Я еду в Берегово — центр закарпатского венгерского района. Послезавтра я поеду в украинское Виноградово. Будет также неплохо. Но то будет послезавтра, а это — сегодня. Поэтому мне хорошо особенно. Когда еще можно позволить себе смотреть в окно и слушать стихийные разговоры:
— Он, когда изменил своей жене, купил ей натуральную шубу, а я — такая несчастная.
— Дело в том, что когда-то мы в общежитии жили... Там ты еще свежая была... Но тогда на шубу не было, а теперь — это просто лишнее.
— Потом еще и золотой браслет купил... настолько оценить свою измену родной жене может не каждый!
— И я жалею, что ты полностью не завалена шубами от меня. Не было повода, чтобы покупать.
— А почему?
— Ну, ты уже договорилась.
«Столица» Береговского района с каждым оборотом колес приближается. В селах, у каждого двора, местные люди в надежде на покупателя выставили за ворота красные сетки с мелкой картошкой. Она — вся золотая, потому что такое и солнце. В ее ясном отблеске, возможно, и жила главная надежда, что экономические пиратские затруднения Украины найдут не только мирное, но и продуктивное, решение.
Мне же хотелось увидеть не только обнадеживающие корнеплоды, но и гостей, которые должны приехать на очередную годовщину создания Венгерского государства Святым Стефаном в село Чома на Береговщине — профессора, генерального директора Музея Саболч-Сатмарской области имени Андраша Йоши Петера Немета, исполняющего обязанности директора Национального музея в Будапеште, заведующего кафедры археологии в Сигетском университете, профессора Иштвана Фодора. А также и нашего закарпатца — профессора исторического факультета Ужгородского национального университета Эдуарда Балагури, который в этом селе, куда я ехал, руководил раскопками могильника, где были похоронены первые венгры, пришедшие тысячу лет назад в Карпатскую котловину.
В Берегово зашли в рабочий офис местного венгра. По всему было видно, что он очень сильно любит свою заграничную родину. Украина, очевидно, такого порыва у него не вызвала. Все стены плотно завешены венгерскими флагами, гербами городов, другой символикой, а в раскрытые двери радушно смотрит закарпатский орех и виноградник с молодой завязью между листвой.
Думалось: «Доживет ли Украина до тысячелетия, как Венгрия? Если дотянет — тогда в офисах, незаторможенных бюрократией наших деятелей, все, может быть, также переполнится национальной символикой?»
В молчаливых вопросах моих живет надежда. Слава Богу, еще не умерла.
Хотя переполненное насилием украинское телевидение, которое губит мой народ, намекало об общем насилии над людьми, от раздумий над которым отвлекают сцены американского секса, сочетаемого с активным головоразбиванием и пупорезанием.
На пограничном пропускном пункте «Лужанка», который вел в Венгрию, побеленный скворечник-туалет качается вместе с человеком, который туда заходит. Он живет там, как стрелка в часовом механизме. А когда выходит — с сожалением ощущает на мгновение, что механизм остановился. До следующего посетителя.
Хотя за сеткой, с ниткой колючей проволоки наверху, отвлекает внимание более интересное — Сад дружбы. Там такие яблоки осенью! Они качаются вместе с ветром. Качественно лучше качаются, чем наш, национально бедный, человек в туалете-скворечнике на пропускном пункте «Лужанка».
Сад дружбы устал от отсутствия дружбы. Раньше «наши» собирали совместно с венграми урожай, а потом отмечали это событие за кленовыми столами на советско-венгерском уровне.
Теперь совместно, на межгосударственных основах, яблоки не собирают. Они космополитически качаются на ветке, а если сомневаются в целесообразности этого процесса — падают на землю. Перед границей. А порой перекатываются за границу, и никто не спешит их поймать. Яблоки — не люди, которые редко попадают в «яблочко». Эта яблочная позиция нам, оказывается, ныне государственно невыгодна. Потому что наши яблоки могут украсть в страну ближнего зарубежья, а потом продать нам за очень дефицитную валюту.
Хотя не в том дело, чтобы украсть пропащий плод, а в том, что когда подаришь его — то тебе отдадут намного больше. Это — вечный закон, а если делать по-другому — то будет плохо.
Кому?
Не лично причастным в государстве к законотворчеству руководящим лицам, а той самой Украине, за которую все, но на деле почему-то многие против нее. И супостаты выходят не из заграничных товарищей, а из родных людей.
Мы предаем друг друга на каждом шагу, ничего не прощаем, хотим любой ценой стать выше. Чем угодно! Например, партийной принадлежностью. Потому что вот эта партия платит больше карманных денег. Следовательно, она выше.
