Отвечая на вопрос новогодней анкеты газеты «День», Леся (буду называть ее так, поскольку знала еще школьницей) сказала, что личным событием уходящего года была защита диссертации кандидата исторических наук. Наверное, не так уж часто среди учителей, даже в гимназиях, встретишь кандидатов наук. Однако особенно интересной кажется и тема Лесиной диссертации: «Украинское движение сопротивления в советских концлагерях в 1940—1950-е годы», где главным сюжетом исследования является восстание политзаключенных в Норильске, Воркуте и Кенгире. Десять лет, по разным причинам, Леся исследовала тему и писала свою работу.
До того была документальная книга о Михаиле Сороке, члене ОУН, политическом узнике советских концлагерей, которого за авторитет называли патриархом политзаключенных ГУЛАГа, он «за политику» отсидел 34 года! Теперь — монография, в которой тоже будут свои открытия. А если учесть, что Леся Бондарук была близко знакома с последним главнокомандующим УПА Василием Куком, с женой и сестрой Ивана Светличного — Леонидой и Надеждой, брала интервью у Валерии Новодворской, до сих пор общается со связной главного командующего УПА Романа Шухевича Дарией Гусяк, одним из руководителей Норильского восстания, ныне 92-летним Степаном Семенюком, который, приезжая из Польши в Украину, всегда заходит к ней в гости, в 2003 году смогла побывать на месте массовых расстрелов в Сандармохе, на Соловках... То нам было о чем поговорить сейчас на тему, можем ли мы избавиться от своего тоталитарного прошлого. Ведь и в анкете «Дня» Леся Бондарук писала: «При молчаливом согласии, а часто — и закулисном содействии органы государственной власти с помощью милиции и судебной системы возвращают старые, тоталитарные методы управления. В стране появились политические узники, политические диссиденты, правозащитники опять бьют тревогу...».
— Почему тебя заинтересовала именно эта тема для кандидатской диссертации?
— Участие украинцев в восстаниях ГУЛАГа до меня профессионально исследовали только два человека. Это итальянка Марта Кравери, которая живет в Париже (вышла туда замуж). Она приезжала в Украину, жила в семьях бывших повстанцев, записывала воспоминания о Кенгирском восстании. И Алла Макарова из Санкт-Петербурга, которая, исследуя Норильское восстание, проследила по документам участие и судьбу многих украинских повстанок. Масштаб антитоталитарных восстаний у политических узников в советских концлагерях должен многим поразить: и многотысячной численностью, и событиями во время восстаний, а Кенгирское восстание в 1954 году подавляли танками. Такого откровенного и кровавого человекоубийства не было со времен борьбы с нацистами.
Прежде чем узнать об этом всем, будучи еще студенткой, я заинтересовалась личностью Михаила Сороки. Он изменил мировоззрение и судьбу многих сотен людей. Как-то прочитала в интервью Панаса Заливахи, что в концлагере Сорока был, образно говоря, столпом, вокруг которого вращалась вся духовная жизнь. Представила себе жизнь в концлагере и была очень удивлена. От людей, побывавших в таких лагерях, знала, что там были невероятные муки, поломанные судьбы, большие страдания. А еще там, оказывается, были и большие героические поступки. Благодаря общению с волынским политзаключенным Николаем Коцом получила адреса многих бывших политзаключенных и переписывалась с ними. Они делились воспоминаниями о Михаиле Сороке. Впоследствии вышла книга о нем. И вот теперь, через десять лет после ее выхода, президент фонда «Літопис УПА» Николай Посивныч звонит и предлагает переиздать... То есть общество нуждается в такой литературе.
Много воспоминаний есть о Кенгирском восстании, как и о Норильском. О Воркутинском воспоминаний очень мало, а оно ведь было одним из самых многочисленных. Вот я и начала поднимать эти дела, потому что эта тема не просто меня интересовала, она мне болела. В 2002 году удалось поработать в архивах в Москве. Это было время, когда архивы КГБ были еще полуоткрыты. Образно говоря, я успела вскочить в последний вагон гласности. Повезло, что смогла держать в руках лагерные дела, некоторые, разумеется, уже «подчищенные», но все же... Что могла, то скопировала (подпольно и очень дорого), а еще многое выписывала (ноутбуки тогда были большой роскошью), надиктовывала на диктофон...
