Станция Есень за Чопом. Во мне проснулся Есенин. Я взялся за ручку. А еще перед этим — за полторалитровую бутылку минералки. Я то откручивал, то закручивал ее, а она отвечала взрывами пузырьков со дна, где их перед этим как будто и не было... Так и человеку, когда мыслей как будто нет, а жизнь начнет то прикручивать, то откручивать, так, прямо наглухо перекрывать кислород — то мысли возникают.
Хм...
Разве мысли — углекислый газ, как в минеральной воде?
Они возникают при перекрытии кислорода?
Знаете, я точно не знаю. Но это, по-видимому, да.
Проводник хочет перекрыть мне кислород вопросом:
— Вы берете постель за шесть гривен?
Он молодой, потный и убежден, что я скажу: «Нет».
— Да, — говорю я.
Перекрытия кислорода не происходит. Мыслей в моей голове нет. Поезд покачивается, клонит ко сну. А чтобы не заснуть — я ем сметану «Президент».
Такое «президентское» правление нравится всему моему организму, пока я не перекрываю кислород себе воспоминанием, что пластмассовая емкость «Президента», быстро опустевшая, стоит 3,30 в отечественных условных единицах, которые просто так ко мне не вернутся, а только в результате труда, слишком упрямо желающего сделать из меня человека и забывающего в своем благом порыве о своей низкой оплачиваемости.
А я разве кто?..
Зачем эта глупая самокритичность?
Меньше сметаны нужно кушать — глупости в голову не будут лезть.
А то лезет как муха в сарафане или совсем голая к Есенину!
Хорош был парень, хотя пил, и этим платил налоги за наслаждение от общения с музой.
А смерть, как налоговый милиционер, поглядывала на него, чтобы не забывал платить.
Пусть никто не обижается, но такой налоговый милиционер, в общем-то, лишний.
Как и лишние такие налоги!
Библейские заповеди дают кислород. А почему же тогда строят церкви, которые нужно все время проветривать, потому что от злых человеческих мыслей кому-то в них может стать плохо?
От этих же помыслов, сконденсированных в незримые облака, сотрясают планету землетрясения, наводнения, сдвигаются горы и забирают под себя дома!
Я смотрю в купе на чистую воду в бутылке, где уже нет углекислого газа.
Там — одни заповеди.
Я их пью.
Их немного, но тем не менее — достаточно.
Я становлюсь богатым. Мне уже не хочется душить других людей.
Это мое чутье внутри повергло в мечтательное кроткое состояние группу мужчин из Батева, материвших кого-то, а сейчас, наверное, вспомнивших маму.
Если бы же я, даже не вслух, а мысленно, начал сразу же в ответ материть их — покоя бы не было.
Так почему же мы все вместе ненавидим эту жизнь. Она такая прекрасная — на полях и в лесах разные растения, честные зверюшки, немного голодные лесники. А начальники («верхи») не исправляются только потому, что люди («низы») на них сердятся.
Если бы они все вместе перестали сердиться, эти «низы», и говорили искренне и тепло, без самурайского прикидывания:
— Благодарим вас, Петр Петрович, за вашу доброту и ласку! И вас, Юрий Шандорович, также!
Наверное, они бы сразу отдали все наворованное за такой, казалось бы, пустяк — честное имя.
Оно дороже всего, потому что дает здоровье и благополучие всему твоему родословному древу.
А мы по-браконьерски рубим деревья в родных, как своя семья, Карпатах и до сих пор не понимаем, что этим рубим древо свое — убиваем нерожденных внуков, правнуков и праправнуков.
Их не будет не Земле, потому что Бог не даст сил для расширения имени агрессивной «электростанции» — мужчины или женщины, убивающих, ради избытка дорогой сметаны «Президент», в себе Президента, который мог бы уже сейчас (!), вершить судьбу своего края. А если не теперь — то завтра может не получиться.
Есть только «сейчас»!
И Земля — одно большое «сейчас».
А разные заразы на ней — только пародии на Истину, содержащуюся в тех же Библейских заповедях.
