Сто лет плодотворной жизни — это все равно что подвиг. Общаясь с бывшим преподавателем исторического факультета Винницкого педагогического университета Мироном Захаровичем Жуком, возникает ощущение, что говоришь с самой историей. Историей, пропущенной через его субъективизм, но тем, собственно, и интересной. Он — очевидец всех голодоморов, войн, репрессий, политических противостояний XX века — родился 19 августа 1908 года в подольском селе Комаривцы (ныне Теплицкого района Винницкой области) в семье ветерана русско-японской войны крестьянина Захара Жука.
«ЧАЩЕ ГОВОРИЛИ «СВОБОДА»...»
Дед Степан учил Мирона азам сельского хозяйства, с восьми лет брал Мирона в поле и ставил за рало. Село было небедное. Почти все жители работали в хозяйстве пана Юзефа Черновского, который каждую субботу рассчитывался с ними «золотыми». Было пять магазинов, которыми заведовали евреи Гедаль, Газик, Хаим, Шимко и Брушка. Была в селе и потребительская кооперация, в которой продавали керосин за четыре копейки фунт.
Пана крестьяне «отблагодарили» тем, что с апреля 1917 года начали выпасать на его землях скот, а впоследствии, и грабить имения. Слово «революция» было непопулярным, — чаще говорили «свобода». Правление Скоропадского отметилось еще одним событием — немцы конфисковали у крестьян, в том числе и у Жуковых, 50 коров.
«Власть, — вспоминает Мирон Захарович, — менялась почти ежемесячно. Часто слышался звон, когда людей созывали на собрание, чтобы объявить, что над ними новое руководство». В условиях анархии расплодились банды, которые постоянно осуществляли погромы и грабежи... Коммунистический порядок после Гражданской войны начался с того, что Захар Жук под дулами винтовок вывез в 1920 году почти весь свой хлеб в Гайворон. Сам Мирон из-за революции учился почти 10 лет — с 1916 по 1925, но закончил только шесть классов.
Помнит М. З. Жук религиозный подъем на Подолье 1923 года, когда из простреленного красноармейцем креста под Калиновкой потекла кровь («Калиновское чудо»). Тогда все головы комнезамов сделали большие деревянные кресты и повезли в Калиновку. Через некоторое время начались аресты тех людей, кто распространял слухи о «чуде».
Но жизнь шла дальше, и в 1925 году Мирон поступил в семилетнюю теплицкую школу, где его учителем был ученик И.Франко и товарищ композитора Николая Леонтовича Аким Дмитриевич Грек. О Леонтовиче, которого убили в 1921 году, Мирон Захарович может говорить много. Иваном Левицким, который ездил к Леонтовичу за советом, в Комаривцах был организован церковный хор. Теща Мирона Жука — Евгения Ивановна Покровская — пела в хоре Леонтовича в Тульчине. Убийцу композитора — бандита Грищенко — преследовал родной брат матери Жука милиционер Феодосий Бондарь. В селе говорили, что Леонтовича убили за то, что пел украинские песни. Аким Дмитриевич как-то сознался, что боится что-нибудь рассказывать о Леонтовиче, так как ему пригрозили. Позже в село приезжал секретарь обкома, который также отмечал, что о покойном композиторе лучше не говорить.
Ярким впечатлением в его памяти остался голод 1921—1922 годов, когда в Комаривку прибыло много людей из охваченных бедствием регионов, в частности, из Екатеринослава. Несколько семей из их села выехали после голода на опустошенную Екатеринославщину, но вернулись, так как «каждую ночь в этих домах снились мертвецы». Впервые в эти годы, рассматривая мешки с гуманитарной помощью, Мирон Захарович увидел канадскую муку такого качества, какого никогда в жизни не видел. С собой голод принес и массы малолетних попрошаек, которые наполнили украинские города и села. В народе тогда бытовала поговорка: «Подивися Ленін сам, як вмирає комнезам».
В 1925—1927 годах Мирон Жук продолжил обучение в Уманской агропрофшколе, что находилась на территории заповедника «Софиевка». До революции над школой шефствовало какое-то канадское учреждение, поэтому в ней сохранился достаточно высокий уровень преподавания — учили даже латынь.
ГОЛОД 1932—1933 гг. ПЕРЕЖИЛ НА ЧЕРКАСЩИНЕ
Окончив ее, Жук поступил в местный педтехникум, где учился до 1930 года. В памяти остались студенческие диспуты. Во время одного из них («Есенин и есенинщина») на стене аудитории повесили плакат: «Мы любим поэта — нашего старшего брата». Однако представители власти имели другое мнение. Зав. окрно Скуратовский начал доклад словами: «Это — литературный хулиган», что вызвало бурный протест. Когда же он высказался, что Есенин — кулацкий сын, два студента (Осипенко и Повстенко) вышли на сцену и предложили: «Товарищ Скуратовский, напиши хотя бы две фразы, как поэт Есенин! Неизвестно, кто еще здесь хулиган»... Через два дня Осипенко и Повстенко арестовали. Повстенко отбыл срок и вернулся (Жук видел его после войны), судьба Осипенко — неизвестна. Были диспуты и о произведениях Винниченко «Солнечная машина времени» и «Письмо мелкого буржуа», в которых Ленина он называл утопистом.
