14 октября мы отмечаем День защитника Украины. Праздник настолько важный, насколько важны свобода, мир, сама жизнь. Кредит доверия к людям, которые защищали и защищают Украину, — огромный. Еще большее уважение ветераны получают тогда, когда уже «после», в мирной жизни, применяют свою неизрасходованную энергию на «отвоевывание» новых территорий — реализуются там, где это нужно людям, Украине в целом.
Ветеран АТО Андрей МЕЛЬНИК получил повестку в военкомат в киевской школе №35, где работал учителем истории. Служил в 92-й отдельной механизированной бригаде Вооруженных Сил Украины, а после демобилизации стал директором киевской специализированной авиационно-технической школы №203. Сегодня он посвятил себя реформе образования и хочет, чтобы доверие и уважение к учителям в обществе вернулись — стали такими, как к военным. С ответственностью, с которой за несколько лет подняли армию, сейчас нужно поднимать образование.
«С ВОЕВАВШИМИ ДРУЗЬЯМИ О ВОЙНЕ НЕ ГОВОРИМ»
— Андрей Анатольевич, говорить с вами о реформах в образовании невозможно, не касаясь опыта, который дала война. Как вы нашли силы заниматься реформированием системы, которая является одной из самых негибких и консервативных?
— Я не могу сказать, что ощущал какую-то травму войны, но сегодня не хожу на выставки, посвященные войне, не смотрю фотографии и фильмы, посвященные войне, не читаю такие книги. Мне подарили книгу «Аэропорт», я ее передарил. Когда мы встречаемся с друзьями, с которыми вместе служили или которые тоже воевали, то не говорим, как было страшно. Вспоминаются смешные несерьезные истории, и никто не говорит о страхе, о том, как было плохо...
Летом Богдан Бенюк пригласил меня в театр имени Франко на спектакль «Все мои сыновья», по пьесе, написанной в 1947 году в США. Спектакль о том, как люди, вернувшиеся с войны, справляются со своими переживаниями. После спектакля я позвонил по телефону Богдану Бенюку и сказал, что с ней нужно проехаться по всем городам и селам Украины — настолько она актуальна и злободневна. Там один из героев, вернувшийся с войны в родной поселок, который войной не был задет, говорит, что у него впечатление, будто он не ходил на войну, потому что ничего не изменилось: те же люди на тех же местах делают то, что делали до войны. Только он — уже совсем другой человек... Так было и у меня — я вышел из класса и пошел на войну. Потом пришел в тот же класс: и класс тот же, и предмет, дети на один класс стали старше. Только я уже не могу работать.
«УЧИТЕЛЬСТВО ТРЕБУЕТ ОТ ЧЕЛОВЕКА ПОЛНОЙ ОТДАЧИ»
— Что вы чувствовали? Почему не было желания работать?
— У меня вообще пропало ощущение, что я делаю что-то правильное, пропал интерес. Я ходил на работу механически. Это было самым страшным — отсидеть пять, семь уроков, когда раньше любимое дело приносило радость и удовлетворение. Ведь я пришел в школу в 18 лет, будучи студентом: в этом году на День учителя сказал, что уже 20 лет работаю в школе. Тогда 11-класники были младше меня на год-два, я чувствовал, что это дело, которым хочу заниматься.
В первый месяц после возвращения с войны я не просто был не доволен работой: когда рассказывал в 11 классе раньше свою любимую тему, рейганомику — США, 1980-е годы — ненавидел себя. Понял, что нужно что-то менять. И тогда же — возможно, это было спасательным кругом — мне сказали, что в Киеве проходит конкурс на должности руководителей учебных заведений, мол, собирайся и иди. Я победил в конкурсе и был назначен директором.
Тут характер работы изменился: сегодня я больше директор, и у меня создается впечатление, что я теряю как педагог. Ведь когда на уроке рассказываю тему, при этом мне нужно думать, что сейчас в школьном подвале варят трубы, включат ли тепло, не потекут ли батареи. Учительство требует от человека полной отдачи. Возможно, когда я наловчусь быть директором, тогда смогу расти как учитель опять.