— Но в советских концлагерях сидели не только украинцы...
— Так, репрессии задели многие национальности СССР. Но меня интересовали судьбы украинцев, их участие в восстаниях. Первая половина пятидесятых годов прошлого века — это период, который в истории назвали десталинизацией. Были надежды, что после смерти Сталина будут пересмотрены дела тех, кого якобы, как верили, осудили несправедливо... Амнистия действительно коснулась многих, но не тех, кто был осужден по так называемому «бандеровскому стандарту», то есть на 25 лет. Трудно сказать, сколько украинцев находилось в разные времена в советских концлагерях. На защите диссертации это было самым дискуссионным вопросом. Называют данные и 60%, и 70%... Наверное, все-таки меньше, но все же украинцы принимали активнейшее участие в восстаниях, и их среди повстанцев было больше всех. В восстаниях украинцы играли главную роль. Почему? По этому поводу мне импонирует мнение Михаила Хейфеца, сейчас он известный израильский журналист, а в прошлом — ленинградский писатель, советский диссидент... В советских концлагерях он видел, как говорит, разные национализмы, но именно украинский национализм был созидающим. Именно он цементировал украинцев, помогал им удержаться вместе, и именно он становился примером для налаживания дружеских отношений с другими национальностями. Михаил говорит, что его, еврея, любить свою родину — Израиль — научили именно украинцы. По окончании срока заключения его ждали и в Америке, и во Франции, только в Израиле не ждали. Ведь зачем там в начале строительства государства был нужен бывший диссидент, бывший политзаключенный?.. Но он поехал туда, потому что украинцы научили, что нужно строить свое государство, несмотря ни на что. Подавляющее большинство политзаключенных-украинцев в 40—50-ые годы в советских концлагерях — это были воины УПА, члены ОУН, члены семей таких людей или обвиняемые за связи с «украинскими националистами». Поэтому, собственно, они и воспринимали участие в восстании как продолжение своей деятельности. Не декларировали свои принципы, а просто иначе не могли жить, только в борьбе за то, что они — люди! Подпольные организации украинцев в лагерях становились примером для других.
— Какие человеческие судьбы тебя больше всего поразили?
— Очень многих выдающихся украинцев — последнего главнокомандующего УПА Василия Кука, руководителей Норильского восстания Евгения Грицяка и Степана Семенюка. Когда в московском архиве прорабатывала дело узников Норлага, обратила внимание, что среди участников восстания на обычном листике бумаги, бережно подшитом к делу, от руки были написаны фамилии и имена самых больших «мятежников» третьей зоны, организаторов восстания. Тут был и Степан Семенюк. Это единственное упоминание о нем как об одном из организаторов. А по делу восстания он... не проходит. Так было и с Михаилом Сорокой, активно участвовавшим в Кенгирском восстании. Это подтверждение, что мы на самом деле до сих пор не знаем многих активнейших участников восстаний в советских концлагерях. Эти люди, имея боевой опыт национально-освободительной борьбы, очень хорошо знали конспирацию. Умели и восстание организовать, и руководить им, а сами оставались в тени, даже не думали о каких-то лаврах, а просто выполняли свою подпольную работу во имя Украины.
Поразила и судьба волынянина Виталия Скирука. Я читала документы, описывающие его участие в Кенгирском восстании. Одно из обвинений в адрес участников восстания касалось того, что во время восстания те, выгнав лагерную администрацию за пределы зоны, выставили свою охрану. А кому они могли доверить эту охрану? Тем, кто умел ее нести. То есть воинам УПА и кавказцам, которые тоже имели боевой опыт. Выставили — и поняли, что охрана плохо одета (лагерь же!) В хозяйственной части взяли имеющуюся в наличии ткань и пошили одежду для охраны. У портных, которыми и руководил Скирук, был опыт пошива, но только одного вида формы — воинов УПА... Вы просто представьте: июнь 1954 года, степи Казахстана, советский концлагерь и — на охране стоят украинцы и кавказцы в... форме УПА! И это документально проходит по делу.