После окончания педтехникума М. З. Жук некоторое время учительствовал в Лисенце на Черкасщине, где пережил голод 1932—1933 годов. «В школе-интернате, — с грустью рассказывает Мирон Захарович, — все были заняты поиском хлеба. Ели даже цветы акации. Ежедневно милиция подводами собирала трупы и вывозила на кладбище. Часто воспитанники не имели сил приходить на уроки».
Во время голода в родных Комаривцах его отец заведовал специальным приютом для 25 человек престарелых и инвалидов, который открыли в бывшей кулацкой избе. Захар Степанович держал хозяйство приюта на себе, сумев полностью обеспечить его обитателей всем необходимым, но после смерти отца от несчастного случая, все калеки умерли от голода. Односельчане, которые выжили в те годы, добрым словом вспоминают председателя колхоза — Давида Кучера, который пытался спасти людей, припрятав немного хлеба. Во время войны он был сожжен немцами в сарае за связь с партизанами. В том же 1933 году в Харькове на съезде журналистов (Жук был корреспондентом газеты «Народный учитель») многие из присутствующих забросали Петровского и Скрипника записками, «почему в Украине голод?», но те ответа не давали. Тем временем на вокзалах от Звенигородки до Харькова лежали горы опухших людей. «Я сам видел, — свидетельствует Жук, — как в Харькове забирали опухших, но еще живых людей и сбрасывали на машины».
ЖИЗНЬ ОТ ВРЕМЕН РЕПРЕССИЙ ДО СЕГОДНЯШНЕГО ДНЯ
На следующий год Мирон Захарович сумел поступить в Ленинградский педагогический университет им. Герцена, где попал под опеку известных историков Тарле, Грекова, Струве. Помнит, что Греков очень часто ссылался на Грушевского и цитировал его во время лекций.
Воспоминания об охваченном лихорадкой репрессий Ленинграде конца 30-х годов остались не очень приятными. Каждую ночь черные «воронки» ездили по Невскому. После убийства Кирова начались аресты и в университете. Осудили Тарле, от которого Жук слышал изречение: «Беда, коль пироги печет сапожник, а сапоги чинит пирожник».
Вместе с Жуком в комнате общежития жили еще двое студентов: слепой одессит Василий Гордеев и Сергей Забавский. Обоих их обвинили в шпионаже в пользу Польши и осудили. За то, что жил в одной комнате с «врагами народа», Мирона исключили из комсомола «за потерю бдительности»... Но в это время началась кампания «дети за родителей не отвечают», в рамках которой в «Ленинградский правде» появилась статья «Жертва произвола», где Жука защищали от нападок. Вследствие этого состоялось его возобновление в комсомоле. Студенты тогда между собой говорили: «Как хорошо не иметь друзей и родственников».
В 1938 году, после окончания университета, Жук переехал в Винницу, где был сразу же назначен заместителем декана исторического факультета Винницкого учительского института, а в 1940 году и сам исполнял обязанности декана. Его учениками были братья Андрей и Карп Джеджулы, в будущем профессора Киевского университета, известный винницкий журналист Яков Рекрут, почитаемые ученые края брат и сестра Воловики, писатель Буяльский.
Перед войной Жуку довелось присутствовать на открытом судебном процессе над бывшим повстанческим атаманом Волынцем, который, по воспоминаниям, держался довольно мужественно.
Началась война. Мирон Жук остался в Виннице, назначенный местной оккупационной властью (по просьбе бургомистра Савостьянова, который был его соседом) директором детского дома на Старом Городе по ул. Нагорной, 11. Среди нескольких десятков детей половина были евреями. Савостьянов дал совет: если незнакомые подходят к детскому дому, сразу же вести детей на прогулку к речке или лесу, а малышам приказывали не афишировать национальную принадлежность.
На Рождество 1943 года детский дом вывезли в Ивановку (около Калиновки), где их и освободили советские войска. В 2000 году за укрывательство еврейских детей Жук получил звание «Праведник Украины».
После войны работал в Винницкой школе №1 , в 1945—1950 годах опять на историческом факультете. Голод 1947 года остался в памяти большим количеством больных дистрофией студентов, которые на лекциях теряли сознание. В 1950 году, после закрытия истфака, до пенсии работал инспектором школ Винницкого района, учительствуя, одновременно, в вечерней школе №16.
Потеряв многих родных и близких, Мирон Жук живет с семьей внучки, регулярно читает прессу, в курсе всех политических событий, и очень переживает за судьбу украинского народа.
«Голодоморы и репрессии, — говорит Мирон Захарович, — это страшнее всего из того, что выпало нам в жизни, а людоедство 30-х годов — просто ужас. Мы были отброшены далеко назад в цивилизации. Но люди тогда были намного лучше, чем сейчас. Никогда у нас не было национальной вражды, друг с другом делились куском хлеба. Сегодня же все почему-то стали безразличными к человеческому горю, из уважения вышли милосердие и доброта, процветает страшное взяточничество».
Накануне выдающегося юбилея прожитые годы он анализирует просто: «В моей судьбе печаль и радость обнялись!..»
