(Продолжение. Начало в №№ 156, 161)
В каждой нормальной семье существуют свои традиции. Были они и у нас, в семье моего деда, народного артиста театра и кино Амвросия Бучмы.
Главной традицией были многочисленные гости. Не только родственники, друзья, приятели, добрые знакомые. Попадались и особы неприятные, случайные, нахальные, подвыпившие. Тогда моя разнервничавшаяся бабушка Валентина Ефимовна незаметно делала мужу «страшные глаза». Но Амвросий Максимилианович выпроваживал такого гостя вежливо и терпеливо. Никто не покидал наш дом обиженным. Вообще не знаю ни одного человека, который бы мог упрекнуть деда в чем-то плохом. Когда же за гостем закрывались высокие входные двери, щелкнув плохоньким «английским» замком, дедик говорил красавице-бабушке: «Не сердься, мавпо! Гість в дім — Бог в дім!»
Амвросий Максимилианович не был религиозным человеком, хотя вырос во Львове возле собора святого Юра, красиво пел в церковном хоре и даже ездил еще мальчиком с этим хором «на гастроли» в Краков в Мариатский костел. Молитв он не читал, постов не придерживался, икон в хате не было. Но на Пасху всегда пеклись куличи, красились крашенки, убиралась хата. Пасхальное утро было в семье праздничным.
Вспомним, что в советские времена религия считалась «опиумом для народа», а церкви находились под пристальным надзором соответствующих учреждений. Но в нашем доме вопреки подобным запретам и Пасха отмечалась, и на Троицу обязательно все полы посыпались татарским зельем (аир), полынью и мятой. Каждую комнату украшали букеты цветов.
Другие религиозные праздники не отмечались. Хотя иногда я слышала: сегодня Маковей, или Спас (кожух припас), или Пречистая, или Сретение. Бабушка с дедом прожили вместе долгую жизнь невенчанные, даже в ЗАГСе не регистрировались — на веру. Обручальное кольцо носила только бабушка. Но, по-видимому, с христианских давних заветов были в нашей семье некоторые традиции и особенности быта. Уходя из хаты, обязательно прощались, а возвращаясь, здоровались, желали доброго утра и говорили «доброй ночи». Часто благодарили друг друга и кого-то даже за пустяки. Хлеб резали, прижав к груди, ножом к себе. Не оставляли его на столе ненакрытым. Передавали друг другу всю хлебницу, а не отдельный кусок. Нож нельзя было класть на стол лезвием кверху, а хлеб верхней горбушкой книзу. Считалось, что тогда кто-то из семьи обязательно травмируется (не обязательно именно этим ножом), а из-за перевернутого хлеба «маме будет плохо». Соль нужно было передавать и принимать, улыбаясь друг другу, а рассыпав ненароком, провести по ней пальцем крест. Чокаясь — смотреть в глаза друг другу. Не принято было сметать ладонью крошки со стола — денег не будет. По той же причине нельзя было свистеть в хате.
Вообще праздников в семье было много. Одних дней рождения пять в год. С сюрпризами, гостями, угощениями. Ко мне (8 января, зимние каникулы) каждый раз приходил почти весь класс, детей около двадцати и больше. День рождения бабушки, Валентины Ефимовны, праздновался 22 февраля. А на день Советской Армии, 23 февраля, приходился день ее ангела, именины (день святой Валентины, женщины, не путать с мужским Валентиновым днем 14 февраля). В честь именинниц, трех Валентин семьи — обеих моих бабушек и меня — гремел государственный салют. Два бабушкиных праздничных дня подряд плавно переходили в третий — 24 февраля день рождения нашего друга, выдающегося актера Дмитрия Емельяновича Милютенко. Иногда он отмечал его у нас.
Мамин день рождения 29 апреля часто праздновали уже на природе, в лесу или Конче-Заспе.
Ну, а в день рождения Амвросия Максимилиановича, 14 марта, хата превращалась в проходной двор. Замок на дверях защелкивался на «собачку», потому что поздравительные телеграммы, посыльные из цветочных магазинов, многочисленные гости шли потоком. На стол конвейером выставлялись блюда, менялись тарелки.
Подарки именинникам вовсе необязательно были ценными, но подобранными индивидуально, с вниманием и любовью. Никогда не дарили деньги, это был моветон (неприлично), как говорила бабушка. Ну, а мне дедик дарил что-то знаменательное: первые в моей жизни туфельки на каблуках (хоть невысоких и широких), первый фотоаппарат («Любитель») и собственную смерть — его хоронили в день моего семнадцатилетия.
Отмечались в семьи и советские праздники — 1 мая и 7 ноября. Был хороший повод собраться всей семьей за столом и погуторить. Тостов за Сталина, за мир или что-то подобное не помню. Первомай уважали больше — все-таки весна, на душе светлеет.
