Украинские смыслы таки в значительной степени утеряны — по крайней мере, на уровне массового сознания. Вслед за заблудшим по мирам украинским человеком, о котором более пятидесяти лет тому назад глубокомысленно поведал украинский философ Мыкола Шлемкевич, ныне самое время говорить об утерянных украинских смыслах, остатки которых непрестанно размываются и растворяются прямо на наших глазах.
Вероятно, одной из самых удачных попыток проникнуть в сущность происходящих процессов является основательная работа львовского культуролога Романа Кися «Осторонь Азіопи» (2007). В книге недвусмысленно утверждается: об отдельной украинской культуре и нации не стоит даже заводить речь, если украинцы окажутся неспособными восстановить создание и распространение собственных украинских смыслов. Но что такое эти последние? Как отмечает автор, речь отнюдь не идет о традиционных нативистических смыслах: конечно, и они должны занять должное место в сознании украинцев, однако ведущую роль в создании нации могут сыграть только смыслы, соответствующие современным реалиям (прежде всего городской) жизни. Не следует забывать и о самостоятельной интерпретации иностранных культурных образцов вместо заимствования из-за границы уже готовых смыслов, как это по преимуществу совершается ныне.
Собственно, вопросу о том, чем являются национальные смыслы и как они функционируют на уровне индивидуального и национального сознания, и посвящены эти размышления. Но начать их, как кажется, целесообразно издали, а именно — с короткой присказки из собственного опыта; впрочем, не в силу его такой уже уникальности, а как раз наоборот — в силу того, что он является показательным и, в конечном итоге, самым что ни на есть обыкновенным для значительного числа украинцев, воспитанных на русском или преимущественно русском языке и культуре. Думаю, многие, как и я в свое время, ощущали: текст, читанный на русском языке, нередко кажется более богатым, ярким и, так сказать, в смысловом отношении более рельефным, чем текст, читанный на украинском. И дело вовсе не в языке и его лексических возможностях, в чем кто-либо мог бы запросто убедиться, сравнив, например, русский и украинский переводы какого-либо иностранного произведения. Украинский перевод может даже превосходить русский по выразительным средствам и другим стилистическим приемам, но русский текст все равно почему-то будет казаться более «вкусным», «плотным» и имеющим более глубокие смысловые оттенки, полутона и коннотации.
В чем же разгадка, если дело не в пресловутом богатстве «великого и могучего» и мифической скудости «солов’їної»? — Собственно, здесь мы и подходим к понятию концепта и концептосферы национального языка, а посему, ради выяснения их природы, вынуждены прибегнуть к несколько суховатым теоретическим изложениям.
Итак, в самых общих чертах концепт представляет собой тот набор смыслов, понятий, представлений, ассоциаций, ощущений, воспоминаний и т. д., которые мгновенно возникают в сознании человека, когда он сталкивается с тем или другим словом. В зависимости от ситуации и контекста данный набор может ежечасно меняться, исполняясь одними и заступая другие смыслы, поэтому никогда доподлинно не известно, какой смысл всплывет (или, согласно метафорическому высказыванию российского исследователя С. Аскольдова, расцветет словно почка) в данное конкретное мгновение в сознании конкретного человека.
Иначе говоря, концепт возникает не непосредственно из самого слова, а напрямую зависит от индивидуального опыта каждого человека: чем глубже и богаче этот опыт, тем глубже и богаче будут ассоциации и смыслы в его сознании. Смысловое богатство (или скудость) концепта, следовательно, целиком зависят от уровня образования, профессии, увлечений, возраста, пола человека. Так, слово «день» содержит в потенции бесконечное множество концептов: религиозный человек (христианин) может вспомнить о том, что в первый день Бог создал свет или о Судном Дне; для астронома день будет ассоциироваться, скорее всего, с вращением Земли вокруг своей оси; кое-кто из детей подумает: «Ура, скоро мой день рождения!» — а читатели нашей газеты, вероятно, вспомнят о ней.
Полный набор всех концептов, которые хотя бы потенциально могут возникнуть в сознании определенного человека, составляет его концептосферу, которая всегда и непременно индивидуальна. Если человек никогда не читал и ничего не слышал, например, про «Лісову пісню» Леси Украинки, данный концепт никогда не появится в его сознании, сколько бы раз не повторять это словосочетание.
Однако какую роль играет в процессе рождения концептов определенный язык и что такое концептосфера национального языка?
Роль языка является определяющей в том отношении, что она помогает концепту родиться в сознании. Хотя смыслы, как таковые, существуют выше конкретно-языковых форм выражения (то есть всем понятно, что такое, скажем, «площадь», независимо от того, назовем мы ее словом «майдан», «площадь» или «square»), однако возникновение (развертывание) концепта в сознании, как правило, зависит от языка, которым выражено слово. Например, слово «майдан» может привести к развертыванию в сознании украинца предельно богатого концепта, который будет содержать широкий спектр смыслов, начиная от стихотворения П. Тычины «Біля церкви на майдані революція іде» и заканчивая оранжевой революцией, тогда как слово «площадь» вызовет совсем иной концепт (например, «Красная площадь» и все что с ней связано), а «square», возможно, напомнит об Англии. Подобным образом, слово «заповіт» безотказно свяжется в сознании украинца с хрестоматийным стихотворением Шевченко, а слово «завет», почти наверняка, этой ассоциации не вызовет. Таким образом, в зависимости от языка, на котором разговаривает человек, он потенциально связывает себя с культурой, основанной на этом языке, и, с другой стороны, отдаляет себя от смыслов, связанных с другими языками.
