилового столкновения Добра и Зла.
На фоне новых интерпретаций и феноменов духовности фундаментальное значение сохраняет и в ХХI столетии христианский Декалог и, в первую очередь, троица: Вера — Надежда — Любовь. Она является сквозной для европейской культуры, хотя и получает различное толкование в разные времена.
Так, для нашего времени близко восприятие феномена Веры Марией Скобцевой, известной как «Мать Мария», которая сама пошла вместо молодой женщины в немецкую газовую камеру. Она считала; что есть два способа жизни. Один способ — это хождение по твердой почве, когда можно планировать, предусматривать и взвешивать свои шаги. А другой способ жизни — это хождение по воде, когда уже нельзя рационально планировать и взвешивать. Здесь остается только верить, потому что в любое мгновение безверия можно пойти на дно. Этот экзистенциальный аспект веры и является знаменательным на грани тысячелетий.
Экзистенциальный статус присущ и феномену надежды, что способствует видению себя в зеркале будущего. Надежда была и остается спасительным символом в наше драматичное и необычное время. Не случайно утрата надежды всегда считалась смертным грехом. Апостол Павел даже говорил о «сверхнадежде надежды». В этом же смысле высказывалась Леся Украинка, когда настаивала, что утратив надежду, таки надеется.
Что касается любви, то при всем разнообразии этических и социальных аспектов любви к ближнему, в этом феномене сейчас обращает на себя внимание следующее обстоятельство. Каждый человек, как известно, всегда исходит из собственной позиции, с той точки зрения на жизнь, которая отличает его личность. Человек не может выпрыгнуть из самого себя; он остается для самого себя исходным центром. И только любовь — единственный способ увидеть Абсолютный центр в другой личности, то есть осуществить высший подвиг единства с ближним. Через любовь возникает своеобразная «химия духа», образующая «двуединство», идущее к Небу. Но подобное восхождение требует большого опыта жизни и обременено неудачами и даже катастрофами.
Подчеркивая это, современный американский писатель У. Сароян рисует сцену беседы о смысле жизни несчастного бродяги с молодым мальчиком. «Я — говорит бродяга, — когда-то безмерно любил одну женщину. Но она бросила меня. Сначала я искал ее, но потом понял: любовь — сложная вещь. И начинать ее нужно с самого простого. Полюби сначала облачко, цветок, камень. И потом через опыт чувств сформируй образ настоящей любви. Мы же в жизни начинаем с самого сложного — с любви к другому человеку. И потому терпим поражение». Вот тут великая тайна нашего общения, когда любовь требует сочетания с надеждой и верой.
Итак, мы видим, что духовность, даже в новые, инновационные времена обновления жизни нуждается в согласовании сегодняшнего дня с извечными традициями Святого Писания. Одним из важных направлений этого согласования в ХХI веке является формирование в контексте нового ощущения глобальности истории этики солидарности.
Дело в том, что принцип монадности личности является базой так называемой либеральной демократии, которую американские футурологи считают даже решением цели истории. На самом деле либеральная демократия с ее апологетикой личности порождает много драматичных проблем. Самые острые среди них, в частности, опасность анархии, преступлений против личности.
Исторически преступления всегда совершались во имя какой-то цели — мести, пользы, демонстрации силы. Но сейчас возникают в растущем масштабе новые разновидности преступных действий, своего рода внутренний терроризм в сердце определенного социума, когда человек вооружается винтовкой с оптическим прицелом, забирается на небоскреб и обстреливает неизвестных ему прохожих. Объяснить это можно, в определенном понимании, дефектами либеральной демократии, которая пропагандирует равные возможности для всех людей стать, например, президентом. Но каждый человек не может стать президентом или, даже, богатым или влиятельным! Поэтому он считает, что общество его обмануло и, как таковое, заслуживает мести.
Духовным противодействием вышеупомянутой идеологии может быть не простой отказ от феномена монадной личности, а постоянная работа социального интеллекта по раскрытию трансперсональных основ такой личности, то есть новая духовность, которая признается движением вглубь индивидуальной психологии. На уровне индивида всегда действуют законы убеждений. А это требует формирования консенсуса людей и баланса их интересов. Но духовность не может остановиться только на признании плюрализма мнений. Нужно искать их исходные, базовые предпосылки. И тогда формирование духовности в современных условиях начинает ориентироваться в направлении выявления общих для человеческих сообществ структур в глубине индивидуальной психики.
В глубинах психики всегда идет проверка собственных убеждений общим опытом, который закодирован в нашем подсознании. Это и есть глубочайший уровень духовности. На нем, по мнению Г. Померанца, дух свергает власть буквы и перед нами открывается Единое. Тем самым закон индивидуальных убеждений уступает этике солидарности народов в ее глобальном контексте.
Если воспользоваться сакральной формулой, то можно сказать: мы не знаем, когда будет богоявление. Но мы точно знаем место, где оно произойдет. Это сфера нашей любви к ближнему, человеческой солидарности и нашей открытости Духу».