Вернитесь к ним, и проветрите навсегда — ради прекрасного «сейчас» — Карпаты от заразы. Они, в смысле чистоты, могут, без всякого разрешения от чиновников, быть автономными. Потому что этот одновременный всплеска добра и любви сделает всю Украину и наших бандитов из заграничного приграничья такими добрыми, что «упадут» на нас манной небесной такие высокие урожаи и любовь Неба, что просто чудо. Они поднимутся буквально из «ничего» нашей любовью. Как, впрочем, и опустятся в «ничто» нахлынувшей дикостью.
При осознанном культивировании нашим земным добром небесной любви, наркотические финансовые инъекции Запада станут наконец тем, чем и есть — заходом за горизонт национального менталитета наименьшей гордости нашей за себя и детей, и внуков своих.
Мукачевский замок с гордостью смотрел на меня. Как же ему повезло, что он — не человек!
Ему гордость дало желаемое — отреставрировали сами, без коленопреклонения с его стороны перед суетной властью.
Точно так же, если будем горды, сделает с нами Бог.
... В добропорядочном Козятине на Виннитчине словно бомбардировка прошла. Навесы еще с царских времен над платформами сгнили — их сняли. Демократических же не поставили вместо этих.
Выложено на стене из кирпича — «Залъ третьего класса». Это словно о сегодняшней Украине.
В многочисленных буфетах, кроме киевского пива, такая воинственная колониальщина, что прямо стыдно. Болезненного вида мужчина, сам видел, совершенно спокойно купил такой страшный пирожок, что я ужаснулся. Мало того — он его жадно съел. Через час я видел его на платформе. Он был еще жив.
В отношениях между людьми — относительная любовь. Только вареные яйца в буфете безнадежно ждали, что кто-то их купит за 50 копеек штука. От оскорбления на человеческую неотзывчивость буфетная вывеска воинственно рычала большими буквами:
«Буфет денег не меняет!!!»
То ли на более мелкие, то ли на валюту — непонятно, но — не подходи.
В киоске на колесах расплывшиеся буквы на бумажке в клеточку обещают кофе.
— Дайте!
— Для этого нужно чайник ставить.
— Простите.
Двое потрепанных жизнью мужчин разговаривают с продавщицей о любви и тонкостях современного (интимного, а не политического) секса. Она им сразу дает кофе. По-видимому, согрела ее энергетика живого естества, которое никак не дождется на этом вокзале своей второй половины, чтобы ее половинить.
Но я, по второму заходу, у нее любви не прошу. Пусть пользуется той, какую предлагают.
Станция Ржевусская, где когда-то властвовала последняя жена французского кофемана Бальзака — графиня Эвелина, а сейчас графят пространство пополам железнодорожные рельсы.
Меня ждет Руслан. Он кудрявый, как сливовые деревья на огородах возле молчаливых жилищ.
За границей Руслан рассказывал чешскому немцу, что в их винницком поселке людям выплатили пенсии... могильными плитами. Наши очень обрадовались («Хоть что-то!»), а немец испугался. Дед, его отец, обманывал немца в оккупацию иначе. Ловил больших лягушек и ножницами отрезал им бедра, и жарил для еды. Отец думал, что тот глуп, потому что за это давал целое сокровище — пачку сигарет, а немец думал, что парень глуп, потому что задешево лягушек ловит.
А в общем они любили друг друга, хотя и бушевала война.
Люди на Ржевусской, очевидно, святые! Местный еврей — директор заготконторы Рохман — разворовал все, отправил свою родню в США. Наконец что-то заподозрил и местный КГБ. «Упал» на хвост Рохману, но бедолага умер. Народ пышно отгулял на его поминках, а КГБ не утихал: по истечении какого-то времени решил откопать могилу. Люди плакали от такого кощунства, но комитетчики откопали гроб с... двумя кислородными подушками.
Этот человек так любил даже своих гонителей, что и им дал подышать свободным заокеанским воздухом!
С Ржевусской, наверное, и началась перестройка — всем захотелось настоящего рохмановского кислорода.
Мама Руслана регулярно ходит к адвентистам седьмого дня.