Особенный и самый главный праздник — Новый год. Ставилась высоченная елка (реже сосна) под самый потолок, а это 4,5 метра. Особых игрушек для нее долгое время не было, украшали мандаринами, конфетами, ватой, орехами. Где-то за неделю до праздника в одной из семи комнат — «охотничьей» — на свободном столе начиналось изготовление елочных украшений собственными руками.
Первый Новый год в Киеве после возвращения домой — 1945 — встречали в пустых, еще не меблированных комнатах. Даже стола не было, нет на что было сесть. Но елка стояла. На ней висело несколько игрушек, купленных еще в эвакуации. В Ташкенте елки не росли, вместо этого украшалось деревце китайской розы в вазоне. Те старые игрушки долго держались в семье — крашеная изнутри желтая электролампочка с кустарно нарисованной вишенкой, довоенная стеклянная серебристая звезда с серпом и молотом, стеклянные елочные бусы. На тот памятный новогодний праздник к нам пришли Ужвии, моя тетя Галина. Лежа под елкой на матрасах, застеленных белыми простынями, словно на снегу, пили черный кофе, ели черный хлеб, потому что больше ничего не было. Электричества не было. Светилась керосиновая лампа, свечечки на елке и открытые дверцы высокой кафельной печи, в которую время от времени подбрасывались дрова. И было очень весело в компании такой. Это и есть традиция дома Бучмы — не так важно, что и как едим и пьем, лишь бы общество было хорошее и остроумных выдумок и интересных разговоров побольше. И чтобы немножко пахло сказкой.
В свой последний Новый год — 1957 — дедик, которому оставалась неделя жизни, попросил вывезти его к уже украшенной елке. Мама вкатила кресло в самую гущу ветвей, и он жадно вдыхал аромат свежей хвои. Ужасно любил запах елочного скипидара. В те времена так пахла мастика, которой натирались полы перед каждым праздником. А уже часов в восемь новогоднего вечера дедик погнал нас с мамой в центральный универмаг за подарками — на праздник к нам собирались все Зубовы, присоединялся еще кто-то. До тех пор класть подарки под елку у нас было не принято. А тогда мы накупили всякой мелочи, вкладывая в каждый подарок определенное содержание и намек. Помню, что бабушке Бжеской, натуре утонченной, купили крепдешиновый бежевый носовой платочек, расписанный вручную осенними листиками. А бабушка Зубова получила перечницу в виде стручка красного перца — дедик ценил сваху за сильный характер и острый язык, с благожелательным юмором называл ее «чертовой перечницей». С тех пор и по сей день небольшие подарки под елку — традиция нашего дома, последнее завещание Бучмы. Впоследствии начали писать остроумные стихотворения всем присутствующим возле елки и по случаю знаменательных для семьи событий.
Еще одна традиция Бучмы — посильная помощь, материальная и психологическая, тем людям, которые в ней нуждались. Не пренебрежительная благотворительность, не показная забота, а естественный зов души того, кто в данный момент сильнее или состоятельнее. Например, Игорь Шведов, писатель и артист, обратился к Амвросию Максимилиановичу с просьбой помочь устроить на сложную операцию артиста из Кишинева. Артист выздоровел и стал знаменитым в своей Молдове.
Или Димка, шестнадцатилетний водитель одной из двух наших машин. Трофейный черный «Мерседес-Бенц» подарило Бучме украинское правительство, а зеленую «Опель-Олимпию» военное командование (еще шла война). Вместе с «Опелем» остался в нашей семье и «сын полка» сирота Дима. Спустя некоторое время его забрал к себе наш друг, врач Василий Васильевич Гудым-Левкович. Дима мужал вместе с его сыновьями Колей и Володей, закончил Киевский политехнический институт, работал на ядерном реакторе Академии Наук возле Корчеватого. А когда прихватило у него сердце, поехал в Ленинград, где названый брат Николай, кардиохирург, сделал ему операцию. В то время умер Василий Васильевич, и братья на третий день после операции появились в Киеве попрощаться с отцом. Это по-нашему. Традиция, когда к дому Бучмы прибивался какой-то человеческий птенец, а потом становился на собственные крепкие крылья, сохранилась надолго. Держалась и после него.
А еще в семье традиционно было много шуток, розыгрышей, вообще юмора и смеха. Все друг друга «подкалывали», ловили на несуразном слове, смеялись (а не ссорились) над промашками и ошибками.