Поразила незыблемая позиция многих участников национально-освободительной борьбы. Той же Дарки Гусяк, связной Романа Шухевича. Всю свою жизнь, свою красоту, молодость она положила на борьбу за независимость Украины. Я когда-то в течение некоторого времени проживала у нее на квартире во Львове, записывала ее воспоминания. В них меня поразило, что когда подходил к концу 25-летний срок ее заключения, пани Дарка уже имела право писать просьбу на досрочное освобождение. Но в тюрьму и в камеру к ней уже начали сажать шестидесятников-диссидентов. Ей хотелось на свободу, однако появилась возможность пообщаться с людьми, которые тоже не побоялись выступить против системы, за Украину. И она отказывается покидать тюрьму раньше. Потом я читала многотомное дело, сохраняющееся в Киеве, в архиве Службы безопасности Украины. Идет допрос Дарки в присутствии ее матери, которая тоже была активной участницей национально-освободительного движения. И мать просит: «Дарка, умри, но не предай!». Я сейчас тоже мама, у меня есть дочь. И не знаю, способна ли я на такой подвиг, это же ради идеи нужно было жертвовать ребенком. Настолько эти люди были сильны духом и сознательны в своей борьбе!
— В Сандармохе погиб цвет украинской нации. Мы не можем знать, думали ли эти люди о восстании, были ли к нему готовы и, собственно, удалось ли бы оно и какие были бы из этого последствия. О чем ты думаешь, вспоминая посещение Сандармоха?
— Думаю, каких бы детей родили эти люди и вырастили. Как нация в Сандармохе (который является только одним из символов тоталитарного прошлого, ведь таких сандармохов было много) мы утратили большую часть своего генофонда. Он был расстрелян, уничтожен и, возможно, в том и причина, что мы, украинцы, стали такими, какими в настоящее время есть. Мы полурасстреляны и теперь возрождаемся по крупицам. Но вспомним и времена Голодомора, когда в еще теплые дома умерших украинцев селились чужеземцы, потому что им было разрешено «осваивать» эти земли. А теперь мы пожинаем плоды того, что нам говорят: этого не было и оно было не так. А в Сандармохе я побывала в 2003 году.
Неожиданным и приятным было знакомство перед дорогой с Надеждой Светличной, приехавшей из США. Дело в том, что одно время я в Киеве (Леся длительное время работала в редакции газеты «Шлях перемоги», училась в аспирантуре Киевского национального лингвистического университета — авт.) снимала квартиру по улице Алексеевской. Хозяйку звали Лялей Грушевской, она была родственницей известного историка. Через нее я подружилась с Леонидой Светличной, женой диссидента Ивана Светличной, которая жила неподалеку. Все ее называли нежно — Лелей. Как-то с пани Лелей на Спаса мы ходили святить фрукты в храм на Аскольдовой могиле. А после службы решили прогуляться на Подол. Она рассказывала мне о каждой церкви, улочке этого живописного района так, как могла об этом знать только коренная киевлянка. Показывала, где похоронена мать гетмана Мазепы, и, кстати, это место до сих пор немногим известно. Я удивлялась просто, это было некое прикосновение обеими ладонями к истории Киева и к истории диссидентства. Бывало, что пани Леля плохо чувствовала себя, звонила мне — и я у нее ночевала. Измеряла давление, давала лекарства. За более чем десяток таких посещений мы много общались, и я как историк и журналист многое узнавала впервые. С Надеждой Светличной мы встретились перед поездкой в Сандармох и на Соловки, когда пани Лели уже не было на этом свете. Ее все называли Надийкой, потому что это был на удивление светлый человек. Позже Надежда Светличная первая (из Америки в Луцк письмом) поздравила меня с рождением дочери, а через три месяца вследствие тяжелой болезни отошла в вечность.