«СО ВСЕГО РАЙОНА К НАМ ПРИЕЗЖАЛИ ПОСМОТРЕТЬ НА ЛЕСТНИЦУ»
— За полтора года на должности директора вы еще не адаптировались? Удовольствие от работы получаете?
— Мне коллеги сказали, что будет очень трудно первых три года. Потом легче не станет, но ты привыкнешь. Это работа, которая не отпускает 24 часа в сутки. Я иногда получаю даже удовольствие, особенно когда говорю, что в начале моей работы здесь, в школе, было 240 учеников, а за полтора года моей работы стало 450. В какой-то степени я ощущаю за это даже гордость.
— Вы человек известный, как говорят, медийный. Эта популярность дает вам больше возможностей реализовать задуманное? Например, найти средства на ремонт школы?
— Мы нашли контакт с органами власти, и на школу выделяются колоссальные средства. И ремонт, и все сдвиги — за государственные средства. Но когда я только сюда пришел, то лестница на центральном входе обваливалась, а впечатление о школе создается именно от двора, лестницы... Тогда я пошел к своему бывшему однокласснику, влиятельному бизнесмену, рассказал о проблемах, и мы договорились, что он сделает мне центральный вход. Потом приехала бригада, прораб сказал, что плитка здесь будет выглядеть некрасиво, поэтому они сделают нам гранитную лестницу. Это дорого, я даже не знаю, сколько это стоит, — я не спрашивал... Потом со всего района ко мне приезжали смотреть, какой должна быть лестница в школе.
«МОЯ БРИГАДА ЗАХВАТИЛА ДЕСАНТНИКОВ, КОТОРЫХ ПОТОМ ОБМЕНЯЛИ НА САВЧЕНКО»
— Вас любят в школе, уважают, доверяют, в частности и потому, что вы воевали. Как можете объяснить такой кредит доверия к ветеранам АТО?
— Если доверяют ветеранам АТО, это значит, что у них есть ответственность и желание действительно что-то делать. Люди это видят. Воевать пошли те, кто чувствовал обязанность. В моей артиллерийской батарее, состоявшей из 70 человек, были разные солдаты. Возраст — от 24 до 58 лет, и иногда можно было услышать, что, мол, мы сюда не просились, нас послали. На это я отвечал, что вы все — взрослые люди, и если вы уже здесь, то нужно выполнять долг, возложенный государством. И что вы приняли сознательное решение — а можно было лечь в больницу, сломать ногу, спрятаться от повестки, сесть в тюрьму. Поэтому очень хорошо, когда ветерана воспринимают как человека с определенными возможностями. Потому что, кроме того, что я изменился, судьба заложила внутри меня пружину — я чувствую колоссальную энергию. Вопрос — куда я ее направлю.
— Что рассказываете детям о нынешней войне?
— Сейчас у меня нет таких тем — я не преподаю историю Украины. Но на разных встречах с учениками рассказываю о том, что я видел, свои свидетельства: что на востоке страны не гражданский конфликт, не террористические действия, а что с нами воюет соседнее государство, что Россия совершила нападение, оккупировала часть наших территорий. Говорю правду, которую видел собственными глазами. Потому что это моя военная часть захватила тех двух российских «вэдэвэшников», которых потом обменяли на Надежду Савченко. Я рассказываю, что не боятся только дураки, что на войне страшно. Что к этому страху быстро привыкаешь — и в какой-то момент начинаешь воспринимать боевые действия как нормальную ситуацию. Ведь как объяснить человеку, что когда тебя в семь вечера не начали обстреливать, то это плохо, что-то готовится? А прилетело, бабахнуло — все нормально, можно ложиться спать.
Возможно, хорошо, что у нас не вся страна воюет. Потому что когда я приезжал в Киев в отпуск — это было весной 2015 года — то, проезжая через мост Патона, у меня было ощущение полного счастья — что сейчас я нахожусь здесь, в Киеве. Я почувствовал, что именно это — нормальная жизнь, а не под обстрелами.
«НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ХОРОШИХ ГРАЖДАН, КОТОРЫХ УЧИЛИ ПЛОХИЕ УЧИТЕЛЯ»
— Андрей Анатольевич, знаю, что некоторые новшества, утвержденные в законе «Об образовании», вы не поддерживаете. Например, 12-летнюю учебу в школе. Но мы движемся в Европу, а там — такая практика.