Бывшие коммунисты, застряв в нынешних партиях, ужасно ругают родную КПСС, которая их кормила. И они у кормушки мечтали кормиться до смерти.
Целый сад партий стал, но это — не Сад дружбы. Здесь не яблоки, а деньги. За ними бегут, перегоняя друг друга.
Может, это и большие гонки. Но букмекеры рыночного момента не спешат ставить на этих рысаков. Выгоднее на Кличко, которые завалят очередного спортивного капиталиста, и Украина в очередной раз вздрогнет от невероятного счастья. В наскоро построенной церкви наше государство возьмет и засмотрится вверх, где за капитальным потолком витают ангелы. Потому что там — небо. А в церкви им тесно...
А туч на небе у границы не было, потому что и они бы качались по отношению к солнцу.
Все — относительно! Потому что все может понести ветер. Или в Украину, или с Украины. Бригада же по контролю над ветрами еще не организована: бригадиры просят слишком высокую ставку.
Когда-то меня спросил один мой хороший знакомый:
— Ты в какой газете штатно работаешь?
— Ни в какой, — ответил я.
Он так обрадовался. Потому что где-то работал и постоянно получал, для богатой жизни, 162 гривни.
Разве не лучше вместо такого заработка качаться на постоянных основах (штатно), в дощатом туалетном пункте перед украинско-венгерской границей, перед шлагбаумом на дороге в лучшую жизнь, не будучи перед этим даже на профессиональном уровне упругого яблока в Саду дружбы. Или хотя бы обычной безработной тучкой, которая заигрывает с солнцем...
Наконец приехала заграничная венгерская профессура.
Мы лежали на коврике у дороги в лучшую европейскую жизнь.
Они вышли из машины, пожали руки.
— Наши бы стали выходить из машины, чтобы поздороваться с шофером и каким-то несчастным журналистом? — пессимистически спросил у пространства мрачный водитель, когда мы двинулись вслед за их «Фольксвагеном» в село Чома.
Из бутылки-термоса у деревянного памятника Святому Стефану, изготовленного будапештским скульптором Отто Фречем на месте венгерского могильника, выпили по рюмке датской водки. Все дружно закурили и задумались о Вечности.
Душой ли мерять государство? Или флагами, символами?
Если вытатуирован на плече трезубец — то ты, значит, украинец, а когда двуглавый мутант-орел — россиянин?
И что такое государственность в случае измерения ее только внешними атрибутами, а не ныне сущими болями и думами процветающих или погибающих людей?
Чомская средняя школа. Столовая. Суетятся поварихи. Пахнет. На окнах — красивые шторы. В душе нет печали, потому что все — друзья, и готар (венгерское «граница». — Авт. ) этому святому чувству не мешает. Но об Этом — дружбе — и дальше думают все.
Рассуждает, скажем, украинец, который был с детьми на этой встрече:
— Дети... Они требуют. Когда они в Украине привыкли жить без туалетов — то после поездки в Венгрию заявляют: «Мы уже не можем жить без туалетов!» И порой после того, как в руках предков появляется алкогольная бутылка, спрашивают: «Что это у вас, папочка, в руке?» В Украине ее дают каждому в руки, чтобы не думали о проблеме государственности, и почему можно спокойно жить, никогда не получая зарплату.
— И при Союзе было не так, лучше, — вступает в беседу профессор Балагури, — все можно было решить. В 1985 году мы ходили на базу «пробивать» мясо для археологической экспедиции. В ответ: «Нет!..» Я показываю на венгерского профессора: «Это — гость из ООН». И появилось и мясо, а потом — бограч (венгерская мясная острая пища. — Авт. ). Мясник от волнения даже забывал, в какую сторону это мясо резать.
И продолжает:
— В 1964 году Ужгород еще был очень красивым и тихим городом. Ребята со всего Союза приехали на встречу Пряшевского (Словакия) и Ужгородского университетов. Молодой блондин Балагури, — поглаживает лысину, — всех встречал. Один наш там все кричал: «Мы страдали под игом венгерских жандармов!..» Несколько лет назад он бежал из Украины под «иго», встретил меня недавно в Венгрии и смеется: «Дорогой мой друг!» Слава Богу, я успел отвернуться.
— Чего только не бывает, — говорит на русском языке приезжий профессор Иштван Фодор. — Ко мне в закарпатском селе подошла старушка. Я не мог ее понять. Переспрашивал по-венгерски, по-румынски, по- немецки. Не понимал и так. А потом понял, что она говорила по-венгерски, только у нее зубов не было.