Что поражает в Сандармохе? На самом деле поражает и просто гудит в голове... К «привычному месту расстрелов», как говорили и писали о Сандармохе каратели, добирались по невероятной красоты карельскому лесу. Карелия вообще живописна, а эти места во стократ красивее. Идешь, смотришь на деревья, окутанные роскошным мхом... Под тобой сантиметров на 30 прогибается мох... Не любоваться таким местом невозможно. А ты идешь — и понимаешь, что это чрезвычайно красивая... могила. Под этим мхом земля на несколько метров пропитана человеческой кровью. Здесь погибли 1111 украинцев, которых каратели не могли выпустить из Соловецкого концлагеря живыми. Здесь, как в поэзии Симоненко: «Можна прострілити мозок, що думку народить. Думку ж не вбить!». Позже на том месте построили часовню, а на месте украинского креста, привезенного туда Евгением Сверстюком, построили памятник. Мы застали еще крест деревянный, и деревья обвязывали рушниками, вешали на них портреты погибших украинских художников и писателей, и они выполняли роль крестов... Украинский крест стоял рядом с крестом, который поставили поляки, ведь и их там полегло немало. И когда ксендз отслужил панихиду по своим соотечественникам, то пришел помолиться к нашему кресту, и члены нашей делегации тоже почтили память расстрелянных поляков... Если народы разъединяют политики, то объединяет их память. И это тоже урок Сандармоха. Это то, что в борьбе с советским тоталитаризмом не разъединяло, а объединяло все национальности ради того, чтобы сохранить свою идентичность.
— Почему мы должны это знать?
— А без этого не можем заслуживать хорошего будущего. Просто не можем. Почему? Как говорить о независимости Украины, об украинском государстве, не вспомнив о тех, кто за это боролся, погиб, кто посвятил свою жизнь этому. Кто-то — своим творчеством, если брать расстрелянных в Сандармохе украинских мастеров, кто-то — своей борьбой, если брать членов ОУН и УПА. Даже сегодня у меня ученики спрашивают: как так, мы празднуем уже 20 лет независимости Украины, а те, кто за нее боролся в УПА, остаются непризнанными государством бойцами. А те, кто их убивал, которые по возрасту не были участниками Второй мировой войны, но относятся к ее ветеранам по деятельности в конце 40-ых — в начале 50-ых годов, стали героями...
— И что ты отвечаешь?
— Говорю: какая власть — такое и отношение. Даже указ Виктора Ющенко о признании ОУН и УПА был запоздалым, ведь этого ждали от него еще в 2005 году. Открытие Института национальной памяти годами тормозилось Юлией Тимошенко и ее правительством, потому что это был проект Ющенко, и тут тоже шли политические торги. И то, что сегодня наше государство скатывается в тоталитаризм, вина предыдущих политиков из-за их нерешительности в отстаивании национальных интересов. Но Ющенко единственный из украинских президентов (да и вообще среди политиков высокого ранга), побывавший в Сандармохе и на Соловках и почтивший память погибших там украинцев.
— Как мы можем избавиться от своего тоталитарного прошлого?
— Мы должны избавиться от него, чтобы иметь право называться украинцами. Люди, которые боролись за украинскую государственность, погибали в советских концлагерях, в нашей крови генетически заложили борьбу против тоталитаризма. Другой вопрос, что не все знают, что у них есть внутри этот код борьбы. Этот код борьбы за свободу, я бы его так назвала, и является кодом нашего сохранения. Человек вольный (но не своевольный) никогда не смирится с тоталитаризмом, каким бы цветом он не маскировался. Наша проблема в беспамятстве, незнании собственной истории, а от этого — в непонимании, что делать сегодня, какую политическую ориентацию выбирать. Сквозь поведение политиков прорастают метастазы тоталитаризма. Знание же истории убережет от политических ошибок.
