То, что в Уновском монастыре собрались молодые люди, представляющие разные конфессии — православные, католики и иудеи, и то, что они вместе повели разговор о том, как сделать мир терпимее и дружелюбнее, говорит: лицо планеты, и Украины в частности, стремительно меняется. Не так давно такой семинар был бы делом сложным, особенно его доброжелательный тон, ибо больше высказывалось бы претензий и взаимных обид, чем поисков того, что нас объединяет. Хотя именно в этом монастыре, и это глубоко символично, по просьбе Андрея Шептицкого, монахи прятали в годы войны от фашистской расправы еврейских и польских детей. Естественно, подвергая себя смертельной опасности.
Межнациональный и межконфессийный семинар был назван также символично — «Ковчег», словно его организаторы (а это Центральный украинский фонд истории холокоста «Ткума», Федерация польских организаций в Украине и Украинский католический университет) свою цель обозначили так: выяснить, кто же способен выжить в этом мире и что нужно сделать для того, чтобы всемирный потоп равнодушия и бездуховности не захлестнул Человека.
Милосердие как высшая форма толерантности: от терпимости к жертвенности; проблемы сохранения национальных ценностей в поликультуральном пространстве, мировые и национальные религии, совместные духовные ценности, — эти и другие темы обсуждали студенты различных вузов страны — украинцы, поляки и евреи по происхождению. Впрочем, помимо теоретических лекций, дискуссий были и встречи с людьми, чья судьба стала ярким свидетельством того, что только когда человек помогает другому, он способен выжить и подняться над обстоятельствами. Одной из таких встреч была встреча с членом Меджународного академического совета Института Яд Вашем, научным консультантом Центра «Ткума» Ароном Вайсом. Мы публикуем сегодня его монолог, стоит надеяться, способный породить дальнейшие раздумья…
«Родился я в Бориславе, городе на Западной Украине, который, не имея городского статуса, несколько десятилетий был экономической столицей Галичины. Впервые Борислав вспоминается в документе польской королевы Ядвиги, датованном 19 марта 1387 года. В ХV— ХVII столетии Борислав был центром солеварения Галичины. А с первой половины ХIХ столетия, после открытия керосиновой лампы и процесса рафинации нефти, когда потребности в черном золоте возросли, стал наибольшим центром добычи нефти в Европе и третьим в мире (после Баку и Ойлсити в американской Пенсильвании.) Естественно, люди активно ехали сюда в поисках работы, и в 1910 году в Бориславе, как утверждают историки, уже насчитывалось 12,8 тысяч жителей (15 процентов — греко-католики, 40 % — латинисты и 45 % — иудеи). То есть три национальности, евреи, поляки и украинцы, здесь мирно столетиями сосуществовали, вместе встречали праздники и делили невзгоды. А перед первой мировой население было уже таковым: 20 тысяч составляли евреи, 20 тысяч — украинцы и 20 тысяч поляки. Не трудно догадаться, что в таком поликультуральном городке часто все мешалось — семьи, праздники, традиции, детские игры…И потому, когда грянула война и начались еврейские погромы, многим хотелось надеяться, что соседи им помогут.
Наша семья — отец, мать и трое детей, поначалу как-то уходила от беды. Хотя, что значит — уходила, в гетто мы все- таки попали, но это было не самое страшное. Когда отец понял, что тянуть дальше нельзя, мы убежали из гетто. Пришли ночью к нашей соседке, украинке, было это в сентябре 42-го, и без обиняков спросили: если считаете для себя возможным, спрячьте нас. С пани Юлией жили мы рядышком, были достаточно близки, наши праздники становились её праздниками и наоборот, и поэтому смели-таки надеяться… Хотя, конечно, Юлия Мачишин могла и отказать, и нельзя было бы её осуждать за это, ибо для человека своя рубашка всегда ближе к телу. Ведь многие так и делали — отказывали, и евреи уже наутро оказывались в лагере или хуже того — расстрелянными. Но наша Юля, так мы ее всегда звали, спрятала нас на чердаке. Мы уже как-то отсиживались на её чердаке во время погрома, тогда к ней пришли «свои» и спросили: нет ли у неё Вайсов? Она ответила: «Не важно. Есть они у меня или их нет, но порог моего дома вы не переступите.» Тогда визитеры посчитали, что лучше не связываться с этой женщиной, ибо не известно, что она может выкинуть, и не зашли. И теперь снова мы ждали, что же она ответит? Я до сих пор не понимаю, как она решилась! Слишком велика была опасность. Тем более, что сын её пошел в полицейские, потом работал охранником в концентрационном лагере, и уж никак действия матери не одобрил бы…
Потом, став уже взрослым, я часто думал, что жизнь постоянно ставит человека перед дилеммой, он все время обязан выбирать — куда пойти учиться, на ком жениться, куда поехать? Но самыми важными оказываются нравственные дилеммы, когда на кон ставится судьба, жизнь. Да и когда совесть поддается испытаниям — не легче. Не каждый, конечно, выдерживает, и вроде бы нельзя за это осуждать — опасности преследовали, трудности, не хватило сил… Всегда ведь можно найти, чем оправдать себя. Юлия тоже могла сделать иной выбор, и никто не узнал бы об этом — ночью пришли, ночью ушли. Но она для себя посчитала это невозможным. Кстати, нас было не пятеро, а семеро, еще мамина двоюродная сестра и её ребенок пришли. Потом мы перебрались с чердака в узкую щель, что-то вроде двойной стенки, потом в подвал. Юлия по карточкам выдавала в магазине хлеб и, верно, могла как-то сэкономить, благодаря чему мы и питались. Но когда к Юлии приезжал сын, мы оставались несколько дней без еды. Мачишин активно культивировала по городу мысль, что нас депортировали. Не все в Бориславе были, конечно, в этом уверены, но доказательств не находили и молчали.