Во дворе школы была ободранная котельная с черными трубами, которая напоминала о конце света. В клубе — гипсовое изображение озабоченного отца, беззаботной матери и дистиллированного сына. Отцу дорисовали стыдную штуку. Между пальцами матери воткнули окурок.
Потом были доклады в сельской клубной библиотеке. Из газет на стеллаже лежали «Зірка», «Карпаті ігаз со» (областная венгерская газета. — Авт. ) и «Урядовий кур’єр» за 1995 год.
Как мы с таким насыщением сел информацией найдем истоки своей государственности, поймем ее теперешние боли?
Венграм это понятно. Почему же непонятно нам? Не потому ли мы так пылко встречаем наших деятелей на местах, удосуживаемся на гостеприимство и радость, внешний антураж, чтобы... меньше говорить с ними, потому что просто можем перепутать в голове их имена и фамилии? Хорошо хоть Президента за два срока заучили...
Хотя многие из наших умников Кучму называют Кравчуком. А порой — наоборот. Менее образованные зовут обоих Леонидами Ильичами.
«Учітеся, брати мої!»
— За что? — плачут скорбно люди в глубинке. — За какие деньги учиться?
— Давай мы с тобой не будем говорить о деньгах, — говорит какая- то женщина своему карпатскому пленнику.
— Давай, — отвечает тот, но деньги все равно часто говорят о нас.
А есть ли дела, выше денег?
И думается:
«Що не село — то воїни
В землі навік лежать.
Своєю кров’ю споєні,
Абстрактно собі сплять.
Вершать будівлі стомлено
Нащадки на землі,
Під землю і не дивляться —
Такі ж усі малі.
На небі виснуть зорі,
Немовби ордени,
Як місяць зависає
Привітно щовесни,
Як хоче дівка в жони
З’явитись навіки,
Бо хтось хоч раз торкнутись
Схотів її руки».
Словом, будут девушки — будет новая жизнь. Надежда не пропадает никогда.
Йоги говорят, что можно пройти сквозь стену. Через шлагбаум пройти еще легче. Тем более с паспортом.
Но куда? В Венгрию? Чехию?
Или, может, найти наконец шлагбаум, который закрывает от нас лучшую жизнь? Здесь, «на Вкраїні милій» , где Закарпатский край, где венгр, украинец, словак и приезжий армянин живут без шовинизма, в полном согласии.
Это — золото Карпатской котловины, куда мирно, тысячу лет назад, пришли венгры и основали рядом свое государство.
Они — за шлагбаумом, который вовремя открывается. А мы своей непримиримостью ставим шлагбаумы между людьми....
В Ужгороде.
Так хорошо утром, когда бежишь, а улицы пустынные. Люди так тебя удивят за день, что при рождении нового дня, их видеть не хочешь.
Поворот. Другой.
Смотрю, на одной из улиц кто-то есть.
«Бобик», два милиционера, мужик белокурый уперся руками на капёот. Может, устал. Правоохранители время от времени машут дубинками, как мясники дорогими колбасами. Но мужик не боится, потому что уже никуда не стремится. На некотором расстоянии — девушка в черном. И, ясное дело, моя знакомая.
— Васек, ну ты допился! Уже бегать начал. И я хочу!.. Надоело бухать, а утром незнакомых мужиков с постели вытрясать... Ты откуда так быстро возвращаешься?
Говорю, что с Берегова (это 100 км от Ужгорода. — Авт. ).
— Я столько сразу не пробегу, — решает она. — Потренируешь меня пару дней.
— Хорошо, — отвечаю. — Приходи в пять на стадион «Спартак».
— А водку брать?
— Бери. Без нее далеко не забежишь.
Она дальше ждет мужика, который и далее убедительно произносит сфинксоподобным милиционерам, что нельзя вместо «здравствуйте» бить палкой по «чайнику». Если Вита его ждет — то у него есть деньги. Они, очевидно, волнуют и милиционеров. Противостояние Виты, которая качается от легкого утреннего ветра, и двух сержантов, которые клонятся в сторону чужих карманов, продолжается.
Когда «менты» все-таки не вытерпят и потревожат карманную тайну, якобы для поиска «ствола», она начнет пронзительно кричать, пока блюстители порядка не забудут об обогащении.
Наша Родина, по-видимому, здесь. Не на Говерле. А около чужих карманов своего пьяного национального хлопца.
И эти карманы — тоже шлагбаум. Можно же, например, думать о исполнении своих обязанностей, за которые платят достаточные деньги. Или — о Вечности: Из Львова ли Адам, а Ева — из Рогатина на Франковщине, и по этой ли причине появилось выражение «наставить рога»?