После серой ежедневной жизни тяга к новому у нее настолько фантастическая, что и я плетусь за ней. В пакете поскрипывают яблоки.
— Ношу поесть в перерыве для всех, —объясняет.
— Все по очереди носят?
— Нет, у меня просто яблоки растут.
— А другие в общежитии проживают?
— Нет. В домах.
— Яблони возле них не растут?
— Растут, но ношу только я. Я всех люблю.
«Все, кроме ее любви, это чужие проблемы», — подумал я.
В зале висит на стене обрамленный плакат со словами Иоанового послания: «Приходящих ко мне, не изгоню вон».
Выполняющий обязанности отсутствующего буковинского проповедника провозглашает:
— Бога начнем воспевать песней №167 «В день субботнего покоя»!
Затем зачитывают миссионерские новости из южноафриканского миссионерского дивизиона. Как со счастливой сказки звучит под сладкие улыбки измученных женщин с железными зубами:
— Я решила выйти замуж за бедного пастора!
Цвел коротким счастьем этот адвентистский островок человечности и блаженства среди непонятного неустроенного социального моря вокруг. Он напоминал лодку Мазая для утопающих зайцев. У бабок и нескольких угловатых мужчин свой Мазай — Иисус, и они рады его приватизации. Может, нужно вернуться домой — меня здесь только немножко. Когда доверишься Богу — то люди, впрочем, и так везде будут ждать, а не только там, куда следует ходить в назначенные дни.
Пришла бабушка. Белая, худая и очень счастливая. На соседней станции ее не взяло пятьдесят машин, пока она не попросила Бога: «Смилуйся, я же опоздаю на собрание». Остановился кавказец на иномарке. Все лицо — волосами заросшее.
— Язычник, а остановился. Бог заставил! А своих и черт не заставит! — торжествовала старушка, а все осторожно посмеивались и себе в унисон.
В чистом домике все как у Бога за пазухой. Только одна мука — соседка, упрямо не позволяющая проявить к себе любовь. Когда она была молода, у нее неуклонно валился дом, как сейчас Украина. К кому она только не взывала о помощи. Но ее лоб постоянно разбивался о стены. Дом наконец рухнул, а ей удалось выскочить. И тогда женщина уперлась — и ни одного начальника, а потом никого вообще, во двор не пускала. Когда кому-то украинский начальник не нужен, он начинает волноваться и навязывать себя... Но никто не смог пробраться к ее землянке, покрытой рыжим железом, и окруженной окопами. Тем более, что все бездомные собаки почувствовали ее своим человеческим депутатом и сплотились, осознав свой выбор, вокруг нее. Чужого же они были готовы разорвать! А альтернативная женщина выходила из землянки, взбиралась, как на броневик, на ящик и говорила депутатам, адвентистам, чиновникам:
— И не вздумайте строить мне дом, когда мои груди повисли, как украинские законы, когда речь идет об их выполнении! Прочь!
Потом поворачивалась тылом, задирала юбку и все, кто имел глаза, видели сушеный плод абрикоса.
... Вокруг — и по асфальту, и на дорожках — ползали полосатые колорадские жуки. Гуманитарная помощь Америки нашей Украине.
Но Руслан говорит:
— Скорее бы Америка захватила Украину! Тогда начнется настоящая демократия!
— Лучший бы немцы, — возражаю. — Они более глубоки.
— Немцы побоятся, потому что наши раз-два со своим нахальством — и выиграют выборы в рейхстаг, и там начнутся бесконечные заседания Верховной Рады.
Дальше Руслан рассуждает более абстрактно, что беда человечества в том, что у его представителей постепенно зарос третий глаз, предназначенный для получения информации из Вселенной.
— Это еще ничего! — радуюсь я.
— Как?! — сердится он.
— А так! Посмотри, у некоторых земляков уже зарастает второе. И даже первый. В той же Верховной телевизор показывает мужчину, а глаз... нету. Заплыли!
... По земле с расплодившимися колорадскими жуками пробегает тень. Это проплыло облако или напомнила о себе душа Эвелины Ганской-Ржевусской.
Затылок зачесался.
Я сразу понял — это открывался третий глаз.