И все-таки пани Юлия почувствовала как-то, что опасность близка, что испытывать судьбу больше нельзя. И она пошла к другой соседке — польке, пани Потенжной. Та взялась за голову, ведь у нее в подвале уже сидели свои евреи.. Но и она не отказала. Так в общей сложности мы прятались 22 месяца, почти два года. Каково было людям, прятавшим нас, передать сложно.
…В Ерусалиме сегодня есть много всяких мест, святых для представителей разных религий. Для католиков, православных, исламистов. Я и мой брат кроме национальных, религиозных святынь имеем еще одно святое место. В институте Яд Вашем для праведников мира посажена Аллея Славы. Мы с братом посадили там деревья во славу женщин, что спасали нас, в память о Юлии Мачишин и пани Потенжной. Я даже не знал её имени! Пани Потенжна да пани Потенжна…А если у вас возникнет сомнение, не заплатили ли эти евреи за свое спасение золотом и бриллиантами, то я скажу, что нет. Нечем было, у отца перед войной был маленький магазинчик, который позволял большой семье только сводить концы с концами.
Теперь у меня выросли своих трое детей и растут шестеро внуков. Мою жизнь можно назвать удачной. А год назад я приехал в рамках моей работы в Борислав, с женой, дочерью и внучкой. Мне хотелось показать им дом, где мы счастливо жили перед войной, и подвал, в котором мы прятались. Моя внучка с испугом заглянула в узкую щель и спросила: «Дедушка, как вы выдержали?!» Что я мог ей ответить? Только это: «Нам очень хотелось жить!» Девочка бросилась в мои объятия и заплакала.
Почти два года мы говорили только шепотом и не видели солнца. Я уже не говорю об иных неудобствах. Питались практически только хлебом и водой. А когда снова вышли на улицу, в 44 ом,люди нас не узнали. Наши соседи нас не узнали! Но это не большая беда — мы остались живы! Благодаря таким людям, как пани Потенжна, наша Юля и Анна Шуба, которая тоже жила в Бориславе и спасла шестерых пришедших к ней в дом людей. До войны мы жили рядышком, но хорошо не знали друг друга. Познакомились только здесь, на семинаре. Недавно пани Анна получила звание праведника мира, я поздравляю её и говорю, что безмерно ей благодарен за человечность. А еще скажу, что для меня вопрос взаимопонимания между людьми, и именно то, какая модель общения должна установиться между людьми разных национальностей, имеет далеко не абстрактное, а весьма конкретное значение. Поэтому я бываю в разных точках земли, беседую со множеством людей и глубоко убежден — у всякого человека есть своя история, и в этой истории свои критические моменты: и о человеке можно безошибочно судить только по тому, как он действовал и как он проявляется в моменты, когда на весах судьбы лежали его жизнь, и честь, и счастье. И чем выше человек, тем история его грандиознее, сложнее критические моменты, а выход из них торжественнее и поразительнее.
Знаете, мне очень хочется рассказать о продолжении нашей истории, которая испытывала на прочность огромное количество людей. После ухода гитлеровцев, мы жили в своем доме вместе с Юлией Мачишин, которую считали уже родным человеком. Как-то ночью приходят к нам энкаведисты и хотят забрать Юлию — сын ведь у неё служил полицейским, то есть был врагом народа, по их понятиям, и она должна была понести наказание. И вот тут уж моя мать принимает решение — она говорит, что Юлию заберут только со всей нашей семьей или только через её труп. Возникает такая странная, напряженная сцена, когда каждый понимает, что может разразиться трагедия. Но энкаведисты уходят. Не знаю, что они потом обсуждали, наводили ли справки, но больше не приходили, хотя мы были готовы к их приходу каждую ночь.
А потом тайком приходит сын пани Юлии, и она просит не выдавать его и помочь спрятать. Могу себе представить, что делалось в душе моей матери. Но она также не могла отказать. И мы больше месяца таскали ему в укромное место еду. Потом пани Юлия решает, что прятать дольше сына не имеет смысла, сын куда- то уезжает, следы его теряются…Но наша семья, даже уехав в другую страну, никогда больше не теряла из виду Юлию Мачишин. Мы всегда старались ей помочь. Теперь она на небесах и, думаю, знает, что любовь к ней мы передали своим детям и внукам. Как передают почти по наследству свою любовь евреи, спасенные украинцами, поляками, французами, своим детям. И так должно быть всегда, так должны жить люди».