Не могу не сказать об одной грустной, но с течением времени просветленной традиции дома Бучмы. Амвросий Максимилианович умер 6 января 1957 года. Перед смертью он завещал, чтобы на его похоронах никто не плакал, а пели песни и танцевали до самой могилы. А тогда бы выпили водочки и ему земельку покропили. С тех пор ежегодно (!) 6 января на Байковом кладбище где-то около трех часов дня, после дневного спектакля или репетиции появляются франковцы. В пургу и в солнце, в мороз и оттепель, многочисленной толпой, или несколько человек. Позже к ним начали присоединяться актеры Молодого театра, основанного моим мужем, наши с ним студенты, новые друзья дома Бучмы. Я привожу пирожки, хлеб, сало, еще что-то. Мы немножко выпиваем, выплескивая немного водки на надгробие, вспоминаем Бучму. Оставляем синичкам и кладбищенским собачкам немного поесть и едем домой, на Владимирскую, 14, кв. 1, где ждет уже накрытый стол, постный борщ с пампушками, галицкие вареники и кутя, потому что Сочельник. Только дважды за все время франковцы были на Байковом без нас — когда умирала от инсульта бабушка (13 января 1977) и когда вся семья тяжело болела гриппом. Тридцать девять лет было именно так. А сороковой год отмечался уже не на Владимирской, а в гримерной театра им. И. Франко, потому что семья Бучмы вынуждена была отказаться от огромной квартиры. А традиция переехала в другой родной дом артиста — в театр.
В тот сороковой год на кладбище и в гримерке за столом, накрытым артисткой балета театра Наташей Осипенко и ее добровольными помощниками, собрались Ольга Кусенко, Владимир Данченко, Богдан Ступка, Дмитрий Гнатюк (с режиссером Бучмой он сделал свою первую знаменитую оперную партию Николая из «Наталки Полтавки»), Наташа Пономаренко, завлит франковцев, племянница Ужвий и моя студентка, гример Рита Туревская, которая с братом Володей работала с Амвросием Максимилиановичем, и другие. Лесь Заднипровский, мастак на шутливые стихотворения, прочитал целую поэму: «Вже сорок літ немає Бучми, Вже кілька літ як править Кучма…» и т.д.
Отныне собираемся только на кладбище. Когда приходит туда семья, это естественно. А других что ведет к могиле Бучмы? Может, есть потребность иногда постоять в небольшой компании у могилы творческого отца, того, кого считаешь жизненным ориентиром, а может, и образцом, согреть душу памятью, примкнуть к тому ряду, в котором он стоял впереди, а ты за ним. Тогда легче становится на сердце и виднее собственное место в этом мире. Франковцы верны памяти Амвросия Максимилиановича, и это делает им честь. Значит у них еще крепкие корни. Особую роль в сохранении памяти Бучмы вот уже почти полстолетия играют артист Владимир Гончаров и завтруппой театра Валентина Михайловна Мицкевич. Низкий поклон вам, дорогие друзья, от всех бучменков и бучменят.
А традиции дома Бучмы оказались крепкими и жизнеспособными. Они естественно продолжились членами семьи. Подобных принципов придерживался еще смолоду и подхватил традиции нашего дома мой муж, режиссер и педагог Александр Самсонович Заболотный. И снова в хате стало шумно и многолюдно. В основном это были однокурсники Александра Самсоновича, его и мои студенты из театрального института и эстрадно-циркового училища. Опять у нас кто-то жил, тот ночевал, тот приходил из общежития болеть, тот прибегал в полночь с исповедью. То обедали, то просто чай пили, то новобрачных приводили «на утверждение». Говорили, что после ночевки под портретом Бучмы у них проклевывается собственный талант.
Так прошли через дом Бучмы и стали для нас верными друзьями и просто родными людьми Анатолий Кожуховский (заместитель генерального директора Национальной оперы), Валерий Легин (заслуженный артист, Молодой театр), Анатолий Петров (руководитель и актер Экспериментального театра), Валерий Бугаев (был главным режиссером кукольных театров в Черкассах и Днепропетровске, нынче в Курске), Валентин Макаренко (заместитель генерального директора Национального русского драматического театра им. Леси Украинки), кандидаты искусствоведения, доценты Валерий Фиалко и Анна Липкивская, артист, режиссер и педагог Игорь Славинский, актер, кинорежиссер и писатель Игорь Черницкий (Москва), эстрадный певец и литератор Николай Романов, иллюзионист Виталий Горбачевский (Гран-при в Монте-Карло).
Было много других хорошим людей, кто охотно присоединялся к атмосфере дома Бучмы. По-видимому, аура тех стен, мощно насыщенная светлой энергетикой Амвросия Максимилиановича и сцементированной им семьи, была настолько сильной и привлекательной, что даже тот, кто побывал в той атмосфере только раз или два, на всю жизнь сохранял добрые воспоминания и маленькую искорку счастья, которым, несмотря на все трудности и неурядицы, был полон дом Бучмы.
Проболжение следует