То же касается и переводных текстов: чем больше произведений переведено на определенный язык, тем большими являются его потенции в плане порождения богатых концептов. Например, я, как и многие в Украине, читал в детстве сказки Андерсена в русском переводе, поэтому один из его примечательных персонажей — «стойкий оловянный солдатик» — существует для меня именно как «стойкий оловянный солдатик», а не как «стійкий олов’яний солдатик» (в конечном счете, я даже не знаю, так ли он должен звучать в украинском переводе). Следовательно, если, читая русский текст, я встречу где-нибудь слово «стойкий», употребленное относительно какого-нибудь персонажа, есть некоторая вероятность, что у меня всплывет ассоциация с тем непреклонным андерсоновским солдатом, — тогда как, встретив в украинском тексте слово «стійкий», я — с большей вероятностью — могу эту ассоциацию проглядеть. Подобным образом и «нищий» — в случае, если я читал «Библию» и произведения Марка Твена на русском, — может превратиться в моем воображении в принца или, и более того, в «блаженного, чье есть Царствие Небесное», тогда как «жебрак», вероятно, так и останется нищим, если я специально не стану задумываться над его положением. Собственно, отсюда и проистекает кажущаяся тусклость украинского текста сравнительно с русским, о которой шла речь выше: для человека, воспитанного на русском или преимущественно русском языке и культуре, — именно вследствие более глубокой погруженности в концептосферу русского языка, — едва ли не каждое русское слово непроизвольно будет разворачиваться более или менее богатым по смыслу концептом, в то время как украинские слова могут так и оставаться сухими контекстуальными значениями.
Таким образом, с формальной стороны, концептосфера национального языка является совокупностью всех возможных смыслов, могущих возникнуть в сознании людей, являющихся носителями данного языка (и шире — культуры). Вполне очевидно, что, как и индивидуальная концептосфера, она тем богаче, чем богаче национальная культура (прежде всего, литература, устное народное творчество, изобразительное искусство, кинематограф и проч.). Поэтому, со стороны сущностной, концептосфера национального языка является не более и не менее, как наипрочнейшей почвой национальной культуры.
Язык, как мы сказали выше, только помогает концепту родиться в сознании, но, если ранее национальных смыслов там не было, то взяться им, ясное дело, будет неоткуда. Можно, конечно, вполне по-украински проговорить «червоне та чорне», однако, если при этом нам придет на ум роман Стендаля (что будет свидетельствовать, в конце концов, о нашей неплохой образованности, в частности, в области иностранной литературы), но, в то же время, мы не вспомним об украинской песне «Два кольори» (не говоря уже о повстанческом «Прапор червоно-чорний — то наше знамено!»), то это будет безошибочным свидетельством того, насколько слабо актуализированы в обществе (а, по сути, в каком жалком положении находятся) даже такие ключевые, с точки зрения украинской культуры и истории, символы. То же касается, например, и слова «земля», которое кое-кому может явить ассоциацию, скажем, с советской песней «Земля в иллюминаторе», хотя могло бы напомнить и о фильме А. Довженко.
Таким образом, концептосфера национального языка полностью зависит от состояния национальной памяти и присутствия национальных смыслов в массовом сознании. Конечно, если национальная культура не существует как факт массового сознания, все-таки можно говорить о том, что она определенным образом существует, однако это существование будет равняться национальному самозабвению. Растворением и размыванием собственных украинских смыслов, о которых шла речь вначале, это и нужно именовать. Впрочем, свято место, как хорошо известно, пусто не бывает. Состоянием полного разрушения национальной концептосферы (а, следовательно, и национальной культуры) следует признать усвоение чужой концептосферы вместо своей собственной.
В целом, концептосфера национального языка, невзирая на изменчивость и неустойчивость индивидуальных концептосфер, отличается достаточной твердостью и стойкостью. На самом деле глубокие изменения в ней могут быть вызваны лишь длительным грубым вмешательством внешней силы, но последствия такого вмешательства — в случае, если оно состоялось, — могут быть либо необратимыми (массовая утрата национальной памяти в самом широком смысле), либо такими, которые потребуют чудовищных усилий многих поколений. Таким образом, чтобы уничтожить (или, по крайней мере, критически обеднить) национальную концептосферу, достаточно в течение нескольких поколений выдавливать собственные национальные смыслы (на практике — свести к минимуму знания национальной культуры, истории, народных традиций и т. п., ограничить сферу употребления национального языка, в частности, в плане издания иностранной литературы), заменить их иностранными смыслами, да еще и убедить, что последние являются родными и незаменимыми (культуртрегерство).
К сожалению, в украинской истории периоды такого вмешательства (со стороны той или иной внешней силы) были частыми и длительными. Тем более досадно, что и в настоящее время, по восемнадцати годам независимости, украинская концептосфера, от которой на уровне массового сознания остались разве что одинокие щепки, по-прежнему разрушается и деформируется.
Общий вывод, который можно сделать из всего выше написанного, собственно, не является оригинальным: защитить (а в перспективе — полностью восстановить) украинскую концептосферу (сосбственные украинские смыслы) может только создание единого информационного пространства на основе украинского языка, распространение сфер его употребления, перевод иностранной литературы, развитие культуры в широком смысле и т. п. Конечно же, каждый человек имеет право пользоваться тем языком, который ему более близок, но нужно вполне серьезно отдавать себе отчет: только разговаривая на украинском языке, украинцы смогут сохранить свою отдельную культуру и, в конце концов, найти себя. Украинцы — говорите по-украински!