— На мой взгляд, чтобы иметь систему образования, как в Финляндии, нужно иметь финское общество. А чтобы иметь систему образования, как в Южной Корее, которая сейчас активно рвется в мировые лидеры образования, нужно иметь корейское общество... Мы можем скопировать, закрыв глаза, но в педагогике это ведет к негативному результату. Я считаю, что нам нужно взять идеи, примеры, средства, которые позволят улучшить систему образования.
Реформа назрела: мы находились на такой глубине падения, что нужно было что-то делать — ибо «пациент» просто умрет. Моя школа находится между взлетно-посадочной полосой и кладбищем, и, когда я пришел в школу, сказал, что у нас два пути: или вверх, или вниз.
— Какие изменения в школе вы приветствуете? И как их воспринимают ученики, учителя и родители?
— Во-первых, приветствую то, что учителя понемногу становятся свободными в том, как учить детей — как добиваться результата. Государство говорит, каким должен быть этот результат, а как учитель и учебное заведение этого достигнет — их дело. Это говорит о доверии к учителю и учебному заведению, так мы отходим от системы тотального контроля. Потому что только свобода дает возможность нормального развития.
На мой взгляд, чтобы иметь систему образования, как в Финляндии, нужно иметь финское общество. А чтобы иметь систему образования, как в Южной Корее, которая сейчас активно рвется в мировые лидеры образования, нужно иметь корейское общество... Мы можем скопировать, закрыв глаза, но в педагогике это ведет к негативному результату. Я считаю, что нам нужно взять идеи, примеры, средства, которые позволят улучшить систему образования.
Реформа назрела: мы находились на такой глубине падения, что нужно было что-то делать — ибо «пациент» просто умрет. Моя школа находится между взлетно-посадочной полосой и кладбищем, и, когда я пришел в школу, сказал, что у нас два пути: или вверх, или вниз
Также хорошо то, что школа получает все больше прав в самоуправлении: решение принимает директор вместе с педколлективом, в сотрудничестве с родителями, возможно, даже учениками. Так, недавно киевский департамент образования издал приказ, согласно которому решение о ношении школьной формы возлагается на, собственно, учебное заведение.
Надеюсь, в результате реформы мы отойдем от формализма. Потому что сейчас, к сожалению, главным считается то, что у меня написано в документах, а не то, чему я учу детей. Я иногда шучу, что могу сказать на уроке, что Гитлер победил во Второй мировой, и мне за это ничего не будет. Это — страшная ситуация.
Дальше — стимул учителя к постоянному обучению. Имею в виду добровольную сертификацию учителей. Да, я с удовольствием пойду и получу сертификат, хотя я слышал от некоторых учителей, мол, что я, пойду сдавать экзамен? Добровольность — это о том, что если я хочу плюс 20% к зарплате, значит, получу сертификат. Не хочу сдавать экзамен или это для меня унижение — не иду. Нет принуждения.
У меня много вопросов вызывает то, что директор может быть на должности только два срока по шесть лет на одном месте. Думаю, нужно было бы заложить 20 лет, учитывая, что аттестация заведения проводится раз в десять лет. Потому что 12 лет — это только одно поколение учеников. Представьте учителя, который проработал в школе 12 лет и должен идти в другое заведение.
И главный вопрос — крайне низкий уровень первокурсников педагогических вузов. Сегодня важно повышать образовательный уровень будущих педагогов.
Еще важная вещь — престижность профессии учителя. Она измеряется не только деньгами, но и отношением. Недавно беседовал со старшеклассниками, которые одной учительнице откровенно нагрубили, мол, чего вы добились в жизни — вы всего лишь учительница. К сожалению, это отношение всего общества. Если 20-25 лет назад учителя уважали, то сегодня если ты педагог, то это какой-то провал. А не может быть хороших учеников и хороших граждан, которых учили плохие учителя. И вопрос, стоящий перед всем обществом, — это возвращение уважения и доверия к профессии учителя. Без этого реформа не имеет смысла.
Многие сегодня боятся реформ, но жизнь требует движения вперед. Жизнь, как эскалатор, едущий вниз, а мы идем по нему вверх. Как только остановимся — поедем вниз...
